>Пригорье

Забавляют прохожие. Веселят их унылые лица. Развлекаю себя, ежедневно смотря на их кривящиеся морды. Все мы грустны и чуем, что смерть совсем рядом. Поджидает за поворотом. Осталось лишь выбрать, что делать. Бежать до нее, ощущая, как ветер бьет в лицо, и чувствуя себя живее всех живых, или плестись под палящим солнцем, растягивая моменты до непригодности, те моменты, которые должны нести минутное наслаждение.
Нас травят добряки. Нас травит воздух. Нас травит остров. Замкнутое пространство. У меня фобия, прошу, выпустите меня в океан. Я попробую уплыть, пусть уйду на дно при первой же волне, которая захлестнет с головой. Радость представляется горем, а горе - великой радостью. Я уже не знаю как дышать, продлевая жизнь, которая, по сути, не нужна. Просто так, по привычке хватаюсь за нее. Чувствую на уровне инстинктов, ни разума, ни проблем - не желаю больше видеть. Я устал плестись по своей дороге. Срочно надо ускориться.
Выл по ночам из-за излишней чувствительности, но это в прошлом. Прошу себя не умирать так рано, но на самом-то деле время уже упущено. Осталось только повернуть, повернуть и найти спокойствие. Нам обещают его после того, как мы умрем. Неизвестно зачем. Наверное, чтобы умирать было не так страшно. Но я бы предположил, что за муками следуют муки. Возникает вопрос: так где же толк? Но ответ прост. От тебя ничего хотя бы не будет зависить.
Живописное пригорье сменилось... пригорьем, но уже менее живописным. Даже в безветренную погоду на Стальном хребте дули ветра. Морозные, жгущую кожу, если удавалось к ней пробраться. Длинную шерсть на загривке особенно трепало, но мне не было холодно. Я подставлял морду ветру, шаг постепенно становился увереннее. Лира шла чуть позади, я притормозил, чтобы она смогла со мной поравняться, иначе бы мои слова попросту уносило.
- Что ты знаешь о Шитахи? Ты единственная из семейства, кто заставляет меня сомневаться в искренности.
Я не верил, что щенок (если это не мой ребенок, все трое моих детей немного пришибленные) может по-настоящему уверовать в определенного бога. Веру навязывают родители или... или откуда она вообще взялась? Излишне самостоятельная Лира сама избрала свой путь, сама пришла к нам. Но зачем? Из-за кого? Она просто потерялась, не удивлюсь. Но я не зря нарек всех нас семейством заблудших душ.

Отредактировано Cannibal (2014-06-06 19:57:11)

