Тринити уже вошел в раж. Казалось, даже снег, сыпавшийся на серую шкуру и стелившийся под лапами, был уже не таким холодным, не в силах обуздать горячий пыл молодого волка. В висках отдавалось собственное сердцебиение, в то время как кипевшая кровь волнами растекалась по венам и артериям под кожей.
Грешник раз за разом вгрызался в рысье бедро, мотая головой, желая порвать его на лоскуты, окровавленные, грубо вырванные волчьими зубами с кусками мяса. Отличная устойчивость всеми четырьмя лапами позволяла от души отрываться на конечности кошки.
"Да, Нити! Глубже, сильнее, жёстче! Рви, малыш..." Голос Божества, как это ни странно, успокаивал, позволял сосредоточиться. Казалось, время застыло вовсе, а хищник был слишком увлечен своим действом, чтобы отвлекаться.
Он так думал. Был уверен, что не остановится, пока не добьется своего. Внезапный пронзительный рёв заставил на мгновение остановиться и даже затаить дыхание. Единственный глаз лихорадочно выискивал источник, который оказался невероятно близко. Да, эта сумасшедшая рысь неистово взревела, настолько оглушительно, что от неожиданности даже лёгкая волна дрожи прошлась по позвоночнику. Ракшаса всё-таки смог угодить ей в глаз, но вместо долгожданного кровавого зрелища, Помешанный видел сочащуюся жижу цвета льда. Пожиратель не мог не насладиться ее криками, этой сладостной музыкой агонии и боли, которая словно восполняла некогда потраченные силы. Доставить еще как можно больше боли - такую цель преследовал Варвар. "Что ж, пусть не кровь вытекает из её пустой головы, но теперь мы убедились, что ранить их можно." Как оказалось, рыси были всё-таки уязвимы, пусть и являлись, в каком-то смысле, порождением магии, или чем-то с ней связанным. Это не давало ни малейшего повода расслабиться.
Тринити был готов отскочить, при этом стараясь не расцеплять челюстей, на случай если эта взбалмошная усатая тварь удумает избавиться от груза в виде одноглазого урода. Однако почему-то всегда, когда кажется, что всё в их лапах, случается что-то, что переворачивает всё совершенно в противоположную сторону. Как, например, сейчас. Рысь оказалась куда ловчее, чем это могло показаться из-за ее внушительных размеров, но не настолько же, о, пресвятая Луна! Раненая кошка что-то яростно завопила, а смысл её слов дошел до обожженного зверя лишь тогда, когда её зубы вонзились в хребет безухого ублюдка. Изрядно участилось дыхание Нити. Самец понимал, что сил противницы хватит, чтобы навсегда оставить одноглазого инвалидом одним сжатием челюстей. Как это не прискорбно, хищник собирался отпустить-таки бедро, но не сразу. Артефакт ещё действовал, а значит его необходимо использовать в полной мере, тем более в подобной ситуации. С шеи волка слетела Драконья чешуя, упавшая под лапы Пожирателя. Ведь далеко не факт, что киска упустит возможность сломать чужой хребет, даже если искусанный огнем отпустит её же заднюю лапу. Это было бы слишком просто. А с чешуёй всяк спокойней."Ты запомнишь Тринити, тварь..." Он был готов рвать её до остервенения, из пасти струилась слюна. Нехотя хищнику пришлось разжать челюсти, и Нити даже услышал голос Энакина. Всё это время Помешанный не стоял в полный рост, а потому ему осталось ждать, когда рысь отпустит позвоночник.

Отредактировано Trinity (2017-11-05 08:24:01)

