Как только Живоглот тронулся с места, возобновив степенное движение вперед и вверх по неровной морщинистой коже горы, он снова опустил взгляд злобных ненавидящих глаз к мерно белеющей земле. Кристально белый снег продолжал беспрестанно сыпаться с низких зимних небес, и этим он до омерзения напоминал тот судьбоносный камнепад в местной фиолетовой пещере, ныне оставленной, кажется, в правой стороне и чуть позади. Остроконечная вершина священной горы была облеплена бледными снежными облаками, в полупрозрачных телах которых она неизбежно исчезала, не то заботливо скрываемая от злых вражьих глаз, не то медленно ими пожираемая. Однако последнее безобразие северному краю определенно не свойственно: он слишком принципиален в своем благонравии. Самозабвенное пожирание собственной плоти – изысканное развлечение природы востока и тамошних демонов. Последние, однако, зачастили в сверкающие белыми кристаллами земли и, возможно, пустили под верхний гранитовый слой горы чужеземную заразу, принесенную на своих темных жестких шкурах.
Слова Рена касательно божественного присутствия вызвали молчаливую неброскую улыбку одобрения на испещренной разнокалиберными шрамами морде пепельного зверя, но непосредственно следовавшему за ним Падшему он свою солидарность никоим образом не выразил, даже черной головы не повернул, чтобы дать возможность лицезреть небольшие изменения в своей по обыкновению весьма живой мимике. На последовавшие же слова Ламии – и как только эта черномазенькая сучка могла подумать, что каннибалу есть дело до степени отмороженности ее задницы – Ракшаса издевательски хмыкнул:
– Разве что могильный.
А мысли все ползали, скребли и шебуршали под черепной коробкой, и это отдавалось тупой назойливой болью. Поэтому, наверное, живоглотова насмешливая ухмылка и выглядела отчасти болезненной. Состояние, в котором он сейчас пребывал, нельзя, конечно, назвать беспокойством: этот черт сыграет и в заведомо безнадежную партию. Однако каннибал был настроен не шибко позитивно. Он самозабвенно варился в собственной злобе, сравнимой с черной вязкой маслянистой нефтью, и с наслаждением смаковал неконтролируемую жажду кровавой расправы. Вместе с тем черномордый отлично понимал весь риск данного предприятия, задуманного в порыве негодования и даже, если позволите, обиды. Ракшаса еще в прошлый раз признавал, что горные пещеры непредсказуемы, а потому от сегодняшнего путешествия он ожидал аттракциончик никак не хуже ноябрьского. И неизвестность мутным облачком сомнения блуждала в его черной больной голове. В целом же мысли пепельного зверя никакой системе не подчинялись, их движение было максимально непоследовательно. По правде говоря, это ему страшно мешало, а именно не позволяло сосредоточиться, чем он не мог похвастаться и при обычных обстоятельствах. По этой причине или нет, но Ракшаса почти сразу потерял интерес к продолжению беседы, которая могла бы и скоротать неприлично долго тянущееся время. К счастью, до заранее найденной трещины в каменных доспехах Севера осталось совсем немного. С минуты на минуту демоны Востока отравленным наконечником копья вонзятся а заледенелое мясо Северного духа.
Шаг, еще шаг, еще. В движениях каннибала прослеживалась связанная с его внутренним состоянием мрачная напряженность, однако воздух вокруг него в буквальном смысле дрожал от всепожирающей ненависти черномордого к этой божественной горе, и крупица вышеупомянутого сомнения в ней беспощадно тонула. Словно бы испачканные в саже, черные пальцы Живоглота частично погружались в свежий податливый снег, оставляя на его девственной чистой поверхности печать смерти – петляющую гадюкой цепочку следов. Вот тропа, уже практически скрывшаяся под белоснежным пуховым одеялом, начала круто уходить вниз, приняв вид некой лестницы. Древние каменные ступени могли обвалиться под неосторожно поставленной лапой в любой момент, что требовало от пожирателей повышенной бдительности. Живоглот же, по натуре своей грубый и небрежный, единожды точно оступился, благо на ногах своих он стоит крепко. Миновав последнюю ступень, волки оказались в поросшей колючим кустарником низине. На первый взгляд неприметная, она имела свой секрет, и знавший его каннибал повел своих спутников в самую гущу кусачих растений, забирая значительно левее. Шипастые ветки неприятно царапали слабо защищенную мехом кожу на морде и лапах, однако ведомый Жрецом отряд обошел тем самым выдвинутую вперед каменную стену, за которой обнаружилась узкая витиеватая расщелина, куда и нырнул черномордый, увлекая за собой доверившихся ему состайников. Интересно, а заползала ли им в головы некая липкая мыслишка, что, убивший без колебаний Дьяволицу, этот ублюдок задумал и с ними чего сотворить? Будто в ответ на этот негласный вопрос каннибал прерывисто выдохнул, выпустив из неожиданно вновь надломленной в следствии фирменной улыбки пасти полупрозрачные клубы пара. В следующую секунду ущелье наполнились его тихим, но в несколько раз усиленным эхом, беспричинным смехом сумасшедшего.