Промышленная Архитектура - Детерминизм

Мелко перебираем лапами, не слышим вовсе, закрываем глаза, считаем про себя. Громкие слова только внутри, снаружи - тишина. Плотно сжимаем веки, а свет режет, свет ненавидит нас, душит, кромсает. Уши к голове прижаты - привычно. Лапы касаются друг друга при ходьбе, спина невинно виляет, извивается, режет воздух, пока мы, умиротворенные и закрытые в себе, наслаждаемся слаженной работой мышц, движением костей под кожей, напряжением жил и болью кожи, открываем широко пасть и глотаем кровь кислорода, примеси газа. Хрупкое равновесие ничего не нарушит, идешь один и смотришь в совсем недавнее, но уже порядком покрывшееся пылью, и голову оставляешь порядком чистой. Ничего ведь, одни оттенки чувств, которые не можем поймать, лишь тщетно пытаемся соткать из них единое, большое полотно, теплое одеяло, которым укроем себя, укроем других, укроем эфемерный мирок от холода и грязи, прижмемся телами и душами к ним, совершенно другим, и забудемся. Но, увы, теряемся в себе, так и ничего не получив. Тянемся всегда к темному, к невзрачному, к хрупкому, но а толку? Так и не можешь собрать в целое, и только разрушаешь. Болеешь и разрушаешь. Убогий безумец. И даже боженька тебя покинул, представляешь, насколько убог? Ухмыляемся своим мыслям вроде, прямо тут, прямо сейчас, телом ощущая руки холода на тощих боках, а на самом деле - улыбаемся миру. Тому, совсем рядом который, но от которого отрекаемся. Иллюзии же многим приятнее, правда? Додумывать, домысливать, что-то себе представлять и бесконечно заблуждаться - не прелесть ли? Язык уже из пасти свивает, покрылся ледяной коркой, а они все смеются, бешеные. Пытаемся остановить себя и наконец понять причины, разложить по полочкам, и тщетно. Не получалось тогда, не получается и сейчас.
Почему тут? Чувствуем родной запах, поднимаем губы в какой-то странной гримасе отчаяния и наслаждения. Они всегда с нами близко. Они всегда с нами вместе. Неразлучные. Как мы с тобой, думаю, и еле сдерживаю дикий смех, разрывающий глотку. Забавно, правда? А ведь мы никогда не были с тобой одной мечтой. Никогда не были с тобой едиными. В одном порыве, одной целью. А ведь просил кишки выпустить, и убить - ты ведь меня ненавидишь? Ты ведь меня ненавидишь, правда? Уже представляю сквозь пульсирующее веко синий отлив у ребер и тень у щеки. А ведь мы всегда были мешком на твоей спине, а ты не замечаешь. Или не говоришь. Или не чувствуешь. Как бесполезный мешок с мусором, который несешь, представляя себе нечто важное - как истинный, миловидный шизофреник. Как же мы любим заблуждаться. Ведь так действительно лучше, правда? Снова качаем головой, снова отмечаем боль в глазу, лихорадочно стучит сердечко, то ли ходил долго, то ли правда чувствуем нечто большее, чем прозрачный слой на белом. Вместо разума - кусок жира. Мы должны быть тебе благодарны? Мы должны тебя ненавидеть? Что нужно делать в таких ситуациях? Ты ведь возомнил себя праведником, а что дальше? Покажешь мне, как жить? Ты больше, чем просто священник. Ты ведь даровал нам жизнь, о, даровал нам самый тяжкий грех! Смысл жизни даровал, отобрал глубину мысли - и на том спасибо.
Выходим на возвышенность, сквозь приоткрытые глаза видим уже не одну - две фигуры. И такие чертовски разные. И когда-то видел, и когда-то, может быть, и знал, и любил, но уже не можем возродить былое. Ну и ладно. Смотря вбок, боком цепляемся за сизое пятно, и выдыхаем чуть не с легкими испорченный воздух. Ветер рвет спину сильно и толкает вперед - но куда? Что нам делать и куда идти? Рассуждения превратились в жуткую, старческую, седую бороду. Конечно, бежать и падать в лапы королю, как еще? Стоим и потешаемся над собой, а вид задумчивый, отстраненный, глупый настолько, насколько возможно, зрачки захватили радужку и уплыли к внешним углам искать и высматривать в тумане. Стоим и смеемся над собой, снова с отчаянием, снова с восторгом отмечая, что сколько бы не смеялись, и сколько бы праведных и истинных речей не говорили, и сколько бы в почти шутку не упрекали их и себя, наша любовь, наша жажда, наша зависимость крепка. Да, точнее будет сказать "зависимость". Дышишь дымом его слов, уже не можешь иначе, перестаешь действовать, стимула нет. Конченный. И некто хохотнул под горлом, что нас уже и нет, по сути. Как водичка: в каком сосуде окажемся - такими и будем, да?
Она, белая, стоит спиной к нам. И ведь она пробуждает смутное узнавание, в памяти заколыхалось и заворчало, чавкнуло, поглощая новую жертву, и замерло беззвучно. Скоро и она станет выше, не только в физическом плане. Так всегда было. Берем под крыло, растим, опекаем, кормим собой, а потом они становятся сильнее нас и покидают. Даже в голове проклятые мысли порой становятся выше нас, им не хватает места в черепной коробке, и они покидают нас, так и не дав насладиться своим совершенством. И мы никогда не станем великими, верно? Подходим близко, к придурковатой улыбкой выдыхаем теплый воздух в спину белой. Слишком шумно, дабы подчеркнуть свое ничтожество и этим самым выхватить взгляды. Говорим, смотря уже точно вперед, в голубую переносицу, перескакивая на черноту под глазом:
- Здравствуй, мой большой бра-а-ат, - нараспев и улыбаясь слезливыми глазками, - простишь своего верного раба? Прости, прости, прости-и-и-и...
Безумный смех вырывается из глотки мокрым кашлем и резко обрывается, сменяясь внимательным, совершенно здоровым взглядом. И то, что внутри оргия и хаос, никто не увидит, верно? Это маленький подарок, господин.
Уже ожидаем поворот белой головы, движение мягкого, притягательного меха. У них свои беседы. Свои дела. Мы лишние. Но почти святая троица. Но мы не можем ей верить. Мы слышали ее голос совсем далеко, но вера в нее ненадежна в них. Шитахи был единственным, кто не отвернулся от нас. Шитахи не забудет? Безумие дарует нам вечность, только посмотри на нас. Распотрошены и выброшены, но живем. Но смутное осознание родства не дает покоя и раздражает. И наши слова всегда неуместны, но это не останавливает уродов, которые тихо, почти в тазовые кости вопрошают:
- Кто ты?
Перебираем тонкими виноградными лапами и смотримся тоньше всех. Всех незначительнее. Даже ее, к которой сразу проснулось смутное недоверие и понимания чуточку. Заставляем себя вспоминать и наконец собрать ощущения воедино, но одно в пасти, другое - осело в брюхе тяжелым грузом. Кто ты? Почему мы должны тебе верить? А ведь я поверю тебе, только скажи. Я ведь я могу любить тебя, могу сомкнуть челюсти на твоей шейке, только скажи. Узнаем и примем. Но слово владыки всегда будет последним.
А в умах скрипит ритм. А в умах ничего, кроме чистоты. Возлюби ближнего своего, ибо кретинами должен править кретин.
Возлюби ближнего своего, ничтожество, наполни себя любовью, воскреси нас!