С угрюмостью северного неба Энакин наблюдал за происходящим. Азарт выгорал фитилем, кромешник, подобно восковой свече, сплавленный внутри собственной яростью, позволил гневу унестись тоненькой струйкой дыма.
Зато напряженно скрипящими зубами можно было вышибать искры.
Кошка с цепкостью гончей держала позвоночник жреца, который, несмотря на просьбу брата, продолжал рвать рысью плоть, ослепленный собственными демонами. Энакин уже хотел дернуть несносную Тахиду, но Шенная опередила его. Волк, сдавленный тяжестью столь позорного поражения, молча смотрел, как хранительница севера отдирает сестру от Тринити так легко, будто назойливого комара. Только вот укус был отнюдь не комариным.
Глянув на ледяные слезы, что сверкали на морде рыси, Энакин вспомнил о Ракшасе и, быстро нашарив взглядом онемевшего волка, испытал укол бессильной злости. Он не знал, как ему помочь. Внешне оставаясь холодным, как северная студь, Вейдер изнывал, злился внутри, бегая по уголкам собственного разума. Мысленно он уже тысячу раз расчленил Тахиду, подобно городскому мяснику, и замотался в ее шкуру.
Голос Иш заставил его прийти в себя, выкашлив из легких остатки ненависти. Оба жреца сейчас играли роль сломанных солдатиков, как это ни иронично, но говорить оставалось ему. Бесу. Его ремеслом была война, лишь от войны он испытывал наслаждение, проникался оргазмом адреналина, вплеснувшегося в кровь, но Вейдер был не тупым мясом, или не настолько тупым, каким мясо обычно бывает. Не имея возможности сразить противника, оставалось принять правила, и в кои-то веки воспользоваться не клыками, но иной частью пасти – языком.
Мысленно Энакин воззвал к амулету дипломатии, что таился в густой шерсти.
- У нас не было выбора, - приглушенно бросил он. - Вы живете здесь, на севере, среди снегов и гор, и даже представить себе не можете, что за тучи сгущаются на юге. Пантеон – стая безбожников. Они заняли наши территории, оттеснили сюда, и нет гарантии, что позже они не захотят подчинить вашу землю. Но даже, если они не желают овладеть ей сейчас – этого вынуждены желать мы. Вынуждены. Вы хотите защитить север? Нас сейчас трое. Вы можете нас убить, но потом придет десять, пятнадцать и больше, мы не бросим эту землю, потому что нам нужна хоть какая-то земля. Иного нам не остается, потому я предлагаю заключить договор. Если вы поможете нам разобраться с Пантеоном, мы больше не тронем север. И уйдем с этих холмов.
Он не собирался прогибаться, умолять о пощаде, но и не проявлял агрессии. Им нужен был компромисс.

Отредактировано Энакин (2017-11-14 12:56:29)

Быть выволоченной на берег акулой – одно. Совсем другое быть акулой, которую поймали, чтобы сунуть в тесную морозильную камеру. Песок больно жалит не привыкшую к жарким прикосновениям кожу охотника, но этому можно сопротивляться, дразня скользкую надежду вернуться в море. А как бороться с леденящим холодом, который не столько даже причиняет боль, сколько сковывает, лишая всякой возможности избавиться от неприятного чувства собственной беспомощности?..
Его загривок отпустили весьма неожиданно, ещё более неожиданно легко вырвалась уже из его изначально крепкой хватки Тахида. С намерением последовать за ускользающей кошкой, дабы не позволить ей навредить Тринити, Ракшаса было подался вперёд и вниз, но никогда ещё, наверное, простой шаг не давался ему так тяжело. Он чувствовал передние конечности, но слишком уж неубедительно: холод, оцепивший грудь и голову, лёгким покалыванием спускался и вниз, к подошвам. Живоглот не сразу понял, что причиной всему – синеватая жидкость, вытекшая из глазницы кошки вместо крови и проникшая в его глотку. Острые осколки льда бескомпромиссно вонзились в волчьи лёгкие, стоило каннибалу совершить недошаг в сторону рыси и Жреца, в спину которого она погрузила свои крепкие зубы. И Кхас хрипло закашлял, лишённый кислорода. Его и без того согбенная фигура согнулась сильнее, сотрясаемая бесплодными попытками выблевать то, что разрывало его изнутри. Склизкая щупальца страха надменно приласкала сознание зверя, вновь столкнувшегося с тем, что оказалось выше его несколько примитивного понимания. Ракшаса – охотник первобытной эпохи, и общается он на языке клыка и грубой силы, тогда как ему ответили на языке туманной магии – языке, с которым он слишком неумело управляется.
Сколько раз уродливый демон заявлялся в северный край, оставляя на безупречной белизне его хрупкой кристальной кожи пунцовые гематомы, столько же раз он, Север, пытался уничтожить этого греховодника. Эдакое колесо безысходности, ведь Живоглот – тот ещё упёртый ублюдок, причём поразительно живучий. По всей видимости, богу наконец надоело пачкать руки в испражнениях загнивающего трупа, и в отчаянии тот решил его криконсервировать. Но, боюсь, на момент разморозки смрад будет убийственен вдвойне.
– Язык за глаз, окаянный.
Справившись с приступом сухого кашля, Живоглот стыло взглянул на ухмыляющуюся одноглазую кошку исподлобья. Он бы ответил ей не менее самодовольной ухмылкой, лицезрея сочащуюся голубой жидкостью пустую глазницу, да только мимические мышцы не поддавались ему.
Оставив безуспешные попытки подтянуть онемевшую и отвисшую нижнюю челюсть, к которой намертво пристал язык, Ракшаса сосредоточился на дыхании, ведь это так себе удовольствие – гонять ледяной воздух по отмороженным ко всем чертям органам. Единственное, что согревало его тело, пару минут назад исходящее силой, а ныне парализованное, – это извращённые фантазии, в которых Ракшаса вусмерть перетрахал эту сучью троицу. Только дайте ему возможность – с превеликим удовольствием осуществит. Однако его вывели из этой игры, быть может, оно и к лучшему.
Слова Энакина доходили до него, но смутными отголосками. Живоглот тонул в злобе – бессильной, не находящей выхода из клетки его собственного тела. И тьма расправляла крылья за спиной зверя, пока сгусток этой чёрной бушующей эмоции отгнивал в его впалой убитой утробе.

