Широкие лапы привычно утопали во влажной подстилке тропического леса, черная спутанная шерсть набрякла, вызывая отвращение вьедливой сыростью, а сильному, крепкому, поджарому телу было жарко, душно и тесно. Нет, можно было уже и привыкнуть к местности, что полукровка и демонстрировал, очень уверенно курсируя ближайший периметр, но вот к климату приспособится оказалось значительно труднее. Осколок то появлялся, то пропадал в вязкой густоте подступивший ночи, то тут, то там, мелькала расплывчатая фигура. Крик не просто шел по следу раненного зверя, он отделялся от группы, оставляя бдительного Марра охранять Максима и служить ориентиром, а сам прочесывал обширный радиус вокруг, выискивая засаду. Да, косолапые не так просты, как кажутся и это Крик знал ещё по старой родине, любят эти меховые танки сделать круг другой и засесть в засаду, чтобы незадачливого охотника  застать врасплох. Дело известное. Именно поэтому, Изгой кружил, словно стервятник на пашне, где жатвой оказались трупы, вынюхивал каждый куст и камень, двигаясь с довольно резвой скоростью, относительно продвигающегося во мраке отряда.
Крик жадно прислушивался. Замирал. Тянул воздух, чувствуя будоражащий сознание и зажигающий азарт преследования запах свежей крови. Изгой уже представлял, как вонзит свои клыки в загривок рискнувшего нарушить людской покой медведя, как в свое удовольствие, оторвёт часть мяса и наестся питательного жира, как доберется до потрохов... Да, так будет, но не теперь, потом.
От одной мысле о скором пиршестве, Крик облизнулся, вязкая и тягучая слюна свисала с уголков черных губ и капала под лапы. Что и говорить, на домашнего питомца, такого, чтоб хотелось приласкать, эта звероподобная клыкастая машина была мало похожа, однако, его любили и таким, и полукровка знал это и не признаваясь себе, в глубине души, был благодарен тем людям, с которыми делил кров, еду, жизнь.
В очередной раз Крик вынырнул из кусктов сбоку от Гримарра, сипло прохрипел и чихнул, словив где-то пыльцу ночного цветка, от которой засвербило в носу. Полукровка недовольно сморщился, отчего переносица сложилась гармошкой, кобель глухо заворчал. Некоторое время, пару минут, Осколок бежал рядом с Марром, буквально бок о бок, вел себя сдержанно, словно так оно и должно быть; слажено скользили две внушительные тени псов, после чего, Изгой вновь скрылся, но уже в противоположной стороне. Пёс не боялся потеряться или отстать - слишком явным был след раненного беглеца, поэтому, плутая среди подлеска, то тут, то там, оставляя на колючих кустах вырванную шерсть, тщетно вынюхивал второй след. Так вся группа и добралась до разлившегося за сезон дождей ручья. Некоторое время каждый осматривал то место, где терялся след. Гримарра тянуло проследовать через ручей, Крик же облазив берега вниз и вверх метров на двести пятьдесят, заодно освежившись, нашел, как ему показалось, пару камней в водном потоке, которые были поскрябаны когтями, а там где ручей шел словно порогами ему снова показался размытый отпечаток лапы на мелководье в небольшой словно заводи. Однако, определить куда делся зверь наверняка - не представлялось возможным, одно Изгой знал точно - зверь ушел либо по течению, либо против, вот тут следовало выбирать.
- Не мог он испариться. - мрачно пророкотал Осколок, хмуро оглядывая берег раз за разом.
- Марр, сбегай шагов на пятьдесят вперёд, посмотри. - Крик отрывисто бросил кангалу сухую фразу - заметил, как песочный напряжённо принюхивается в том направлении, как кропотливо рыщет. Идти всем вместе - Осколок смысла не видел, если Марр прав, то следы обязательно появятся, ведь медведь слишком сильно ранен, а летать не умеет, вон как наследил до этого, а Крик и Максим подождут тут, пять минут погоды не напишут, а вот мнение другого охотника, равного здесь и сейчас, того, кто может стать решающим в схватке и спасти жизни - неписаное правило. Крик считался с Гримарром, хоть это и не проявлял явно, да и выглядело со стороны, как приказ, а не как желание полукровки удостовериться, что он сам не ошибается.
- Ветер дует против течения, но я не чувствую запаха крови и медведя, поэтому, скорее всего, бешеный ушел против течения и конечно так, чтобы его запах уносило вперёд, чтобы идя позади, преследователи не могли его учуять. - хмуро рассуждал про себя полукровка, дожидаясь Марра, пройдя пару шагов и остановившись.
В свою очередь, Максим Стрельцов время даром не терял и хоть зрением, слухом, обонянием его боги не наделили, как его клыкастых спутников, тщательно осмотрелся, насколько позволял тусклый свет луны и время от времени скрывающиеся за тучами звёзды. Кажется, человек пришел к тому же выводу, что и полукровка, поэтому свистнув Гримарра, твердо зашагал вверх против течения. Пару минут Крик бежал рядом с мужчиной, буквально задевая того своим мокрым боком. Шумно и жарко дышал. Песть была раскрыта, со стороны могло показаться, что полукровка улыбается, смотрит искоса на плотника, так, по-приятельски что ли. Крик доверял Максиму. Стрельцов был понятливый, не раздражал полукровку придурями превосходства, нравился собранностью, разумностью и простотой.
- Ну, что? - коротко и рвано рыкнул Осколок, когда Марр оказался рядом, нагнав отряд.