Завершилось ущелье черным зевом искомой отрядом пещеры, и дойдя до него, Кхас вдруг крутанулся на все сто восемьдесят градусов, встав к своим спутникам лицом. Кажется, он разгреб тот бардак в своей голове и у точки невозврата снова стал собой.
– Только попробуйте там подохнуть, – пауза. – Мне в лом тащить обе полумертвые тушки на себе, – Ракшаса криво усмехнулся и пояснил с некоторой небрежностью в мерзковатом голосе, – не только нашего дорогого Дьяволенка, но и его северную принцес-с-ску.
Кончив, Живоглот сделал несколько шагов назад и спиной вперед зашел под своды пещеры, постепенно съедаемый ее темнотой. И только когда потухли его лишенные солнечной подпитки красноватые глаза, каннибал снова развернулся лицом вперед, с плотоядным интересом заглядывая в живую утробу горы.

Отредактировано Rakshasa (2016-10-29 22:52:06)

Каннибал вновь начал свое неспешное движение, за которым следовали бес и падший. Ламия лишь усмехнулась на слова волка и продолжила свое движение, а что тут еще можно было сказать. Да и она не была из тех, кто любитель потрепаться языком, а потому молчаливая обстановка, которая сопровождала их во время путешествия в снежную страну, вовсе не напрягала. Старалась не обращать внимания на легкое покалывание во всем теле, словно эта гора, которая считалась горой предков, о чем-то предупреждала, хотя нет, это было больше похоже на некое неприятное чувство к этому большому камню. Реакция? Последствия после прогулки в подобных туннелях? Тут может быть все, что угодно. Но волчица привыкла не замечать подобного рода дискомфорт, даже тогда, после небольшой стычки, раненная, пусть и не сильно, словно не замечая этого, как и кровь на своей шерсти черная спокойно отправилась на своеобразную прогулку с Кхасом. Покусали? Подумаешь. На лапу больно наступать? Вперед шагай, словно нету этой боли. Снег, что усердно старался стереть их присутствие на северных землях, был лишь жалким подобием того, в котором ей доводилось побывать дважды за последнее время. И сколько бы смольная не ухмылялась про себя, ее спокойное выражение морды ничего не показывало, пустота не более.
Ступеньки, где-то в горах выложены снежные ступеньки, что ведут вниз, к их маленькой цели. Спуск закончился благополучно и никто не оступился, ну, по крайней мере, все живы. На этом все? Неее дальше еще интереснее – растения. Проход сквозь дебри колючек, за которыми походу и скрывался тот самый проход, который обнаружила последняя группа. Самка шла вслед за переярком, без сомнений шагая лишь вперед. Ни что не способно остановить черношкурую, и какие-то колючки тем более, словно не замечая того, что те царапали кожу в более не защищенных местах. Ибо это были мелочи, на которые просто не стоит обращать никакого внимания.
Смех Ракшаса, что разливался и отталкивался от стены к стене, эхом разнесся по пещере и продолжил углубляться вглубь. Ламия наконец таки хоть приподняла голову и, чуть сузившихся глаз, взгляд на тех с кем шла почти бок о бок. Слова Жреца о белоснежной самочке напомнили темнолунке о том, что Дьявол был замурован тут в ее компании, и воспоминания о ней доставили лишь дискомфорт, которой, как и ранее не вырвался дальше ее собственного сознания. Немая неприязнь к этой особи взбудоражила мысли волчицы «а эту сучку можно и там оставить, мож она вообще подохла…хех». И лишь когда яркий цвет глаз Живоглата померк в темноте, на черных губах скользнула мимолетная улыбка, которая не задержалась надолго, растворившись словно и не было таковой. Вновь пропустив Рена вперед, вступила в темноту, что словно пожирала хищников, не показывая того, что там по ту сторону.