Отредактировано Ракшаса (2017-11-26 12:31:00)

Он больше не испытывал злобы.
Он вообще ничего не испытывал и просто внимательно слушал. Внутри разрослось что-то черное и глубокое, и эта туча, густая сажевая масса своей темной поверхностью поглотила любые эмоции так же легко, как это происходит с солнечными лучами по закону физики. В расплывшейся ледяной пустоте одиноко кочевал островок усталости.
Энакин кивнул, когда Иш завершила монолог. Он не собирался огрызаться или еще как-то доказывать свое превосходство – ему было наплевать. Они уже добились, чего хотели. Битвы не будет, но, по крайней мере, назад они вернутся не с полным поражением.
- Будем признательны вам за помощь, - слова повисли в воздухе облачком ледяного пара. Вейдер посмотрел на Ирдена, перевел взгляд на Тринити и не без труда подавил тяжелый вздох. - Полагаю, теперь мы должны выполнить свою часть сделки.
Оставалось что-то сделать с Ракшасой, по поводу которого Ситх отпустил ехидное замечание:
«Теперь он стал настоящим отморозком».
В эскимо жреца все же не превратили, но, обратив внимание на диалог рысей, Энакин быстро сообразил, чем все закончится. Прежде чем Живоглот почувствовал свои зубы в достаточной мере, чтобы их куда-нибудь вонзить, он втиснулся между ним и издевающейся Тахидой.
- Тихо. Не сейчас, братец, - он говорил быстро, но приглушенно, чтобы слышал только собеседник. В том числе и потому, что с вышестоящими принято общаться не совсем так, но сейчас Кхас был для него старым товарищем больше, чем вышестоящим. - Я понимаю твое желание намотать на пенек кишки этой рыси, но, если ты сейчас охладишь свой пыл, сможешь сделать то же самое с ублюдками из Пантеона. Пошли отсюда. У нас есть возможность вернуть то, что мы потеряли.
Пыл ему, конечно, охладить успели, но Энакин надеялся, что сейчас для этого не потребуется помощь Тахиды. Он отстранился и пристально посмотрел на Ракшасу. Больше не сказав ни слова, волк направился прочь. Ирден, так и не простивший вывихнутой лапы, заворчал в сторону Иш, и пожиратель сорвал напряжение на нем – клацнувшие челюсти около загривка вынудили рысенка заткнуться и, поджав раненую ногу, захромать следом.
Лед таял и растекался разочарованием.
Внутри зверя ощущался человеческий ребенок, которого лишили любимой игрушки (ну и что, что он бил ей других?) и с таким унижением поставили в угол.
Его заманило на север собственное желание рвать, кусать и упиваться жизненным соком уничтоженных организмов, которые ему нравилось разбирать на детали, как конструктор. Получая от этого истинное удовольствие, Энакин чувствовал себя обманутым. Почти что наркоманом, лишенным кайфа.
Ему хотелось разорвать кого-нибудь прямо сейчас. Волк, песец, лисица – плевать, кто это будет. Ирден чувствовал желание своего компаньона перевоплотиться в патологоанатома, и держался позади.
Зубы скрипнули в немом всплеске боли. Пасть наполнилась слюной.
Он остановился, зарычал, таращась по сторонам, словно рядом до сих пор стояли рыси, сизая северная ночь заволакивалась багровым туманом.
Но ласковое пришептывание Ситха действовало на него, как на щенка – язык матери.
«Мы уйдем и здесь снова не останется ни-ко-го… И север будет так же чист и бел, как и до нас, как первородный щенок, лишенный греха. Но кто сказал, что север лишен греха? Здесь лилась кровушка его прошлых властителей, прольется и кровушка нынешних, ледяная ли она, красная или синяя… Он давно осквернен, все здесь уже не так, как прежде, и мы когда-нибудь закончим, то, что начали до нас. Не терзайся и уходи. Сегодня мы снова поимели смерть».