Отредактировано Энью (2014-06-09 12:43:44)

Отец, да пощадит Шитахи его упокоившуюся душу, иногда был излишне... вспыльчив. Так, по крайней мере, говорила почившая мать. А однажды, пугливо оглядываясь, торопливым шепотом рассказала, что это все плохая наследственность. "Дурная кровь", как она тогда выразилась. Юный тогда еще, Вогт хорошенько это запомнил, потому что отец и вправду порой становился совсем жутким и пугающим, и такие моменты эти слова - дурная кровь - как шлейфом вились за сгорбившимся и угрюмым силуэтом отца.
На многие годы воспоминания об этом угасли, забылись, как неясный сон.
....
Вогт блуждал, в одиночестве, дезориентированный туманом и пеплом, потерявший дорогу. Несколько раз хрустела в отдалении ветка, как будто бы раздавленная мощной волчьей лапой, и каждый раз серый хищник вздрагивал, подслеповато щурил глаза и в панической злобе скалил клыки невидимой угрозе. Паранойя, уже, казалось бы отступившая и позабытая, вновь вспыхнула с новой силой. Мысль, неотступно следовавшая за ним с того самого дня, как они со спутницей повстречали видение, духа, снова замелькала в сознании, загорелись огненные буквы. Лира! Это ее вина, если бы она тогда не его бросила, то... Бросила! Это чертовка посмела оставить его, Вогта! Сбежала, как... как крыса с затопленного погреба! Как шкодливый щенок сбегает из родного, Варга подери, дома! Что же делают с непослушными щенками?... Воспаленному сознанию Вогта показалось тогда, что их нужно задушить.
И пусть эта вспышка ярости была уже далеко не первой, но именно в этот раз она сопровождалась тусклым и печальным светом озарения.
Впервые Вогт ощутил, что дурная кровь течет и в его жилах. Он чувствовал, как она жжет вены изнутри, и знал, что если не избавится от нее, то станет совсем плох, точь в точь как отец. Избавиться. От нее нужно было избавиться.
Тянуть было нельзя, и Вогт распахнул пасть, остервенело вцепился клыками в свое же собственное предплечье и принялся рвать жесткую плоть, не обращая внимания на боль, тут же вспыхнувшую алым цветком. Горячая кровь хлынула в пасть вперемежку с клоками шерсти, шкура на лапе тут же намокла и стала тяжелой, темной и липкой. Но все это не имело значения. Когда он избавится от крови в своих жилах, тогда его перестанут мучить кошмары. Исчезнет шепот, доносящийся из теней, легкий звук невесомых шагов за спиной. Пропажа Лиры потеряет смысл и значение. Тогда он сможет спокойно продолжить дело брата, он сможет спокойно жить.
Нужно лишь только... Избавиться...
Услышав голоса, волк замер. Морда отпрянула от пострадавшей лапы, поднялась; уши настойчиво выискивали источник звука. Вогт был готов поклясться черепом Шитахи, что эти голоса были реальными. Более того, знакомыми. И все же, что-то было не так, но что именно, он понял только тогда, когда смог наконец разглядеть небольшую компанию волков, становившуюся постепенно ближе и ближе.
Взляд серошкурого неотрывно буравил далекую троицу, но непременно соскальзывал к самому светлому пятну. В горле что-то клокотало, хрипело, навевая смутные мысли о неисправном механизме. Желтоватые клыки оголились в полуоскале, и не было ни возможности, не желания их упрятать. Если б кто находился бы совсем рядом, то непременно заметил бы, что лапы сотрясает мелкая дрожь, как будто бы тело хищника изнутри периодически схватывают судороги. Чтобы взять под контроль происходящее, от Вогта потребовалось неимоверное усилие воли, вся сталь и твердость, которую серый смог выжать из всего своего естества, и ощущалось это, словно его вывернули наизнанку. Последний спазм прошелся по телу хищника, и он замер, как статуя.
Вогт просто темнел тусклой тенью между нагромождениями валунов и, недвижимый, наблюдал как движется троица
волков. Только взгляд, искрящийся и яростный, да тяжелое дыхание, перемежавшееся с невнятным хрипом могло теперь кому-то сказать, что нечто в происходящем идет неправильно. И кровь. Вогт яростно облизнулся, смахивая с морды языком большую часть алых капель.

Отредактировано Vogt (2014-06-09 13:49:45)

Начало сезона
25.10.186г.
Как бы пафосно и высокопарно это не звучало, впервые за долгое время все было хорошо. Даже не хорошо, а просто восхитительно, как бывает тогда, когда высоко над головой безоблачное небо, горизонт чист и ясен, а дорога сама стелется под лапы ровнехонькой проверенной тропинкой. Реальность же была не настолько красочной и безмятежной, но даже краткая вспышка вулканической активности не смогла выбить меня из колеи. Накопившиеся за время залечивания травм силы требовали выхода и буквально распирали изнутри - я то срывалась с места резвым галопом, то одергивала себя, усилием воли заставляя перейти на степенный шаг и не скакать вперед как молодой горный козел. Получалось не то чтобы очень, но к тому моменту, как из-за первого скалистого пригорка в морду ударил сильный ветер, мне все же удалось подчинить непослушное тело.
Долго блуждать по полям-и-горам не пришлось. На фоне холмистых каменных хребтов три волчьих фигуры смотрелись особенно живописно, не хватало только воображаемой мишени, посему я без раздумий направилась к уже собравшимся. Идти пришлось долго - шла я твердым размеренным шагом, по прежнему не допуская мысли о пробежке, придерживаясь мнения, что слепо потакать своим каждому внутреннему порыву - удел слабаков.
"Сбиваться в кучу - это же так ве-е-е-есело," - с ленцой протянул внутренний голос, но сегодня прислушиваться к его трепу не входило в мои планы. Остановившись за спиной щуплого мелкого кобеля, я плюхнулась на лапы, да так и застыла каменным изваянием, без особого интереса рассматривая самого мелкого (и самого бесправного, ха-ха) из присутствующих. При желании можно было бы и встрять в завязавшийся разговор, напустив иллюзию участия в стайных делах, но, поскребя по задворкам, такого желания я в себе не обнаружила.