Удушливо и вместе с тем прохладно. К местному климату привыкнуть было не легко, шкура казалась очень плотной и жаркой, а потому, вывалив из пасти красный язык, я часто дышала. Местечко было знакомым, поэтому, я бежала легко, лишь изредка останавливалась, оборачивалась, глядела посверкивая глазами в темноте, бликуя в неровном свете окутанной пузатыми, низкими тучами луны, зрачками. Сзади, почти неслышно, скользил среди влажной растительности Бернард. Собранный. Молчаливый. Мой.
Это я так решила, что одноглазый и замкнутый волк будет моим, это решило что-то во мне, даже помимо моей воли. Так было правильно, однако, врать себе было гораздо проще, чем я собственно и занималась уже давно. Отчаянно сопротивлялась и путалась в неискренности. Условно, между мной и волком было ещё много недосказанности, каждый хранил в своей душе тяжёлую историю прошлого, был недоверчив, осторожен, сдержан.
По-старой привычке, я не могла позволить себе быть слабой, изо дня в день словно доказывала Бернарду и решительность свою, и силу, и независимость. Как глупо. Делала вид удобных партнёрских отношений, оправдываясь тем, что дескать вдвоем проще существовать, дескать ничего личного, холодный и голый расчет. Какая не изящная ложь. Боюсь, волк прекрасно понимал это, но врождённое чувство такта и не болтливость, избавляли меня от позора. Бернард был на редкость терпелив, хотя, может он вообще не ждал от меня ничего, что взять с разбитой, исковерканой, перекореженой души, уродливо  изукрашеной старыми и ещё совсем новыми, кровоточащими шрамами? У меня не было повода не доверять этому волку, он не раз доказал мне свою отвагу, приходил на помощь, был рядом... А я... Страдала паранойей. Боялась. Трепетала, словно молодуха. Таилась. Словно доверься, откройся и все снова пойдет наперекосяк, опять случится в моей судьбе гадость, изломаются хрупкие росточки надежд.
Хорошо, что на землю опустилась мягкая тропическая ночь, в ее тенях сложно было отследить мой мрачный, задумчивый вид, ставшие резковатыми движения, от таких же бритвенно-острых неприятных мыслей и все усугубляющегося  чувства отчаяния в надежде отыскать детей. Бесполезно. Слишком много времени прошло. Мне стоило смириться с новыми потерями. Но. Не хватало сил. Не верилось.
Да и хватит ли сил начать заново? Войти на новый виток жизненной арены?
А вот мысли по замкнутому кругу, одни и те же липкие, неприятные думы, которые добивали ещё и тем, что всеобщее помешательство не обошло стороной и меня, пугали частотой и надоедливостью. Иногда я просыпалась от голосов, словно меня звали мои малыши, но не находила никого... Иногда меня преследовали миражи аналогичного характера, поэтому, пошатнувшаяся психика не выправилась, лишь обострилась на восприятие.
Снова притормозила. Замерла на мгновение. Вобрала воздух в себя. Пахло свежей медвежьей кровью, человеком и собаками. Я напряглась. Нервно подрагивала верхняя губа, оголялись кончики клыков.
- Мне не хочется встречаться с людьми. - проговорила, дождавшись того, когда Бернард окажется рядом и поглядела на него. Меня до сих пор передергивало от воспоминаний недавних пережитых событий.
- Пойдем вниз по течению? - носа коснулся знакомый запах волка, он стал резче от влаги, смешался с сыростью листвы, сладких плодов, со свежестью воды, запах Бернарда успокаивал, хотелось уткнуться носом в его плечо и отпустить тревогу, но я сдержалась, как всегда, не позволяя себе слабость, да и сама не знала, как на самом деле относится ко мне мой партнёр по выживанию. Возможно, ему тоже, просто удобно так существовать? Ничего личного?

Ночь везде одинакова: по необъятному небесному полотну разливаются густые чернила, а в них — крошечные точки, объятые слабым светом. Часто по небу плывут серые тучи, налитые свинцом, закрывая своими тяжелыми телами весь свет, и весь мир погружается в непроглядный мрак. И сегодняшняя приближающаяся ночь была одной из похожих.

Мощные лапы увязали в мокрой земле, жадно впитавшей влагу дождя, а ее холод игриво щекотал неприкрытые мехом подушечки лап. Воздух душил — был тяжелым от вязкой сырости, что преследовала буквально по пятам: сильные и слабые дожди будто бы соревновались друг с другом, каждый день орошая и без того влажную землю. Этой невидимой водой было пропитано все, начиная от скользких листьев, меж которых приходилось пробираться двум зверям, и заканчивая в раз отяжелевшей шкурой. Она неприятно тянула вниз, к земле, однако Бернард не обращал внимания на эти ощущения — шел, неспешно перебирая лапами, вслед за Фрисой.

Кто мог подумать, что одна случайная встреча, произошедшая несколько дней назад, оставит своеобразный отпечаток на его душе, изменит его восприятие и заставит испытывать давно позабытые чувства. Серошкурый хищник поднял взгляд на волчицу, что оглядывалась по сторонам и осторожно принюхивалась к переплетению лесных запахов, словно пытаясь найти что-то важное, необходимое. И кто бы мог подумать, что он сможет привязаться к той, о которой почти ничего неизвестно? С Джерри все было по-другому: он, умело скрывая свои боли и печали за веселым смехом и дружелюбной улыбкой, располагал к себе открытостью и отзывчивостью, в то время как с Фрисой Бернард словно в кристальное озеро смотрел — видел себя в ней. Может быть, ему, зверю, прошедшему путь, выстланный из невыносимого мучения и терзающей душу боли, просто хотелось верить в то, что он не один, на чью шею свалились непосильные испытания судьбы? Волк остановился на краткий миг, заметив легкое напряжение, сковавшее его знакомую, а затем подошел к ней. Кто знает...

