Frost

Отредактировано Game Master (2013-04-14 18:59:16)

Волчица посмотрела на полупрозрачную птицу, раз она так говорит, значит так и есть. В нашу стаю еще не приходили чужаки, а уж тем более, если и приходили, то умирали в конце, недостойны они были нахождения в стае Первого Ветра, но только не Энора. Шерсть на холке в миг вернулась в состояние покоя, оскал спал с морды. Волчица посмотрела на новую сестру добродушно. Ринн подошла поближе к волчице и обошла ее вокруг, словно оценивая. Да она была крупна, но немного моложе самой Кай. Зеленоглазая, расположилась напротив Эноры и заглянула в ее голубые глаза. Красота, словно она была истинной Первородной. Просто красота. Видно было, что волчица была сильна, да и отличалась она не только силой, но и хитростью.
- Приветствую тебя, Энорабия.
Спокойно и даже вежливо произнесла волчица, глядя той в глаза. Она была рада, что в стае "прибавление" это почти как рождение волчонка, только Энору не придется теперь обучать, она и так знает все сама.
- Меня зовут Кайеринн. Можно просто Ринн.
Представилась Защитница, и чуть склонив голову в знак уважения. Волчица даже приглянулась самой Ринн, было в ней что-то такое, что могло зацепить душу, а уж тем более если она прошла испытание, значит Антей благословил ее.
Наверное Северинн будет рад прибавлению.
Подумала про себя матерая, оглядывая вновь самку, а она была бы неплохим соперником Кай, но ведь теперь этого не выйдет, Энора теперь будет неплохим товарищем в бою.

Волчица поначалу о чем-то задумалась, поэтому Кайеринн долго не получала ответа, но когда Энора заговорила, Кай вздохнула с облегчением. Было даже как-то радостно и тепло на душе, нас Первородных и так было мало. все таки отчасти Кайеринн была рада, что Энора прошла все испытания и теперь она истинная Первородная. Нас мало, нам нужна поддержка, наша семья должна становиться больше и величественнее, нет, мы не будем такими как раньше. Мы станем благороднее, нас зауважают за наше крепкое слово и стальной нрав, а не за пафос и эгоизм, присущий людям.
- Добро пожаловать в нашу семью. Я провожу тебя.
Ринн все дорогу размышляла о том, как изменилась наша стая, даже чуть было не потеряла из виду Энору, что было нежелательным. О новом жители нашей стаи нужно было сообщить вожакам, не сама она пойдет к ним в одиночку, мало ли заблудится еще, кто ее знает. Кай обреченно вздохнула и нагнала крупную самку, видимо они в будущем возможно станут такими же хорошими товарищами как она с Сапфи, только вот подруга от нее отдалилась, а это удручало куда больше, чем что либо.
-------> Волчьи Зубы.

Воздух начал двигаться - это хищница ощутила собственной шкурой, так как шерсть стала непроизвольно подниматься дыбом, но не от агрессии, а от какого-то первобытного трепета. Мак встряхнулась и поставила лапы более устойчиво на скользкую поверхность пещеры. Внутри было так темно - хоть глаз выколи, и ничего не освещало ее, но в следующее мгновение сотни-тысячи-миллионы снежных точек закружилась в бешенном темпе, образуя мощную, мерцающую во тьме россыпью ледяных брильянтов фигуру с прекрасными, светящимися рогами.
Волчица смотрела на происходящее, широко распахнув светло-янтарные глаза, и даже не обратила сперва внимания, что Астрид ушла, оставив рыжую наедине с прекрасным духом, видением - называйте, как Вам будет угодно.
- Здесь никого нет, кроме снежных барханов и дремлющих духов. Зачем явилось ко мне создание без белого наряда? - задал вопрос снежный зверь, гордо взирая на такую маленькую в сравнении с ним волчицу, которая под пристальным взором втянула шею в плечи и слегка прижала мохнатые ушки к затылку. Все тело словно бы онемело, а лапы неприятно покалывало. Да, не каждый день увидеть нечто подобное. В этом вины рыжешкурой не было. И не ее вина была в том, что шкура эта вовсе не белая, как у Первородных.
- Так вышло, что Антей не дал мне белой шкуры, но дал мне дух и чистоту намерений моих... - Мягко начала хищница, аккуратно подбирая слова, чтобы ни дай Антей, чем-нибудь обидеть духа. - Я пришла сюда, так как нуждаюсь в Вашей помощи, великий дух... Я говорила с Антеем в Долине Теней, и он сказал, что они дадут мне ответ, но для этого я должна принести им кусочек Вашего ледяного рога, чего я сделать без Вашего согласия не могу.. Праотец сказал, что не все решается пролитием крови, и я с ним согласна... - Спокойно говорила хищница, неотрывно глядя в глаза мерцающему духу. Вся надежда, которая еще теплилась в рыжей хищнице, была только лишь во власти этого великолепного существа...
Интересно, холодный ли он? Или же такой же теплый и мягкий, как любое живое существо? - С интересом думала волчица, видя, как вздымаются при мерном дыхании бока оленя, как с его ноздрей срывается молочный пар. Весь лик его светился, мерцал, а голубоватые рога слабо освещали пещеру. Дух был не просто красивым - он блистал великолепием и грацией, а тело его дышало силой столетий и магией. Не удивительно, что этот олень никогда не убегал - кому бы в голову пришло наброситься на него? И возможно ли это? Зачем убивать или пытаться убить того, кто мудрее тебя, сильнее и, чего греха таить, красивее стократ?
Макбет стояла сейчас перед духом и ожидала его ответа, а внутри нее все трепетало от желания узнать, поможет ли ей благородный олень, или же не захочет делать этого только потому, что она, увы и ах, не белая, а простая - рыжая, как закатный огонь, озаряющий небеса перед наступлением ночи...