В местах, подобных этому, время теряет свое значение. По сути, здесь есть только ты и безмолвные стены, возведенные из грубого бездушного камня. Но на этот раз северная пещера уже не выглядела в глазах Живоглота мертвой могилой мертвого бога. Конечно, это был совсем другой проход, но причина, по которой волк стал воспринимать горное нутро иначе, сложнее. Ведь отличалась сама атмосфера – то был уже не гроб с четко очерченными твердыми стенками, а живая влажная утроба. Стены пещеры, будто пораженная каким ядом глотка, были серы, грязны и плавились, странно искажаясь, в сквозящей равнодушным голубоватым, а местами даже пурпурным свечением темноте. И темнота эта была как живая, ибо она вздрагивала на каждый уверенный шаг нежеланных гостей, но не столько от страха, сколько, должно быть, от презрения, отвращения к ним. Их лапы безжалостно разрезали здешний воздух, и клубы прозрачной мглы отползали в сторону, уступая существам, чья внутренняя суть была куда чернее пещерного мрака. Но отползали совсем не далеко, продолжая настороженно ворочаться в непосредственной близости от волков, будто выжидали какого удобного момента для нанесения удара. Пробегающий по тоннелю кусачий ледяной ветер оказался менее стеснительным: он небрежно теребил жесткую волчью шерсть и то подталкивал их вперед, то грубо одергивал назад. Именно очередной его порыв и принес запах свежей волчьей крови.
Ракшаса стал идти чуть медленнее, холодно всматриваясь в погруженное в темноту пространство. С момента, как он ступил под своды пещеры, злоба на Север и все, что с ним связано, ранее представляемая в виде пузырящейся жидкости, застыла, тяжелым комом встав поперек горла. Ракшаса готов был выплюнуть ее сейчас же в осунувшееся лицо Белому богу, а после с диким хохотом десятка бесов разворотить все внутренности древней святыни и, вывернув ее наизнанку, подарить Северу кровавые крылья в виде еще теплых нежных легких, торжественно и почти с любовью возложенных на его худые острые плечи. И желание это стало сильнее, когда широко раздутые ноздри защекотал резкий запах волчьей крови. Каннибал приоткрыл зубастую пасть и принялся втягивать воздух уже через нее, смакуя специфический аромат, заполнивший горный проход. Первая мысль, предательски заползшая в его бешено ехавшую голову, – мутное подозрение, что окровавленное нечто впереди могло оказаться изувеченным телом Мьелль или, что в стократ хуже, Кройца. Но разорвавший только еще больше нагнетающую тишину возглас развеял неприятное подозрение: голос вопящего волка не был знаком Живоглоту, и не позволяя ни себе, ни другим терять время на сомнения, он подался вперед, быстро набирая темп. С грудным клокотанием – то ли предостерегающим лежащего от заведомо безуспешной попытки дать деру, то ли просто угрожающим – каннибал приблизился к корчившемуся на полу окровавленному существу, после чего резко изменил траекторию движения, обходя того по дуге и, тем самым, зажимая несчастного в своеобразный капкан: с одной стороны сгорбленной горгульей над ним навис Живоглот, прожигающий израненного волка безумными глазищами, а с другой неминуемым ударом судьбы захлопнули ловушку Рен и Ламия.
– Ну и видок у тебя, – с издевкой бросил каннибал, с плотоядным интересом разглядывая нанесенные незнакомцу – возможно, теми самыми гиенами – раны, что кровавыми бутонами цвели на его грязной шкуре. – Просто чудо, не правда ли?
Ракшаса поднял глаза на своих темношкурых спутников, и некрасивая улыбка расчертила его губы. В живоглотовых огненных опалах вскипало нечто воистину, не побоюсь этого слова, жуткое – не имеющее более точного определения, но однозначно не свойственное психически здоровому существу. В этом энергетически мощном месте кобель не испытывал вполне обоснованного страха, зато изнутри взрывался, теряя последние капли самообладания. Его собственная хищная энергия бросала вызов клубящемуся мраку вокруг, и, отдавая должное его потенциалу, можно еще поспорить, кто возьмет верх. Еще по опыту ноябрьского приключения зверь понял, что гора эта живет своей собственной жизнью, отгороженная от остального мира, но не пребывающая, как он считал прежде, в забвении. Потому черномордый и не удивился, обнаружив посреди молчаливых каменных стен хрен знает как здесь появившуюся котлетину из второсортной волчатины, к которой, к слову, спустя пару секунд каннибал возвратил взгляд. Объект этот действительно имел прелюбопытнейший вид, и согласитесь, что находку эту можно вполне обозвать удачей. Не трудно догадаться, что черномордого мало интересовало, кто этот волк, что он здесь забыл и прочее, непосредственно его касавшееся. В любом случае, тушка эта недолго протянет. Однако информация о тех, кто его так разукрасил, – а работа эта, вне всяких сомнений, принадлежала на редкость талантливому художнику – могла оказаться полезной пожирателям. В особенности, если автором были искомые пятнистые собачки.