Остановившись рядом с Фрисой, стоя к ней почти плечом к плечу, он повторил ее жест, вылавливая из воздуха незнакомые ему запахи, среди которых — человеческие.

— Точно не хочешь вернуться? — спросил Бернард, поднимая на волчицу серьезный взгляд. — Темнеет. Мы все еще можем пойти назад.

В отличие от его друга Джерри, искусно балансирующего на грани двух миров, Фриса была не такой. Люди ее страшили, пугали, становились невыносимыми кошмарами, от которых по телу пробегал мертвенно холодный озноб. Серый хищник не мог обвинять волчицу в ее чувствах по отношению к тем, кто специально взваливал ружья на плечи и шел в густые дебри леса, — сам ощущал огненную дробь на своей шкуре, однако... Он знал, что не все люди утопали в кровожадном желании убийства, и эту их сторону, кажущуюся для лесных жителей жалкой иллюзией, ему раскрыл именно Джерри, постепенно знакомя его с человеческим укладом. И теперь он сам искренне хотел показать другую природу человека, но не сейчас — слишком рано. Как-нибудь... потом.

— Ты уверена?

Бернард посмотрел вперед, выискивая среди мокрых зарослей густой травы ручей, чей конец жадно поглощала ненасытная тьма. С каждым последующим шагом они все сильнее отдалялись от скрытого близ этих берегов логова, которое они отвоевали от озлобленной росомахи, лишив ту права на жизнь. Волк поднял голову, всматриваясь в чернеющее небо. Плутать во тьме не хотелось, ведь именно в темноте могли безупречно скрываться те, кому по силам разобраться с двумя взрослыми волками. А если они позволят ей поглотить собственные шкуры... Бернард шумно выдохнул, оглядываясь по сторонам, словно пытаясь выцепить взглядом невидимку, рыскающего в округе. Уши едва заметно дернулись — прислушивался к тихой мелодии леса, скрывающей в себе истину происходящего вокруг них.

— Я бы вернулся... — глухо отозвался волк. — Особенно, если рядом кто-то есть.

Сталкиваться с другими живыми душами серошкурый хищник не желал — не хотел, чтобы смерть вонзила свои гнилые клыки в их шеи. Он переживал. За... Фрису, а не за себя.

Отредактировано Бернард (2021-07-10 15:38:05)

Крик дождался карабаша, при этом бдительности не терял. Марр не задержался, что лишь подтвердило догадку о том, что маршрут преследования был выбран верно.
- Хорошо. - сухо рыкнул Изгой, словно ставя точку относительно того варианта, который мог вызывать вопрос уже много позже, уйди они далеко, выслушав короткий отчет Гримарра.
- Если заметишь очередную магическую ловушку - знаешь, что делать. - хоть многословием Осколок и не отличался, а фразы его звучали рвано, отрывисто, сухо, но заверить друг друга относительно опасных "паутин" невиданной прежде магии, что оплетала разум - стоило. Крик исподволь давал понять Марру, что готов помогать и сам рассчитывает в случае опасности на плечо собрата. Да. Ещё совсем недавно полукровка со внутренним скрипом смирился с присутствием нового члена их семьи, пусть это и временно, возможно, однако, самым сложным для закоренелого бирюка было принятие. Гримарра Крик принял, а что касается сухости, Изгой со всеми вел себя так - не веселые отголоски прошлого и ассоциальность давали о себе знать, хоть пёс и поменялся к лучшему за годы в человеческой семье.
И так, когда с направлением небольшой отряд определился,  Крик тут же убежал вперёд, оставляя массивного и крепкого клыкастого товарища на охрану охотника, сам же пользуясь бОльшей скоростью,   вновь изрезал местность справа и спереди от группы, предупреждая опасность разведкой.
Как назло, ничего кроме сочащегося кровавыми лентами разводов ручья замечено не было, что сбивало полукровку с толку, поскольку при таком обильном кровотечении, медведь должен был быть уже совсем близко, но сколько не вглядывался пёс в густой мрак подернутый лунным светом, хищника ни где не замечалось.
Голос попугая разрушил гнетущую тишину, Осколок вздрогнул, ощерился, а затем, злобно и тяжело зыркнул в сторону орущего. Кого-кого, а обезьян и попугаев Изгой не выносил, считая, что эти развитые формы животной жизни слишком болтливы, шумны и будь на то его воля, он бы изничтожил первых и вторых без сомнений и угрызений совести. К тому же, кобель убедился ещё и в том, что первые и последние - разносчики сплетен, они ассоциировались у него с заразой, с плесенью, которая портит продукты, а относительно новостей - суть.
- Пасть закрой. Раздражает. - и без того натянутые нервы Осколка звенели фальшивой мелодией, которую выводил в голове голос попугая, кажущейся слишком громким и скрипучим. Более Крик не добавил ничего, рыкнул, что плюнул, и отвернулся от потрепанной птицы, которая казалась то ли больной, то ли немного не в себе.
Максим доверяя верным четверолапым вновь призвал группу к действию, и опять мнение небольшого отряда оказалось единодушым.
- Пойду первым. За человека отвечаешь. - коротко и глухо сообщил Марру Крик, решив придерживаться выбранной ранее тактики.
- Меня смущает отсутствие медведя и слишком густой поток крови. - перегородив дорогу вверх по ручью охотнику, что следовал за псами, обратился Осколок вновь к карабашу пройдя буквально пару шагов вперед.
- Я слышал про боевые талисманы, не может ли эта тварь навести невидимость или отвод глаз? - хоть говорить полукровка был не мастер, да и не любил, но тут оказался какой-то темный случай и это очень сильно не нравилось Изгою.
Сорвав с шеи кристалл света, полукровка активировал тот, правда из-за магического разлома, кристалл работал не корректно - работал с перебоями, горя неравномерным светом, мерцая, словно перегорающая лампочка. Подойдя к человеку, полукровка ткнулся тому мордой в руку, словно прося воспользоваться, а затем, положил мигающий кристалл у ног.
- Нужно осмотреться. Человек тоже должен видеть... Держитесь подальше от меня. - Крик вскинул голову, ещё раз потянул воздух носом и очень, очень медленно пошел вперёд,  прислушиваясь. Особое внимание полукровка уделял кровавой дорожке, насколько возможно просматривая эту багряную ленту в прозрачной воде перед собой на столько, насколько позволял ночной свет и острота зрения. Логика была проста - исток этой ленты и есть тело медведя, и даже будь искомый зверь невидим, по каким-то причинам, место откуда кровь берет начало, струясь по воде и есть то самое место, где затаился раненный зверь.