Отредактировано Хисант (2014-06-11 21:08:57)

Мелкими штрихами рисует ветер на голых шкурах верных уродов. Тела в шрамах, без шерсти, украшенные яркими красками тусклой жизни. Когда станет холодно - попроси ближнего своего согреть тебя. Цени минуты физической близости, боготвори секунды близости моральной. Теряй себя, забывай себя. Ибо рядом, над тобой, глубоко в небе, всегда будет тот, кто подавляет все эмоции и желания, кто подавляет твою жалкую персону, кто заливается громким смехом, когда неуверенным срывающимся голосом называешь себя "личностью". Твой бог и твой идол - последняя строчка в каждой твоей песне, точка в твоих размышлениях псевдо-мудрых, которые не имеют шанса выжить. Прими в свой разум, перестань искать себя. Ты уже нашел, слепой слуга, выполняющий каждую мою прихоть.
Мелкосортный назвал не полным именем, назвал именем без гордости и восхищения. Задело, задело. Скалюсь, но недолго. Он мал и пуглив, я благосклонно позволяю ему коверкать прозвище, переплетающееся с кровавым прошлом. Я продолжительное время гоняю мерзкое "Канн" в своей голове и не нахожу этому сору применения. Пусть останется. Жалкая привилегия, немного фамильярства, улыбка, густо наполненная эмоциями, чуть ненависти и костер, ясное пламя под неокрепшими лапами.
Земля задыхается. Клеймим ее, оставляя следы. Слишком много порочности приходится на один квадратный метр. Запоздавшие все приходят на вой, я встречаю их тусклой улыбкой. Сначала ветер донес новый запах, после послышались шаги. Негоже подходить сзади. Я узнаю ее запах, в том счастье, ведь иначе предпринял уж попытку разгрызть горло новоприбывшему. Как в старые добрые времена. А сейчас - не мораю лапы.
- Здравствуй, смоляная. Все души потерянные медленно находятся. Это замечательно. Но что-то мне подсказывает, что еще одна душа никак не сможет найтись без нашей помощи. Пройдись по нашим границам, осмотрись, ибо мне ка-ажется это необходимым, и в случае чего - не вступай в открытые столкновения, подай голос, - говорил я, упорно двигаясь вперед. Кстати, что значит - вперед? Мы шли не на юг. Я плавно менял курс, но ведь волк - не компас, не может четко определить направление. Только по ландшафту. Впереди нас возвышались горы. Я был в силах завести добрую компанию туда, куда только пожелаю. Дурманило подчинение, тешило самолюбие ощущение собственного величия. С хрипом выпускаю прогнивший воздух, посмеиваюсь. Каждый в своей жизни может быть не прав, каждый, каждый, кроме гордого правителя.
Сильный ветер, кой тут был не новостью, выдрал из меня все оставшиеся эмоции и принес новый запах. Сегодня мне, видимо, суждено встретиться со всеми заблудшими. У меня резко начала развиваться социофобия, одолевает желание оставить их, всех их, забиться в узкую расщелину самой высокой северной горы и почувствовать сладкое уединение. Сегодня не дано. Разворачиваюсь и осматриваю земли настолько далеко, насколько позволяет линия горизонта. Увидеть источник запаха было делом довольно сложным, но в его присутствии я не сомневался. Очень резкий аромат. Я почуял кровь.
- Рядом с нами раненный громила. Ставлю всю свою власть на то-о-о, что к нам пожаловал Вогт, - прошипел я. На лице растягивается улыбка, выгляжу совсем больным. Старый безумец. Впалые бока, блеклые глаза, подранная шерсть. Мне не тягаться ни с один из своих солдат, полных сил и энергии. В груди все бьется сердце гнилое, но это и не нужно. Мечтаю умереть и остаться на этой земле.
Вся процессия встала. Я перевел взгляд с Вогта, виднеющегося где-то вдалеке, на Лиру. Смотрю на нее внимательно, испытующе. После чего роняю простую фразу:
- Зачем же тебе дожидаться серого? Отправляйся. Туда, к горам. Ветер нашептал мне, что на горе Предков, - я понизил голос и наклонился к самому уху маленькой волчицы, - есть кристал-л... Принеси мне его. Вот и все.
Я резко выпрямляюсь и отворачиваюсь от нее. Она была напряжена, а сейчас, кажется, еще сильнее. Вогт? Какая глупость. Пусть уходит. Я не дам им встретиться. Прихоть, не скажут слова против. Ветер поднимает загривок, обливает ледяной водой. Подбираюсь ближе к серому волчишке, Энью. Опускаюсь на землю рядом с ним. Пара секунд без расстояния, пара секунд в глубокой печали, пара секунд в унынии. Все остальные должны убраться. А мутная фигура вдалеке - приблизиться. Потому что так хочу я.