Сделав театральный вдох и чуть сморщившись, Ракшаса обратился к изувеченному зверю, сначала открыто равнодушно, а после с примесью злой хитрости заглядывая тому в глаза:
– Говоря прямо, я срать хотел на то, что ты такое. И можешь даже не пытаться – заткну раньше. Скажи мне вот что: как давно они ушли? и сколько их?
Сказав это, Ракшаса выдержал многозначительную паузу, после чего склонил испещренную шрамами черную голову набок. Он стоял довольно близко к незнакомцу, наверное, между ними не было даже метра; смотрел же страшно, безумно. И пускай внешне каннибал по обыкновению выглядел расслабленно беспечным, безудержная ненависть к этому месту натягивала его внутри как струну, вместе с тем подталкивая вскрыть пару животов. И если вдруг этот несчастный проявит агрессию, совершив какой выпад в сторону черномордого, последний почти наверняка прикончит его безо всякого замешательства, сомнения и, боже упаси, жалости.
– Если я не ослышался, ты назвал имя одной из богинь? Как ее? Кала-а... х... С удовольствием поспособствую твоему скорому отходу к ней. Может, даже найду в себе крупицу милосердия и, так и быть, сделаю это быстро, – пауза, после которой зверь с едкой усмешкой добавил. – И так стонешь, как готовая разродиться сука.
В происходящем определенно было нечто такое, что забавляло пепельного каннибала, и, так и сияющий лукавством, Ракшаса напоследок бросил, еле заметно понизив голос:
– При условии, что мне понравится твой ответ.

Отредактировано Rakshasa (2016-11-28 19:47:39)

Ступая легко, но уверенно по твердой каменистой породе, слегка царапая ту когтями, от чего волчьи шаги цокотом разносились и отталкивались от стен, улетая тихим эхом в ее глубину. Темнота словно расступалась, при каждом шаге пожирателей, которые углублялись все дальше в черные недра. Ледяной воздух пробирался сквозь толщу шкуры, и холодил даже тут, в укрытом месте. Словно не желая отпускать не прошеных гостей одних без присмотра, ветер сквозняком преследовал их. Шаг за шагом смольная следовала за своими спутниками. За жрецом, что вел их вглубь, на поиски дьявола, что был погребен где-то под этими не приветливыми каменными стенами.
Неприятные ощущения, что появились у беса как только они сюда вошли, все сильнее и сильнее давили. Мало того, что в самой пещере ее покалывание стало еще острее, чем на подступи, но это еще можно было спустить на «нет», и не думать просто об этом. Но вот чувство того, что на тебя пристально смотрят глаза, того, кого ты не то, что не видишь, ты не можешь даже почувствовать. Не в силах уловить хоть что-то, что принадлежало бы тому, кто своим невидимым взглядом следил за троицей. Это заставляло черношкурую самку напрягаться словно тетива готовая спустить стрелу.
Откуда-то впереди раздался вопль, и следующий же поток ледяного воздуха принес аромат крови, волчьей крови. А вскоре впереди показался и сам обладатель сего запаха. Изуродованный, корчащийся от боли волчишка, не знамо, что вообще забывший в столь не приветливых местах как эти пещеры. Пожиратель встала в метре от истекающего кровью зверя, над которым уже хищником изогнулся Кхас. У бедолаги не оставалось выбора, но трогает ли это ту, что носит черную шкуру восточную волчицу, естественно нет, она со столь же спокойным и равнодушным взглядом, что и сейчас, будет смотреть на то, как каннибал разорвет его на тряпочки. Оставалось лишь одно, ответит ли на вопросы жреца тот, кто уже видел белый свет перед собой.