Отредактировано Крик (2021-07-20 21:26:25)

- "Моровое поветрие"
2 октября 188 года, 22:00

Проклятый ливень! Райан передвигался рывками: то к одному раскидистому древу метнется, постоит, встряхнется, то к другому устремляется, посмотрит недоверчиво наверх, прижмет уши к круглой, взмокшей до самых костей, голове и ковыляет далее. И каждый раз ему кажется, что не влага, не капельки блестят, а чьи-то глаза, что пристально наблюдают за ним. Иногда он слышал, как эхом раздавался чей-то громкий рев. А потом заливались безумные птахи дикими голосами, путали бедного тигренка, который был ни жив, ни мертв. И внутри устремлялось куда-то сердце: "Тук-тук-тук!", и бывало, что этот звук, единственно-родной заполнял уши.

Горыныч понимал, что не вырос, даже не повзрослел! Джунгли по-прежнему оставались такими огромными, незнакомыми и пугающими, а его дорога - бесконечной и одинокой.

Иногда хотелось упасть, взять да на бок, вытянув лапы, и с трепетом ждать конца. За эти три дня тигренок так намотался, что лапы отказывались его слушаться и почти на постоянной основе ныли. Он каждый раз сомневался в направлении, плутал кругами. Паника охватывала юную душу, еще неопытную, напуганную, а она тряслась бессмысленно. Только непродолжительная пауза или остановка, сон или задумчивость разгоняли прочь наваждение, и Райан снова приходил в движение.

Он устал, а признаться в этом себе не мог. Поражение недопустимо! Малыш ругался, шипел мысленно и гортанно рычал, когда спотыкался или шумел, и ничего у него не получалось. Одно сплошное "не" - вот, чем были дни.

И пока Райан считал неудачи, то не находил ни малейшего успеха. Тут-то ему захотелось рявкнуть: "Да я сдохну в этих джунглях!". Чтоб птицы вспорхнули, раздирая глотку тревожной вестью, позвали падальщиков... Но нет.

Тигренок запрокинул голову. Там - все тихо. Только дождь шуршит. Дергаются листочки. Им больно? Да пусть. Одиночка фыркнул про себя и отряхнулся от влаги, а она, зараза, прилипла к шкуре. Он позволил ей впитаться намертво, и каждый порыв ветра был ледяным, аж зубы сводило. Подушечки совсем уж расквасились, превратились в нелепое подобие тушки, что только чавкала да хлюпала.

Выждал полосатый следопыт какое-то время под навесом и двинулся далее. Только путь отвлекал его от навязчивых, упаднических мыслей.
Сколько бы он не искал, сколько бы не бродил, да все тщетно. Один проем сменял другой, одна поляна похожа на десяток предыдущих, и деревья, казалось, совсем не менялись, а следовали за ним по пятам. Там свисала со ствола зеленая веревка, у другого корни наружу - этого лентяя тигренок видел день назад! И карабкался на него, чтобы высмотреть живность, и дремал на самой длинной и крепкой ветке.

Иногда он не просто осматривался, а подмечал, куда сможет залезть, а куда - нет. Возможные пути отступления продумывал заранее и был готов в случае чего действовать.

Да не пристало ему, рожденному бегать по земле, по деревьям лазать. Однако, Райан нашел в этом плюс - иногда он улавливал нехороший такой, недобрый, активный топот, доносящийся со стороны. Точного направления он определить не мог и не стал бы. На счету порой была каждая секундочка. Единственным выходом являлась листва наверху, куда малыш и карабкался. Худо-бедно, не с первого раза пусть, он добирался до спасательной вышки, где скрывался и выжидал.

Он много думал о том, что бы сказал матери при встрече? Стал бы ныть да жаловаться, что совсем ослабел, кушать много раз хотел, глотал обжигающие гортань сознательные слезы? Нет. Он бы сказал: "Мам, я не верю, что это ты". Он бы долго-долго скользил по её морде, нюхал, вдыхая родной, но несколько потертый дикостью, материнский запах. Он бы и сразу не признал в ней ту самую, что любила всем сердцем и хотела защитить! Он бы... Стал малышом заново.