Отредактировано Cannibal (2014-06-14 18:29:49)

Краем глаза наблюдаю за приближающейся серой тенью и меня охватывает паника.
Меня мутит, и тошноты добавляет шелестящий голос Энью, шепчущий над ухом сладкие слова. Что он говорит? Мама ведь доверяла ему... Я точно знаю - мне кажется, я могла угадывать её настроение тогда. По большей части, когда ты мало что можешь сам - то, что ты можешь сделать - просто угадывать настроение тех, от кого зависит твоя жизнь.
Например, родителей.
Я киваю, сглатывая горькую слюну. Киваю то ли Энью, то ли подошедшей Хисан. Ловлю на себе её интересующийся взгляд и ловлю себя на мысли, что это не вызывает у меня ничего, кроме раздражения.
Да что они пялятся?! Чего уставились, чего разглядывают меня так, словно я их обед?! Да что они знают - эти отвратительный, мерзкие существа, заблудившиеся в чертогах собственного разума! Да они с собой справится не могут - что уж говорить о ком-то другом!
Меня охватывает слабость, я с ужасом понимаю, что все, что происходит сейчас со мной происходит исключительно потому, что приближается Вогт.
Я более сумасшедшая, чем кажусь сама себе.
И когда Каннибал наклоняется к моей уху, я радуюсь, что он благосклонно разрешает мне уйти. Я еле успеваю сдержать судорожный вздох облегчения.
Судьба бывает благосклонна.
В какой-то момент я пересекаюсь с вожаком взглядом и оказываюсь совершенно сбитой с толку: о чем он думает? Вот сейчас, прямо сию секунду?
Я плохо соображаю, я не хочу позволять себе думать об этом сейчас. Уйти, скрыться, исчезнуть...
- Я принесу, - киваю, и без оглядки иду прочь, быстрым шагом, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег.

Начало сезона
25.10.186г
Ими любил играть. Их прощал всегда, лелеял и относился с пониманием не смотря ни на что. Он смотрел, глядел во все свои глаза, не упуская ни единой детали. Он был всюду, даже там, где, казалось бы, не было ничьих посторонних очей и ушей, но. Но он всегда был и он всегда будет. В подземельях или где-то вверху, не важно, ощутимо лишь только его присутствие.
Все до боли банально, и что? Это просто ветер. Это просто незаменимый брат и товарищ. Почему брат? Почему ветер? Были бредни, были сказки, но вся та грань, вся реальность абсолютно везде, в каждом слове, можно без труда ощутить и осознать. В кои-то веки правда. Хрупкая доля того.
Иллюзии рассыпались громадной мертвой пустыней в миру. А знаешь что самое прекрасно? Везде, куда не сунься - всюду будут пески и зной, зной и пески. И ни единого тебе намека на оазис, зелень или какую-то живность. Вот он твой рай, тот самый, в котором ты беспробудно спишь, впившись мертвыми глазами в небо, в болезненно-бледное солнце. Кажется, что оно вот-вот отдаст все свои силы на благо песку, который с неиссякаемой жадностью поглощал поглощает и будет поглощать это чарующее пекло. Bon appétit.

Эй, что это, дорогая, границы? Ка-ак, как скажи на милость так получается, что все эти места - лишь доза цикличности в твои вялые вены. И что поделать, если этот остров - твое проклятье. Твой ад, который ты делаешь невыносимым, дабы облегчить страдания. Правда странно звучит? Именно, да, именно так. Эту быль нужно было сделать явью, сотворить то, что называется р...
- Закрой свою пасть, паршивая крыса, ааа, вспомнила меня, ну-ка? Кто я такой, прошипииии...- музыкальное сопровождение больному сну, дикой дрожи тела. Очень часто сотрясается. Спазмы, судороги. Сон. Тихий сон.
- Гоо... Гогрвальд. Не успела его перехватить. Не усп... - грохот, - Заткнись, моя милая, пооомнишь, что тебе я тихо напевал, помнишь?! Помнишь, отвечай?!, - резко дернулось тело, выгнулось струной, из пасти послышался рокот, - Мстительный. Инертный. Гордый. Старый-добрый Фаоллхарр. Все было... быыло тихо. Потом, потом... всплеск и...  я не усмеееела забрать, я не сумела спасти его правое... в тот момент появился новый охотник, совершенно нооовый. Они будто бы воскресают. Все, все до единого и... нужно будет спасать себя ааааха-аа-хааа.  Нужно будет размениваться на их трухлявые тела, а не на цель, мы потеряем цель и тогда... тогда все, что было общано, все, что стояло на кону будет... будет. Все окажется прахом. Кости броооошены.
Дикий, неописуемый рев, затем хохот, громогласный хохот, разрывающий мозг и, казалось, уши изнутри, едва ли вырываясь во внешний мир.
- Тааакой десерт, аахаааааахаа, такого десерта не было целое столетие. Карсхурт млахаш орогарт. Твой брааатец под боооком. Найди его. Ааа, отыщи, твой брат материализован. Ааа, больше я тебе ничего не скажу. Бегооооом! - вполне себе внятно, что и говорить.
Глаза нараспашку. Казалось, что они сейчас просто выкатятся из своих "гнезд" и больше никогда не вернутся на место. Внезапное оживление. Шевеление относительно спертого воздуха. Мышцы работали настолько идеально, что на секунду могло показаться, будто бы Саммерсбай вот-вот затеет пляски.
Через некоторое время разномастная шкура замелькала у низкорослого кустарника в бегах из узкого логова, если его, конечно же, можно было таковым назвать.
«Найди мой страх, да, ну же, самый потайной, самый коварный. Иди-ка сюда. Здесь есть наши сети»