«Гнев Севера»
esazlesa – němý chlapec

Старательно цепляясь за край рассудка и здравого смысла, я больше загоняю себя в гниль, только знаете что самое забавное тут?
Мне нравится это.
Я лежала у подножья горы. Мне было очень холодно, мороз так и норовил пробраться под плешивую, тонкую шкуру. Стоило мне только в нечаянном жесте раскрыть пасть, так из нее сразу начинал валить пар, настолько густой, что он застилал мне глаза. Я прищурилась, а потом и вскоре закрыла глаза. Изнутри их как-то неприятно защипало, и капилляры забились в бешеном ритме, словно хотели разорвать тонкое, порезанное веко. Под ним плавал глаз, цепляющийся за едва пробивавшиеся лучи света. Мне снилась прошлая жизнь, о которой рассказывать не принято в настоящем моем окружении. Можно, конечно, если хочется, но нежелательно. Прошлая, ну как, прошлая... совсем детство еще, когда тело было юно, а мировоззрение напоминало полную чашу, нетронутую Им. В общем-то, правильно, не стоит вспоминать былое - они, мерзкие, самодовольные морды, в чем-то были правы. Однако мне не удавалось бежать от своего прошлого, оно тянулось ко мне тонкими пальцами, впивалось в душу гибкими кореньями, чтобы никогда не отпустить. Сон был ненадежным, что любой случайный звук мог его разрушить, но сейчас в воздухе витала кристальная, чистейшая тишина. Эти липкие сны пробрались мне под ребро и свернулись там в эфирный клубок. Не знала, что чувствуют другие по поводу ушедшего, но детство мне представлялось желтыми лугами, серыми, прижатыми к земле домами, мокрыми от дождя дорогами с померкшими в этой среде людьми, лишь дети беззаботно радовались всему, чему только было можно. Их необоснованная радость и слишком искренние для меня улыбки начинали раздражать - меня пугали чувства без подтекста, это было и есть для моей персоны странным явлением, что казалось, что это опять ловкий прием, чтобы поддеть за слабое место, но лишь спустя долгие мгновения понимаешь, что думаешь о совершенной ерунде. Поджимая лапы под себя, удивляясь вновь своему быстрому, но скудному, слабому уму и смотрю куда-то вперед, в темноту, стараясь не разрушить этой тонкой оболочки, что сейчас разделяла меня и реальный мирок. Сейчас время моего мира. Разрушишь - увидишь, как покоится почти мертвое, хладное тело за скалами, куда не ступала давно ничья случайная лапа. Лишь вздымающиеся изредка в редком дыхании бока говорили, шептали окружающим, увы, несуществующим - жива, жива. Рядом со мной кто-то, но это совершенно неважно. Сейчас я одна, сама для себя - одна. Горечь скользнула по глотке, сжались незримые путы на шее - живая же, настоящая!
На мех упали холодные лучи солнца, которое давно уже не грело нас, двоих. Его, возможно, обнимает темной шкурой Калахира, но мне приходилось тяжело. Всем тяжело, и пускай! Эти уроды не заслужили перед богами легкость бытия, да и невыносима она. Где-то далеко закричали птицы, и их отчаянные крики молитвами растворились в воздухе. "Служи, служи!" - кричали они.