Отредактировано Энакин (2017-12-04 20:08:55)

Когда нефтяная злоба разложилась окончательно, осев в Живоглоте бесформенной смердящей кучей сгнившей плоти, он смог воспринять сменившееся настроение рысей. Эти кошки согласились на сделку? Ничего не скажешь, Бес неплохо так поработал языком, когда Жрецы своим примером показали всю бесполезность клыков. Живоглот, однако, готов был поклясться, что сам Энакин испытывает резкое отвращение к своим же речам, ибо речи эти – вынужденные. Однако тот сумел нащупать слабое место рысей – их привязанность к северу, который кошки намеревались любой ценой сохранить в неприкосновенности. И Вейдер умело сыграл на этом. Кхас ухмыльнулся бы – криво, одним только уголком гнилого рта, да вот незримые путы неизменно висели на нём, не позволяя и этого.
Когда к волку приблизилась Шенная, он направил мрачный взгляд своих опалов на неё. Ему нечасто приходилось осознавать собственную беспомощность, потому Кхас видимо напрягся, не зная, чего ожидать от большой кошки. Однако зверь, перегорев минуту назад мощной негативной эмоцией, держался довольно спокойно. В красноватых глазах пожирателя застыл немой вопрос, обращённый к Шеннае, но встряла её взбалмошная сестрица, и каннибал вновь испытал раздражение.
Отвлёкшись на Тахиду, Живоглот упустил тот момент, когда Шенная оказалась настолько близко к нему, что стыло выдохнула, всколыхнув спутанные клочья густой шерсти, обрамляющие его изуродованную морду. Каждый рубец как обожгло, и Чернолицый рефлекторно зажмурился, пряча свои глаза от несуществующего пламени. Волк пожелал бы отмахнуться от этих огненных языков, лижущих его плоть, но попытки тряхнуть парализованной головой успехом не увенчались. Колдовской жар тем временем уверенно забрался под кожу, и, к большому удивлению Ракшасы, принялся не столько жалить, сколько почти заботливо согревать – мистические оковы разрушались, осыпаясь ему под лапы сломанными снежинками.
Только Чернолицый успел выхватить взглядом ехидную рожу Тахиды, как наткнулся на тёмную шкуру Энакина, так вовремя подскочившего. Ассасин принялся скоро говорить в попытке вразумить своего товарища, который тем временем неторопливо разминал не до конца оттаявшие челюсти. Ракшаса клацал ими так многозначительно, что нетрудно было догадаться о зверстве тех образов, что рождались в сознании изувера и отмирали по мере того, как говорил Бес. Слова Энакина осели в затуманенной голове каннибала сверкающими крупицами разума, и, зацепившись за них, он принялся с неохотой распускать этот внушительный клубок злобы. Однако, разматывая подгнившую нитку, Кхас наткнулся на уродливый узел, который вдруг тормознул его, вылившись в сдавленные слабоумные хихиканья. Энакин уже отошёл, а каннибал всё корчился, посматривая на оставившую в воздухе вопрос Тахиду с подозрительным весельем. И вот его вздувшаяся плоть наконец лопнула, брызнув в рысью надменную морду трупным соком и  толстыми обожравшимися личинками:
– Ощущения, как если бы труп отымел, – самодовольная ухмылка. – А ты навеселе, как погляжу. Должно быть, я тебе хорошенько присунул, раз довольная такая. Жаль, что твоя дырка оказалась всего лишь глазницей.
Ракшаса хищно прищурил глаза, глядя в единственное око кошки, и хотел, должно быть, продолжить свою мерзостную речь, но Тринити её предупредил обращением к нему. Кхас ответил коротким кивком и, поддаваясь движению собратьев, круто развернулся.
Сегодняшний инцидент исчерпал себя, и незачем его мусолить, когда можно резко обрубить.

Отредактировано Ракшаса (2018-01-06 09:20:20)