Здесь нет места гордости, здесь нет места праведности и правде. Здесь место шабаша. Сюда слетелись все разновидности страхов. Сюда приползли гнусные отродья, слуги своей немеркнущей Черной Дыры. Хочешь сожру?
Ступая неизменно тяжко, исподлобья осматривала все, что было здесь. Все были в сборе? Все ли змеи свили гнездо? Ай-ай, что это, что это, а? Белобрысая. Беломордая. Белошкурая. Светлоокая. Она была здесь. Теперь ее нет.
«Эй, стооой, ну куда же ты, любимая, стоой. Я с тобой не успела поздорооваться как следует, а ты уже в бегах. Ц-ц-ц, где твои манеры, куколка? Ааааахаахааа», - потрясла головой из из стороны в сторону. Далее.
Кто-то очень черный. Кто-то очень дикий от нее в нескольких метрах плетется. Все они идут ко дну, подальше от сброда, прощайте, мой шабаш. Медленно, будто вкушая каждое свое движение, Саммерс надвигалась сущим мраком ко всем присутствующим.
Эй, что это? Привет.
А вот и они. «Как знать, как знать? Давно не пахло такой горечью ваших глаз. Что стряслось, родимые, неужто Чернобог вас покиииинул? Хааагрр», - Энью, Вогт и... кто, кто это, а?
Вновь что-то разбивается вдребезги, как только зрачки натыкаются на эту больную синеву.
  Х-хорошие новости, плесневелая, тебя здесь не забыыли. А ты с-сокоро забудешь. Забудешь своего третьего и так и не попадешь... и так и не по-па-де-шь, - вновь заливается своим рокотом, вот и отлично, снова живой и здоровый, так и нужно.
Низкий кивок головой. Здесь приветствие.
- Сухотелые господа-а-а, как же так, как же так? Что стало с вашими телами? Аа-а-а, да плевать на тело-о. Кто знает что нужно Ему? Кто, вашу мать, знает что Он хочет сожрать?! Догадайтесь, любее-е-е-езные. Мы все второсортны, нужно искать отраду. Не для нас. Не для нас. Для него. Он слегка нас наградит потом. - ее очередь заливаться хохотом. Захлебываться смехом ровно так, как умела всегда.
Заткнулась. Глянула в пасть черному. Что? Ты можешь что-то сказать, изумрудный? Жаль, очень жаль. Нужно слышать хоть что-то. Хоть что-то всегда.

Отредактировано Summersby (2014-06-21 12:17:16)

Joy Division – Leave Me Alone
Закрываю глаза. Повисло молчание. Лежу на холодной земле, чуть улыбаясь. Тишина не давит на уши, тишина дает расслабиться и погрузиться в себя. Тишина не бывает глубокой, тишина не бывает неловкой. Придали зачем-то и ей какое-то значение, а ведь каждый ребенок знает, что ничего пресловутого значения этого не имеет вовсе. И прилагательные из головы стираем, они нам ни к чему. Сухие мысли без капли воображения. Мы есть и мы будем, а большего не ждем. А если кто посмеет надеяться, то сгрызем, заживо съедим. Ничего страшного, мы же - правители, властители севера. Заменили первородных с белыми шкурами и надменностью во взгляде. Смешон лишь тот, кто возомнил свою кровь голубой, и кто окрасил в алый землю. Мне приятно тут быть. Каждое дуновение ветра несет воспоминания о павших прихвостнях Антея. У нас же пряма дорога, ведь мы есть и мы будем, ведь большего и не ждем.
Большая и серая тень приближается. Я чувствую по запаху крови и звуку тяжелых шагов. Слышу храп его, приветствуют, значит. Распахиваю глаза, встаю резковато, приближаюсь к нему. Осматриваю своего сильнейшего солдата, которого гордо зову капитан, и грустно улыбаюсь. Свежая рана, кровь не успела засохнуть. Ее запах, пьянящий, скручивает желудок. Взглядом буравлю плечо, будто всего остального не было и в помине. Делаю шаг вперед, маленький рывок, врываясь в личное пространство беспощадно. Язык касается ранения, язык собирает капли. Стальной привкус во рту дает знак, дает команду вгрызться, ухватить, не дать жертве укрыться, но я отворачиваю голову со смешком. Облизываю губы, прижимаю огромные уши к голове, смотрю на Вогта бледными глазами, взгляд пустой и несколько туманный, после чего выдаю коротко:
- Гнилой ты изнутри, мой друг.
Скалюсь. Не от злости, просто показываю зубы, уставившись в землю. Отхожу чуть шатающейся походкой, окидываю взглядом горизонт, сразу уж примечаю бурую шерсть. Узнаю тут же, пусть она еще далеко, просто не могу не узнать. Снова клыки оголяю, на этот раз осознано, прогоняю ее, а может лишь очередной порыв ветра. Мерзко ощущать присутствие любви, то ли былой, то ли настоящей. Пробивает ребра сердце и заныло худое тельце в области печени. Кто-то считал, кто-то очень давно, что именно там лежит душа. Раз так, то будем верить, что мыслители те не ошибались, и орган продолжать будет исправно работать. Просто немного подтравленный мочалкой-душою внутри.
Она говорит, и ее речи грубы и сладки, как всегда. Она смеется, а я бьюсь в бессильной злобе. Ничего не забыто, я так и не проглотил то, что она мне так навязчиво предлагала. Прикрываю глаза, будто спасаясь от неспешно выступающего солнца из-за туч, на самом же деле желаю воссоздать ее образ в голове, чтобы она стерлась с лица земли и продолжала бы жить, но лишь в моем мозгу, чтобы она являлась моей собственностью и мне не нужно было с кем-то делиться. Чувствую большие капли напряжения, сыпанувшие с неба. Бьют по телу, заставляя вздрагивать. Стою, горбатый, голову повернув, с прищуром разглядывая пришедшую, будто никогда раньше ее и не видел, но на самом деле слеп. Только когда в поле зрения попадает маленький щуплый Энью, активизируюсь, смотрю, как он подходит, подбирается ближе к Саммерс. Я издаю гортанный рык и круто разворачиваюсь, уходя на прошлое место, завалившись там же, где лежал. Ревность взыграла, но к кому - неизвестно.
Сложно прощать, страшно любить, невозможно терпеть. Могу избавить себя от присутствия той, которую раньше пассией называл с ухмылкой, скинуть ее в низы или прогнать вовсе, но сомнения подкрадываются сзади, хватаются за шерсть цепкими руками и мерзко шепчут на ухо: можешь ли? Я не в силах прогнать их или ответить хоть слово, да и стоит разве? Я так устал, мне тяжко думать. Свинцовые ветки поднимать все труднее. Я слышу вопрос, долетевший до ушей со свистом, и усмехаюсь. Дон. Заблудший дон оравы, обитающей в печени этого мира.
- Вам стои... - начал я, устремив взор свой призрачный истинного короля куда-то далеко, но вой раздавшийся прервал. Я улыбнулся. - Легионеры дают о себе знать, смотри-ка. Энью, Вогт, - имена не отображают суть, - отправляйтесь к ним навстречу и постарайтесь быть помягче. Предполагаю, они пришли по поводу нескольких трупов, обнаруженных на наших территориях, и думают на на-а-ас, но как он посме-ели, мы же всегда были добры и обходительны, ве-е-ерно? - я рассмеялся. - Вой с Верхней Темнолунской, отправляйтесь. Надеюсь, капитан, ты не истечешь кровью по пути.
Закончив, я положил голову на землю, даже не взглянув ни на того, ни на другого. Пламенное прощание довольно мило, но вряд ли кому-то нужно. Я углублен в свои мысли, забавляясь тем, что снова оставил Ее с собой. Просто так, не задумываясь, оставил ту, кого позволил себе мимолетно ненавидеть. Не хотел быть один, потому составил себе мерзкую компанию. Она и тишина. Им обеим незаслуженно придается особое значение.