И душа тихо попросила: "О, мамочка. Мамочка, пожалуйста, приди, приди, я тут совсем один. Мам, я хочу тебе так много рассказать! Мама, где же ты? Отзовись! Мама! Мама..!". Горло неприятно так сдавило, и Райан проглотил очередной порыв слез. Он пообещал себе, что обязательно найдет след волчицы и докажет, что вот он! Потому что их сердца до сих пор бьются в унисон, не замолкая.

Тогда-то Райан прозрел. Вот, откуда силы! Вот, почему он еще двигается, не перестает искать, верить и надеяться! Мама где-то рядом, она ходит по этой же земле! И тигренок, вот глупыш, взял да посмотрел себе под лапы. Он будто напал на новый ориентир и потрусил бодрой, уверенной походкой.

И пока переселенец, поглощенный ритмом, несся вперед, то игнорировал запахи. Для него их не существовало, он бежал, чуть ли не подпрыгивая, ведомый одним только чувством - поскорее отыскать маму. Наверняка, с ней и Буян! Братец так обрадуется ему! И двуногий крепыш, которого Райану так хотелось перерасти. Все они ждут его!

Тигренок выскочил из-за очередных, лохматых кустов и с шумом затормозил. Двое. Раз. Стук.
- Тук - услышал он внутри, не звонкое, но и не радостное звучание.
Напряженное. А лапы точно корни обвили - крепко и грубо. Сдавили мертвой хваткой, приковали к одному месту.
Малыш ничего не смог выдавить из себя, кроме сиплого и неуверенного рычания. Гортань заклокотала, но будто захлебывалась. Страх вернулся к нему, но уже накрыл с головой. Он смотрел на незнакомцев, что стояли к нему спиной. У него был шанс рвануть, но смысл? Погоня увенчается для них успехом, но не для него.
Стук.
- Тук-тук...
Райан запутался в своих чувствах, но смотрел, вернее ждал, а мучительные секунды превратились в минуты. Сейчас они, четвероногие безумцы обернуться и...

Горыныч медленно припал к земле, готовясь к рывку или защите. Он твердил: "Я смогу. Я смогу", но сам едва ли верил в это.
- Я... Я вас не боюсь! - воинственно вырвалось у него.
На большее не хватило. Дрожь увеличилась. Все - думал Райан - пропал.

Карабаш ответил коротким кивком на эдакое поручение Крика относительно возможных ловушек. Дальше они двигались молча, внимательно осматриваясь и принюхиваясь. Гримарр никогда не пытался показаться лучше, чем он есть на самом деле, ни перед кем никогда не поджимал хвоста. Он по-своему уважал чёрного кобеля, но не рвался с ним сдружиться. Сейчас они преследовали одну цель, а потому надеяться на успех реально лишь работая сообща. И все это понимали.
Опыт у Осколка был немалый, а потому Марр лишь бегло посмотрел вслед самцу, когда тот решил обежать территорию вокруг. "Что за дурацкие игры", немного злился про себя кангал, смотря на очередные кровавые струи, которые никак не приводили к искомому. Такая кровопотеря даже для крупного зверя может оказаться фатальной. Однако кареглазый не стал менее бдительным.
Довольно скоро они вновь воссоединились, но одни явно не были. Не упустил возможности ответить голосистой драной курице и обычно молчаливый собрат. Все трое двигались дальше, вот только теперь их не укрывала от чужих глаз темнота осенней ночи. Человека, ведомого двумя кобелями, с потрохами выдавали гогочущие птицы, которые присоединились к попугаю, разбуженные его же неприятной уху трелью. От этих криков разной тональности и громкости, что смешивались в сплошной непонятный ком звуков, начинало звенеть где-то в голове. Чуткий слух карабаша проходил проверку выдержки, и тот едва заметно скалился и еле различимо рычал себе под нос. Хотелось гавкнуть. Громко, с чувством. Но здравый смысл пока был сильнее, ведь подать голос - сдать себя во всеуслышание. Даже не пытаясь вслушиваться в речи пернатых, до пса всё же долетали обрывки фраз. Птицы определённо пытались разозлить кобелей, привлечь внимание, словно отвлекая от чего-то важного.
Чтобы хоть немного помочь охотнику, Крик выудил кристалл света. Работал он... Не сказать, что паршиво, но с переменными успехами, что в данной ситуации уже было неплохо. Слабый свет луны, отблески морских водорослей, а теперь и более-менее основательный источник света выстраивали ориентир и позволяли двигаться немного увереннее.
Через время витиеватый ручеек окрасился в алый полностью, став тягучим вязким полотном. И совсем скоро мужчина с собаками вышли на искомую цель - на берегу растянулась медвежья туша, а часть косолапого омывали холодные воды ручья. Гримарр остановился, человек спрятался за ближайшим деревом с оружием наперевес. Взгляд песочного встретился с безумными глазами раненого зверя, который словно и не был удивлён приходу незваных гостей. Кангал не стал подходить ближе к Максиму, понимая, что может лишь помешать охотнику выстрелить. А их огненные палки делают очень больно, жизни лишить способны только так.
Поэтому человеку с ружьём оставалось достаточно места, как и для манёвра псам. Бросаться очертя голову на того, чьи ранения элементарно неизвестны, - поступок глупый и опрометчивый, который может стоить очень дорого. Медведь - грозный противник, а медведь с дырами в мохнатой шкуре таит угрозы даже больше. Пока охотник лишь опустил голову и немного опустился на лапах. Он уже собрался обходить увальня, чтобы как бы зажать его между собой и двуногим, как раздался голос. Такой приятный и размеренный. Его восприятие подпортили слова, вылетевшие из чьей-то глотки. Марр оскалился и глухо зарычал. Кобель пытался выискать говорившего, но, казалось, его голос везде. Источник определить точно не представлялось возможным.
Подал голос и охотник, а значит - едкое замечание понял и он.
- Что ж, это становится интересно, - облизываясь съязвил карабаш, обратившись, скорее, в пустоту, нежели к собрату. Безусловно важно умертвить источник многих проблем в виде лежащего медведя, но защита человека - задача более приоритетная для пса. И он был готов пожертвовать собственной безопасностью, лишь бы двуногий остался цел и невредим. Кареглазый оставался внимателен и сосредоточен. Он понимал, что сейчас может довериться Крику. А вместе они спасут охотника от любой напасти.