Он неотрывно смотрел на лежащего на каменном полу волка, который, стоило только Живоглоту кончить, затараторил так быстро и путано, будто неимоверно долго держал это в себе. И Ракшасу ничего не оставалось, как слушать, причем не так, как он любил это делать – пренебрежительно, а в силу своих возможностей добросовестно. От него сегодня требовалась особенная сосредоточенность, ведь будучи одним из самопровозглашенных Жрецов, каннибал исполнял роль ведущего в этом ответственном походе. И он честно старался уследить за скорой речью волка. Его внутреннее напряжение проявилось в виде легкой складочки, что вдруг пролегла между бровями. Надо сказать, что трещотки, подобные этому, Живоглота раздражали. Понимайте, как хотите, но он плохо их переваривал.
Последняя брошенная неизвестным и жутко странным типом фраза прозвучала довольно неожиданно. Слова его сверлом вошли в черепную коробку и больно вонзились в само сознание. Сей ментальный фокус привел Живоглота в состояние неподдельного бешенства – он мгновенно ощерился, показав свои крупные кривые зубы. Его злые красноватые глаза не пропустили рывок, вдруг совершенный возможным пророком с завидной для таких ран прытью, и Ракшаса в своей манере грубо остановил его. Точно выверенная смертельная хватка убийцы – поверите ли, но она оказалась неуместна. Податливая теплая плоть будто лопнула под давлением живоглотовых челюстей и осыпалась, обратившись в золоченный песок. Выдержав несколько секунд замешательства, Ракшаса потряс тяжелой головой, а после принялся отплевываться. Его пепельная шерсть стояла дыбом, а к острому чувству раздражения примешался оправданный страх перед неизвестным, перед тем, что он просто не понимал; мысли в голове приняли вид символов совершенно непечатных. Пускай ненадолго, но каннибала выбило и из его состояния псевдоравновесия – подлинного такого он достичь просто неспособен.
Вскинув черную голову с отведенными назад рваными ушами, Ракшаса вперил злобный взгляд в своих темношкурых спутников. В глотке его клокотало, и бледный язык медленно прошелся по верхним резцам. По обычаю растрепанная и неухоженная шерсть каннибала несколько пригладилась, но все же следы недавно пережитой сильной эмоции не были незаметны. И тем не менее на время опущенный хвост, измазанный в густой черной краске, снова задрался.
– Если этот пророк недоделанный прав, и мы здесь помрем... – выдержав паузу, Живоглот почти нервно осклабился, – так что же тянуть?
Ракшаса начал разворачиваться всем корпусом, нарочито медленно переставляя черные лапы, и будто не хотел сводить колкого испытывающего взгляда с пожирателей. В конце он, однако, особенно резко дернул головой, отворачиваясь, и возобновил движение по тоннелю.
Как только Ракшаса оказался спиной к Рену и Ламии, он завел негромкую песенку, выманивая, должно быть, на себя здешнюю нечисть:"Раз, два – началась игра.
Три, четыре – пляшут клыки на жиле.
Пять, шесть – мертвецов не счесть".

Отредактировано Rakshasa (2016-12-24 13:41:55)

Вышагивала, уверенно ставя, когтистые ламы на каменный пол, продолжая подпевать шагающему впереди Живоглоту, который выпевал словно некое заклинание, выманивая все неживое из стен пещеры, что когда-либо таилось в них. И вся эта магическая хрень теперь перла со всех щелей.  Но ее это вовсе не беспокоило, покачивая хвостом из стороны в сторону смольная продолжала идти вперед, даже не притормаживая, когда призрачные образы приобретали волчий облик совсем рядом с ней, прочерчивая мохнатым боком голубоватую дымку Ламия просто шла вперед. Черношкурая голова поворачивалась то в одну, то в другую сторону, переводя взгляд по силуэтам, что голубоватой дымкой вырисовывались то тут то там. Своими собственными телами эти призраки освещали пещеру, показывая тем самым насколько их тут много. В какой-то степени это было действительно пугающе, а ей вовсе не хотелось стать одной из тех, кто станет вот так освещать свои стены заплутавшему путнику. Переведя взгляд на очередное тело, что нарисовалась почти в плотную с ее носом, вдруг испарилось, словно  не было такового. Но взамен бестелесно мохнатым волкам бессчетное количество мертвецов устилали пещеру своими белоснежными костями, которые теперь светились все той же голубоватой дымкой, что некогда светились волки. Это было жутко? Может быть совсем малость. Это было по большей степени волшебно, ведь кости животного просто так не светятся. И вновь по телу волчицы пронеслась дрожь, словно ее ударило легким током, причиняющий лишь дискомфорт, о котором она на время сумела забыть. А костей было настолько много, что не возможно было не наступить на пару, тройку, десятка этих выбеленных хрупких, от времени, некогда прочных скелетов.