Отредактировано Cannibal (2014-06-29 22:31:18)

Всеобщее движение воспринимается как мельтешения расплывчатых пятен, а чужие голоса сливаются в монотонный, гудящий гул, из которого невозможно вычленить отдельные составляющие.
И только фраза Каннибала звучит четко и ясно.
Вогт отшатывается в сторону, как от удара. Слова поразили его куда больше, чем жесты, и серошкурый смотрит на Каннибала с выражением полнейшего потрясения и, если вы плохо знаете ВОгта, то может даже показаться, что с ужасом. Удивление настолько велико, что отрезвляет. Вогт открывает пасть, и из горла уже готов вырваться недоуменный, почти блеящий и непонимающий звук; но пусть даже воспаленный, разум все же понимает, какое будет это жалкое зрелище, и волк просто резко захлопывает пасть с хищным голодным звуком.
- Многие тут подпорчены, - негромко и угрюмо хрипит волк, с натугой напрягая непослушный связки. Он отсупает назад, чуть склоняет голову, и уши чутко ловят каждое слово и указание вождя. Когда же зеленоглазый поднимает голову, во взгляде его на смену былого бездумного остервенения приходит решительный блеск.
- Бусделано! - рявкает Вогт так, что с соседней ветки вспархивает испуганная пичужка и панически пискнув, убирается восвояси; рявкает и ухмыляется косой, угрюмой ухмылочкой, свидетельствующей о том, что все действительно "бусделано", и при том в наилучшем виде. На предположение о том, что он может истечь кровью, Вогт лишь только коротко и зычно хохочет. Конечно, эта царапина, эта кровоточащая открытая рана на плече зудит, ноет и отдает болью при каждом движении лапы, но эта боль хороша, эта боль отрезвляет.
Пришедшая волчица удостоилась всеобщего внимания и оживления, но когда Вогт проходит мимо нее, на морде его появляется выражение крайнего недоверия и даже злобного предупреждения, и эмоции эти настолько ярки, что невозможно не показать молча кончики оголенных клыков, и плевать, чья там она самка; тем более что самка, ибо нет ничего более непредсказуемого и ядовитого на свете, чем сумасбродная дамрчка. "Не трожь, не смей" - безмолвное предупреждение, и Вогт отворачивается, и решительным шагом движется прочь. С каждым новым движением лапы он набирает скорость, и вот он уже движется упорно и неотвратимо, как крейсер. Когти мерно цокали по серым скудным камням, уводя своего хозяина от всеобщего сборища.
Вогта не сильно волновало, будет ли Энью поспевать за ним, или нет. ну и что, что Энью - консильери, и будет вести переговоры. Ну и что, что Вогт там только будет в качестве силового гаранта неприкосновенности бледноглазого. Серый просто не мог и не умел плестись послушно в хвосте. Его место - в авангарде, принимать первые пули на свою могучую грудную летку и ловить телом кинутые камни.