Её голос был сильнее самого громкого раската, который Райан только мог слышать на этих землях. Поначалу он казался незнакомым ему, слишком эмоциональным, оттого тигренок и не сразу услышал в словах, всего в двух словах свое настоящее имя и кличку. С минуту он стоял, напряженный, дрожащий, маленький комок шерсти, который бросил вызов целому миру, обреченный на провал. Но стоило только заглянуть в родные глаза, как сомнения, вся пелена недоверия мгновенно спали. Он узнал в волчице свою маму! И его взор изменился: он стал удивленным, улыбка заплясала бликами в голубых глазах, к ним вернулись черты того малыша, который всегда смотрел на свою семью с радостью. Он был рад оказаться на чужой земле дома.
- Мам, прости... М-мам...
То, за что он извинялся, не лезло на язык. Как сказать о том, что он струсил и пустился бежать прочь? Как сказать о том, что он пренебрег всеми узами любви и дружбы, оставив своего брата на попечительство судьбы? Он снова вспомнил свое обещание: если с тем что-то случится, то он не простит себе этого.
Мама активно тыкалась в продрогшее, полупустое, оголодавшее тельце, а тигренок немного пошатывался. Он еле стоял на лапах. Вот, как бывает: пока все напряжено, усталость и слабость совсем не чувствуются. Теперь они навалились на него, но Горыныч не хотел показывать, как он был вымотан долгим путем. Кормиться одной падалью, почти не спать, подолгу выжидать на деревьях, бросаться почти к каждому темному кусту или уголку, когда слышалась тревожная или угрожающая поступь. Ужасы ночи никуда не уходили. Они ждали. Даже сейчас.
- Я их потерял - вместо горькой правды сказал Райан.
Он потупил взгляд. Вернее, он сказал лишь то, что сам знал. Это успокоило его. В конце концов, среди тел он не обнаружил ни одного маленького. Значит, надежда жила до сих пор. Но как бы он не хотел, а рассказать все матери не представлял реальным.
Она прижала его к себе, и тигренок вжался в мокрое, материнское тело, будто желал оказаться внутри.

Её шкура согревала беспризорника, который не скрывал своей дрожи. Он вновь сделался тем малышом, но не озорным, а напуганным, недоверчивым. Издавая гортанное мяуканье и ворчание, полосатый переселенец терся об свою кормилицу и единственную, дорогую его сердцу, маму, которую нашел. И где тот восторг, то предвкушение, что вело Горыныча весь его путь? Разве не в этом заключался странный замысел Судьбы, что протолкнула эту миссию в маленькую головушку?

Оказывается, когда достигаешь цели, все оказывается не так.
Вместо счастья Райан испытал горечь сожаления, потому что пришел один. Вместо радости и гордости за себя, он понял, что ему нечего сказать, а если есть, то это слишком тяжело. Должно будет пройти какое-то время, прежде чем перепуганный малыш расскажет обо всем Фрисе. И, наконец, вместо всяких похвал - только смирение и непонимание. Как же так?
Горыныч никогда прежде не чувствовал себя опустошенным после долгой разлуки и свято верил в обратное. В то, что он бы бросился к своей маме, расплакался ей, а сейчас только находил опору в лапах и тихо, неслышно плакал, пока дождь скрывал его безмолвные слезы. Грудь разрывалась от тоски и всего того детского, необъяснимого ужаса, с которым перемешались в одночасье страх, обида, злоба. Он понял, что взрослеть - это плохо!

Но он уже... Повзрослел.
Малыш взывал к самому себе, но найти сил так и не сумел. На извинения - он не понимал причины их. На объяснения - не знал, как это сделать? На любые слова - как они должны были звучать, чтобы мама заглянула в сердце? Чтобы она сама увидела все и приняла его?

Ни голод, ни раны не волновали его так, как следующий вопрос.
- М-мам, ты разве узнаешь меня? - неуверенно проговорил он, вложив в голос всю надежду.
Он себя не узнавал.
Только родное сердце могло показать истину.
Как вдруг волчица дернулась, и он - следом за ней. Предупреждающе загудел повзрослевший малыш, что снова стал воином, и лапы потеряли всякую ленивую усталость. Как мамин настрой сошел на нет, и она представила сыну своему некую тень. Сначала Райан и не разглядел, что стоящий впереди сгусток - живой волк. Он пристально осмотрел его и задал весьма неожиданный вопрос:
- А кто такой Бернард?
Тигренок не припомнил этого взрослого в своей семье. Либо память окончательно подробили все шокирующие события, произошедшие с ним.