Стены каменной норы начали расширяться, и откуда-то впереди начали доноситься звуки, трудно было разобрать, что за зверь их издает, живой ли он или давно пал, а его дух остался блуждать среди этих стен и по сей день, обрекая его на вечные муки, ну или кому что… Стон, если это был именно он, становился то громче, то вновь затихал. Приподнимая уши, навострив их так, чтобы было возможным уловить малейший звук. Сосредоточенность, напряжения мышц. Но первым с места сорвался все-таки Кхас. А вслед за ним и смольная, которая словно лопнувшая струна рванула вперед. И когда Жрец заговорил, темнолунка чуть повернула голову в его сторону, тот явно уже встречался с теми, кто был там внутри. И когда кобель мотнул своей черной мордой в ее сторону, Ламия как раз выскочила из прохода поднимая голову верх, словно пыталась свысока рассмотреть тех, к кому обращался Живоглот. И чей вид говорил лишь об одном, Ракшаса не намеревался с ними вести задушевные беседы, а значит, это были потенциальные цели – жертвы. Под черной шкурой вновь напрягались мышцы, готовые ринуться в бой по одному лишь движению пепельного волка, ведь тот явно встречался с ними в своем предыдущем поход сюда. Губы исказились в полу оскале, лишь частично оголяя волчье оружие, шерсть на загривке давно уже встала дыбом, и вновь это неприятнейшее ощущение пронзило ее тело, но никак не могло помешать ей.

Отредактировано Ламия (2017-02-08 22:28:59)

Скрипучий смех гиен наполнил все небольшое пространство зала и ржавыми гвоздями посыпался в уши и без того раздраженному каннибалу. Его изрубленная десятками чужих клыков пепельная голова медленно наклонилась вниз, из-за чего янтарные глаза смотрели уже исподлобья, а избороздившие морду морщины стали будто глубже. На дерущихся эфемерных волков он не глядел, вперив мрачный взгляд в пятерку смешливых собачек, но все же наблюдал за развитием этого смертоносного танца краем глаза, ибо объекты его ненависти стояли ровно позади занимательной сценки.
Когда гиены заговорили, Ракшаса вдруг резко дернул головой в сторону и разинул пасть, чтобы с нескрываемым негодованием клацнуть страшными челюстями. Подобно плотоядному варану, он вытащил бледный язык и пробежал им по верхним резцам. Вслед за головой в сторону неохотно подалось и напряженное тело черномордого. Он начал неторопливо продвигаться вперед, сильно забирая вправо и тем самым приближаясь к пятнистым гиенам полукругом. Шаги его были жесткие, но со значительными паузами, словно бы каннибал давал хранительницам время сполна выговориться. В действительности же слова их, а в особенности сами голоса, только пуще раздражали его – это как сковырнуть ногтем какой болезненный нарыв и привести тем самым несчастного в исступление. И этот самый несчастный, измученный всякими неприятными неожиданностями, которые в последнее время слишком часто путают ему карты, сейчас мерно сокращал дистанцию между собой и пятеркой давно желанных жертв. Их близость была настолько соблазнительна, что это дразнило, будоража воображение. И черномордый беспрестанно рвал смеющихся гиен на кровавые тряпочки в своей будто пораженной смертельной опухолью больной голове. Ракшаса ни на секунду не сводил с говоривших своего тяжелого и почти отупевшего от желания взгляда, какой бывает, наверное, только у маньяка, что наконец прижимает к стенке очередную жертву, словить которую, однако, стоило ему немало хлопот. Но закончились ли они, эти хлопоты?..
– Бездыханное тело своего вожака.
– В таком случае я начиню Его бездыханное тело вашими языками и знатно отобедаю.
– Боги не прощают оскорблений.
– Как и я.