Отредактировано Vogt (2014-07-02 00:00:31)

bongripper - descent

Мир изживет себя. Старое сменяется новым, ни избежать, ни скрыться. Один вопрос застывает на мертвенно-бледных губах: когда же приходит старость?
Зачем нам крутят старое кино? Там ложь, игра, стираем зубы о собственную никчемность. Проливаем грязную кровь, нам нипочем, и мать-гадалка нам пророчит смерть. Впиваемся в чужие животы, чтобы из чрева вытащить обман. Агрессия, порождающая жестокость, выплескиваемую на мертвые идеалы. Дополнение к морю несбыточных надежд. Я умираю в нем раз за разом, тону, пока никто не видит, чтобы потом сказать, прошептать на ухо престарелой швали, что я видел больше, что я был на самом дне. Во мне гудит страшная ненависть, испепеляющая внутренности, огонь, сжигающий леса до тла. Я кричу глухим в уши, я требую несуществующих ответов, я вопрошаю, какого черта молятся староверы. Старовер - умри, атеист - уверуй, тотемист - уйди. Достигаю точки кипения, трясет от невиданного раннее желания сгинуть и унести с собой сотни жизней неугодных. Очистить мир, дабы переродиться потом, прийти с мерзкой улыбкой, показывая желтые зубы и с дряблым телом без шерсти, и угостить каждое доброе сердце своей неумерщвляемой болью. Я пробовал убить тварь, я пытался, но безуспешно. Так пусть ощутят, как росток поднимается к небу и погибает, не достигнув просветления. Мы все живем во мраке, в тени собственных надежд и желаний.
Они уходят, мы остаемся. Гниющие раны на руках мира. Он любезно возрастил нас, а мы стали его паразитами, а мы проникли внутрь и жрем его всего из большой любви. Пасти неверных захлопываются с лязганьем и больше не открываются вновь. Я смотрю усердно, ненавидяще, но кособоко, скорее в пустоту, нежели на объект необузданной ненависти и всепоглощающей страсти, и неизвестно, какая стерва убила больше. Сегодня должна пролиться кровь, должна, должна. Я - твой праведник, величайший из земных богов, и я обещаю сделать тебя красивой, я обещаю. Ты подходишь ближе, я вслушиваюсь в твою речь, продолжая упорно не глядеть на тебя. Бестия, горгона, нечисть, от которой мне не скрыться. Но все же можно изменить, можно измени-и-ить. Долбит по голове навязчивая мысль, идея. Тебе не скрыться, тебе не убежать, ты будешь отпираться, но я знаю, знаю, что тебе нужно. Речь без ответа, ты пускаешь пыль. Я знаю все твои слова, все твои фразы наперед. Я твой царь, преклонись, преклонись!
- Я слышу стук твоего сердца. Жива? Обманщица.
Тело взметается вверх. Мощный рывок худого старца. Злые языки пророчат смерть, обжигают брюхо. Я пророчу вечную славу. Не рожден королек, способный повергнуть. Я совсем близко, я в миллиметре, я буду бить. Хватаю за ухо и рву его. Ты должна слышать только меня, ты не имеешь права слышать больше. Тут же опускаю голову, зубы сцепляются на твоей шее. Я держу крепко, постепенно сжимая пасть. Шерсть, защищающая жалкую жизнь. И как только в рот попала капля крови, я перестаю давить. Не задето ничего важного, весь механизм работает в исправности. Лишь маленькая утечка. Отпускаю, отхожу назад. Дрожу от дикого возбуждения, нервно облизываю губы, продолжая удаляться, пятиться. Я не оглядываюсь, я не боюсь сорваться вниз, я не боюсь погибнуть. Хвост низко опущен, но глаза полные ярости не говорят о подчинении. Долгий спуск, спуск длиною в вечность. Соткали полотно только ради того, чтобы его распустить. Дурное влияние, дурное влияние, искореняем уродов, искореняем неблагородную расу. Я сдаюсь, чтобы снова ударить. Я не желаю зла.
Водоворот, засасывающий в бездну, в космос, который нас не хочет, который о нас не знает. Чего жаждет заполучить от нас Вселенная? Мы порождения чего-то большего, мы крохотная часть микроскопической части чего-то большего. Лица, миллионы лиц для одного, а ведь таких нужно миллиарды. Хватаю ртом воздух. Властная рука давит, прижимает к земле. Я опадаю, ниже, ниже, падение, падение. Последний вдох, я рухнул на землю, я мертв. Дергаюсь в последний раз и замираю. Сердце бьется медленнее, сердце не бьется. Пленка стерлась. Больше нечего показывать. Закопаем еще один фильм свой жизни, еще одно мгновение. Мы умирали когда-то, чтобы больше не увидеть света. Мы умираем сейчас, чтобы потом возродиться. Пока не стали падалью.
- Я никогда не был один. Мой Бог хранит мою гнилую душу. И если ему снова понадобится моя жалкая жизнь для исполнения своей прихоти, я сделаю. Потому что ради этого я существую, - тихо говорил я. Говорил той, которая отныне чиста. Глаза закрыты, потому что слепы. Я ничего не вижу. Вокруг ведь кромешная тьма, что бы ни делал. Как будто куклу уронили, нелепо распластался на земле, продолжая шептать молитвы. Молитвы, которые ударяются о небосвод и падают. Я не достигнул просветления.
И время мое иссякло.

Отредактировано Cannibal (2014-07-08 01:28:53)