Холодный ночной ветер, пропитанный всевозможными запахами леса, игриво трепал влажные шкуры двух волков, замерших на месте среди деревьев-великанов, воодушевленно перебирал зеленые листья, стряхивая с них серебряные капли прошедшего дождя. Казалось, будто время неожиданно замерло, погрузив двух волков, стоящих рядом друг с другом, в безмолвную пустоту, где были только они вдвоем и больше – никого.

Под тяжелой лапой хищного зверя хрустнула испуганно хрупкая ветвь – Бернард сделал шаг, небольшой и мягкий, к Фрисе, заглядывая в ее глаза и пытаясь найти в них ответ на его вопрос. Оставаться под звездным небом ночью, когда сводящий с ума голод выманивал изголодавшихся хищников из своих укрытий, было опасно… Особенно, когда и зверь, и человек, был поглощен страхом и накатывающим пенящимися волнами безумием. Поэтому он терпеливо ждал ее решения.

- Хорошо, пойдем к человеческим ловушкам. Так будет проще, - волк сдержанно кивнул, приподняв голову – жадно вбирал носом встречный ветер, что нес с собой целый спутанный клубок запахов.

Вернуться в логово, сухое и теплое, было хорошим решением, однако голод, от которого скручивало желудок в тугой узел, холодной землей и камнями невозможно было утолить. Можно было перебить ледяной водой из ручья, но… долго ли тогда смогла бы продержаться подобная иллюзия самообмана, хватило ли бы им потом сил, чтобы отыскать мелкого зверя или раздобыть другой еды? Бернард не мог сказать, как и не могла ответить на эти вопросы и его спутница, поэтому он и согласился с ее решением дойти до ловушек, расставленных людьми.

Жить с людьми, когда ты зверь, натягивающий магическую личину, - и просто, и опасно: можно было бы пользоваться их благами, облегчая собственную жизнь, но в то же время один неверный шаг, прореха в фальшивом образе, и вместо дружеской улыбки и крепкого рукопожатия – дуло охотничьего ружья, заряженного огненной дробью. А подвергать опасности ту, чья жизнь за несколько дней почему-то стала важнее всего, серошкурый волк не хотел. Опустив голову, он сделал шаг вперед, ощущая под лапами вязкую землю, и тотчас замер. Сзади – шелест, в крови – адреналин.

Напряжение рассерженной змеей тотчас обвило его тело, сдавило, а сердце, стесненное ребрами в груди, забилось быстрее: рваные уши – назад, голову – к земле, ниже, готовясь к броску, подобно испуганной кобре. Однако стоило ему только развернуться, как перед ним, вцепившись когтями в холодное лоно земли, стоял сжавшись крохотный зверь, чья полосатая шерсть встала дыбом, а из горла лилось сдавленное рычание. В круглых глазах – немой ужас и страх. От удивления Бернард поднял голову, навострил уши. «Детеныш?» - блеклой искрой промелькнуло у него в мыслях, как перед мордой, словно ураган, пронеслась взволнованная Фриса.

Волчица, чью измученную душу одолевали различные эмоции, припала к крохотному тигренку, стала тереться о него мордой, вылизывая мягкую шерсть горячим языком. Она топталась рядом с ним, охваченная радостной дрожью, этим сладким безумием встречи, от которого хвост живо вилял из стороны в сторону. Слова, срывающиеся с их языков, были пропитаны нежностью, заботой и любовью друг к другу, ведь, как оказалось, встретились мать и… ее дитя.

Бернард, пораженный увиденным, молча стоял на месте и смотрел. Смотрел на то, как Фриса, еще днями ранее тонущая в гниющем болоте печали и тоски, теперь наоборот казалась живой и счастливой рядом с маленьким тигренком, что тянулся к волчице всей душой.

Это было странно. Странно видеть, как крохотный зверь, чьи настоящие родители никогда не выли на серебряный лик луны и не сбивались в большие стаи, жмется к волчице, что добровольно раскрыла для него все свое сердце, отдавая весь тот трепет нежных чувств. Но в то же время это было… радостно? Радостно видеть, как с покрытого рубцами сердца Фрисы – пусть даже и на краткий миг – спали колючие лозы, впивающиеся отравленными шипами в горячую плоть. А остальное сейчас, в данный момент казалось чем-то неважным. Даже вопросы, застывшие невидимым комом в горле, казались лишними.

Бернард сделал шаг в сторону волчицы, но та испуганно дернулась, оскалив клыки и прижав уши к голове, припала к земле, защищая крошечный живой комок, что продолжал отчаянно жаться к названной матери, и лесной хищник остановился. Замер, делая глубокий вдох и чувствуя, как неприятно сжалось сердце. Взгляд – на мать и дитя, спокойный, ровный, ожидающий. И Фриса, словно разглядев, что в ночной мгле скрывается не враг, готовый разорвать ее и тигренка в клочья, а тот, кто изначально и был с ней, успокоилась. А затем она заговорила, представив полосатого малыша как своего… сына.

Значит, так оно и было.

Различные мысли неохотно ворочались в голове: лесной зверь – пока что – не мог понять решения волчицы, пригреть под боком дитеныша другого зверя, но мог его принять как должное, будто бы должно быть именно так и никак иначе. Ведь просто так ничего не бывает. И он это прекрасно знал.