Бросив первую фразу, Ракшаса поднял только один уголок черных губ, и эта кривая улыбка выглядела в высшей степени небрежно. Позднее вверх пополз и второй уголок – его губы разошлись стежок за стежком, постепенно обнажив все до последнего зубы. Самоуверенность этого зверя выходила за пределы разумного и не просто вытекала через край, а хлестала мощным потоком. Он не отступал от нее: ему просто не доставало на то здравомыслия. А может и живого страха за собственную жизнь, которую порой даже слишком легко оборвать. Но его жизнь есть скорее бесцельное и паразитирующее существование, душа же во всех отношениях загублена. А потому чем ему дорожить? Даже смешно.
Сотканные из сияющей дымки, актеры отменно сыграли свои роли и исчезли – так закончилось необычное представление. Что бы оно значило? Быть может, у спутников Ракшасы были на то ответы, у него – нет. Да и не шибко внимательно он смотрел, как уже было замечено. Но стоило только центру зала опустеть, как каннибал дернулся влево и спустя пару шагов оказался совсем близко к гиенам. К этому времени он растерял всю твердость и выверенность в движениях, и теперь в каждом сантиметре его тела проскальзывала характерная небрежность и неправильность. Живоглота почти трясло, как нуждающегося в очередной дозе героинщика,  и после особенно размашистого шага он все-таки сорвался. Его тяжелое тело выбросило вперед в стремительном прыжке – так бросается на потревожившего ее глупца гадюка, чтобы впрыснуть тому под кожу смертельный яд. Но кто же знал, что пятнистые хохотуньи вдруг возьмут и исчезнут, как мираж, галлюцинация. Пуф! – и нет.
Итак, Живоглот снова остался в дураках. Черт бы побрал это место! Ей-богу, уже не смешно. Внутри у каннибала, кажется, что-то лопнуло: он заметался, в бешенстве ворочая головой и свирепо рыча. Безумные глаза его рвали на части неожиданно вновь опустевшее пространство, и оскал лютого негодования с примесью болезненного отчаяния в миг исказил его черты. От самообладания не осталось ни единого жалкого ошметка. Дикий, первобытный гнев – вот что являл сейчас собой Живоглот.
Проход, что открылся в стене почти одномоментно с исчезновением гиен, он заметил не сразу. Прекратив метания, каннибал медленно, как давно не используемый и уже заржавевший механизм, повернул голову и тупо уставился в проем, по другую сторону которого виднелся уже знакомый ему по прошлому походу священный зал. В течение минуты, не меньше, Ракшаса буравил мрачным взглядом очередную работу здешнего волшебника с дерьмовым, я извиняюсь, чувством юмора, после чего морщины на его морде вдруг разгладились, а в глазах появились мутные, но проблески разума. Посетившее его внезапное озарение со скептической миной воспроизвело в его сознании непристойную музыкальную пластинку, а недавно возбужденно колотящееся сердце сжали в тиски склизкие щупальца чертовски неприятного чувства, а именно осознания, что в этой игре правила задавал не он. От природы игрок, сегодня Ракшаса стал простой фигурой в чужих руках. Им управляли, перемещая с клетки на клетку и лишив не только собственной воли, но и возможности видеть доску сверху – целиком. Как унизительно находиться в числе прочих фигур, когда твое место за доской да напротив соперника – так, чтобы иметь возможность видеть его глаза, чтобы можно было протянуть руку с бледными тонкими пальцами и вырвать их, бросив к фигурам, что уже вышли из этой нечестной игры. Живоглот и честность несовместимы, так что вперед! – навстречу бесчестью.
Сделав несколько осторожных шагов вперед и остановившись перед самым входом в зал, где решится исход этого похода, Ракшаса обернулся назад, поймав боковым зрением Ламию и Рена. После секундного обдумывания посетившей его идеи, он развернулся к пожирателям уже всем корпусом, встав полубоком. Сначала каннибал наигранно вздохнул, прикрыв красноватые глаза, а после и театрально покачал головой.
– И где мои манеры... Ламия, – он указал острой мордой на проход, – прошу вперед.
Живоглот выдержал паузу, испытующе глядя в разноцветные глаза напротив и улыбаясь самыми уголками губ. Спустя несколько секунд, однако, легкая складочка пролегла вдоль его переносицы, а в следующих двух словах явно слышались приказные нотки:
– Иди вперед.
Да, это определенно был приказ, и ослушаться его Бесу будет дорого стоить. Ракшасу надоело плясать под дудку богов, вечно ставящих его в нелепое положение, потому он делает ход одной из находящихся в его распоряжении фигур... и сгорбленным силуэтом нависает над доской.

Отредактировано Rakshasa (2017-02-09 22:34:21)