- Это я, - отозвался серый волк, вновь делая один единственный шаг, мягкий и осторожный.

Замер, внимательно следя за Фрисой, готовой в мгновение ока отдать собственную жизнь ради детеныша, и сделал следующий шаг. Затем второй, третий, четвертый… Медленно и неспешно оказавшись рядом с ними, Бернард остановился и, вдохнув холодный ночной воздух, дернул ухом – прислушивался к песне игривого ветра.

- Идем к человеческим ловушкам? Или к логову?

Бернард не уходил. Стоял напротив, застыв силуэтом, который я старалась запечатлеть в памяти, как драгоценность. Привыкшая опасаться худшего, с трудом веря в хорошее, ждала когда волк тронется с места, исчезая перед моими глазами дымкой воспоминаний. В пасти стало горько. В груди болезненно заныло. Это уже было... А с ним не единожды... И каждый раз только больнее. Всегда так, когда хотела уйти и уходила, но спустя время - возвращалась ведомая судьбой и личным желанием встречи, а что будет, если уйдет он? Уйдет единожды и навсегда?
" Не нужно было привязываться. Не стоило возвращаться." - предчувствуя боль разлуки, так думала я, сожалея об очередной слабости за которую придется заплатить определенную меру страданий. Опять наказание.
"Одной рукой даёшь, другой отнимаешь?" - мысленно посетовала на судьбу, но я выдержу удар, теперь точно справлюсь. У меня есть Райан, ради него я буду жить, теперь точно буду! А сколько рваных шрамов на сердце, так то разве видит кто? Заживёт и эта... Рана...Затянется... Оставив лишь кривой уродливый рубец...
"Это я". - отдалось трепетным стуком сердца. Отозвалось недоверчивым взглядом моим. Неверием, что боялось зажечь проблеск радостного огонька в хрупком янтаре глаз.
"Это я". - и мягкий шаг навстречу. Один. Другой. Третий. И словно тысячей осколков жёсткого хрусталя стали таять острые шипы, искусно пророщенные за долгие годы. Не верилось! Так ведь не бывает, чтобы все хорошо?!
Вот она я, застыла над маленьким полосатым сыном, безотрывно и молчаливо следя за волком, который подходил ближе.
"Невозможно?". "Неужели?".
"Это я" и Бернард совсем рядом и нет сил вернуть личину матёрой и жёсткой леди, поскольку плавится сердце от благодарности и признательности. Мягким медовым блеском смотрит из глаз волчья измученная душа, что устала быть сильной.
Слушая слова волка, вмиг ставшего близким, словно пройдя те самые шесть шагов, Бернард сократил миллионы солнечных лет между нашими душами, я чуть отстранилась от Райана, проявляя доверие, тем самым давая познакомиться волку с самым ценным моим сокровищем в жизни. Те дни, что канули в прошлое не возымели такой силы, не затянули столь туго узел линий судьбы, как эти шаги навстречу, как этот его выбор, заставивший меня дрогнуть, заставивший трещины льда колоться. Дети, вокруг них вращалась моя вселенная, Бернард сам не осознавая того, нашел ключ идеально открывающий замок моей души и противостоять этому было невозможно, я была не готова к такому повороту, звёзды сошлись в нужном месте и в правильное время, оставляя меня безоружной перед стечением обстоятельств. Практически обнаженной.
Пушистый хвост сначала немного робко, а потом чуть смелее заходил из стороны в сторону. Взгляд радостных золотистых глаз был впервые так откровенно мягок и нежен, волна благодарности затопила меня настолько, что трудно стало удержаться от того, чтобы не податься вперёд, не прикоснуться носом к щеке Бернарда, не зарыться в порыве чувств в его меховой воротник. Я не знала, как ещё можно выразить тот фонтан искренних чувств, переполняющих душу через край.
- Спасибо тебе. Бернард. Спасибо, что остался. - немного не складно произнесла, вбирая носом теплый, пропитанный хвоей и влагой аромат шерсти, и словно нехотя отстранилась. Треугольные ушки послушно жались к голове, а взгляд казался слегка заискивающим и даже выглядел покорным, пожалуй чуть ли не впервые нося такой оттенок в своей основе.
- У меня семеро разношёрстных малышей. - со вздохом и смущением произнесла, все ещё не до конца уверенная, что Бернард узнав правду, решит остаться рядом, захочет помогать и дальше.
- Я потеряла их при землетрясении и думала, что они погибли. - голос дрогнул, я непроизвольно ласково коснулась тигрёнка носом, вороша мгкую шерстку. Рвано выдохнула.
- Но, теперь, когда я нашла Райана, у меня появилась надежда, что и остальные спаслись. Я продолжу поиски и обязательно их найду, если... Если они живы. - слова давались тяжело, дыхание сбивалось от щемящих чувств горя, надежды и радости.
- На старом острове я бы не справилась одна, не прокормила бы столько малышей, но мне помогали другие волки с которыми я тоже не могу найти теперь связь. Живы ли они? - это была тяжелая часть воспоминаний, голос дрожал.
- Теперь придеться охотиться больше, защищать не только свои жизни, поэтому...  Не могу тебя просить о том, чтобы ты остался, Бернард. - недавняя волна эйфории резко схлынула, уступая место холодным иголкам страха, но я должна была рассказать волку о своей семье сейчас, он должен был понимать на что подписывается оставаясь со мной.

Отредактировано Фриса (2022-02-11 19:30:31)