Я подняла голову. Бесцельный взгляд скользнул по горизонту. Забитый холодом нос уловил несколько чужеродных запахов и один отдаленно свой, по крайней мере, знакомый; лежала, стараясь привыкнуть к ударившему в глаза воздуху и ветру, прислушалась, прокрутила в голове этот звон из запахов, благо ветер дул в мою сторону. К этому месту мне удалось пробраться незамеченной, да и кто будет обращать внимания на драную, избитую волчицу. А нет! Живет, дышит, исполняет даже данные ей ублюдками поручения. Чаша пошатнулась и упала, неприятно поранив глаза осколками. Вокруг вновь - мрак. Родной, любимый. Так хотелось свернуться у этой темноты в желудке и остаться там гнить в темноте, но Голос вывел меня из прострации. Говорит, мол, двигайся. С любовью коснувшись своими незатейливыми мыслишками Голоса, встала я, размяла затекшие лапы. Вдохнула воздух, выпустив душу наружу через пар. Лети, душка.
Птицы над головой не давали покоя. Все тело ломило от холода, казалось даже моментами, кто оно рассыплется от случайного касания.
- Неужели боишься, дорогая? Иди к ним, спроси у них, они поведают тебе о правде, духи ветра, духи смерти, мерзкие падальщики, одна из которых - ты, жертва. Не бо-ойс-с-ся, падальщики тебя спасут. Спаси ду-ушу, ради меня, жри душу!
Пустой взгляд таял в темноте. Забыла о существовании этот уродливого мирка с его серыми, пыльными пейзажами, с его раздражающими неуклонно несовершенствами. Голос заполнил все тело без остатка, он звучал в каждой косточке. Резко вдохнула, легкие закололо от мороза, который тотчас набросился на них, как на желанную жертву, но вскоре устал бороться с силой пока еще живого, служащего тела. Я молилась, дабы будущие холода меня не убили, ибо я должна служить Ему. И, по его воле, мне посчастливилось столкнуться с Заблудшими Душами [это вызывало на моей морде лишь саркастическую улыбку, могли придумать что-то многим проще и лаконичнее], и эти ребята, веровавшие в Спасающего Бога, приютили меня и выходили даже, спасибо богам. Теперь приходилось выполнять для них посильную работу, благо больше того, что я могу, они не требовали от меня. Это было идеальным сборищем шавок - никто не интересовался моим прошлым, что же может быть лучше? Никто не заставлял меня любить их, никто не заставлял с ними жрать, спать, уважать. Правда, и тут надо было следовать всяческим условностям касательно видимости тактичности, но, право, вожак их, Каннибал, не вызывал ни во мне, ни в Нем ровно ничего, поэтому изображать холодное уважение было про-осто. Что касательно остальных, то к ним у Него не было интереса.
Я открыто улыбнулась [ведомая болезненным счастьем] и побежала на птиц, задирая вверх голову, ломая больную шею. Он улыбался мне с небес.
- Расскажите мне обо всем, скажите мне правду, что таите от грешников, что скрываете от праведных. Давайте! - рявкнула. Глухим эхом глас провалился в глубокие снега, потряс вершины гор. Горы ответили мне немым молчанием, птицы вцепились в слова и принялись открывать от них частички и переворачивать на свой, птичий, манер. Он замолчал. Я должна была узнать Нечто. Улыбка превратилась в гнусную, кровавую, скупую ухмылку. Голос растворился, и все вновь поглотила тишина.
Я повернулась за спину, села, обвив лапы тонким хвостом.
Этот мир принадлежал Ему.

Amenra – Wear My Crown

Стирались границы мнимой реальности до крайности. Мы с ним смотрели на небо, однако нашу идиллию прервал Голос. Я оглянулась, поспешно слишком, нелепо и резко, быстрее, чем диктовало мое равнодушие. Красный взгляд провалился в что-то расплывчатое и белесое. Сморгнула. Запах казался отдаленно знакомым, но сейчас ему приходилось пробиваться через ветер, что дул уже от меня на это живое пятно. Встала, размялась, тонкое тело заколыхалось в подобии движений. Словно змея. Змий - искуситель. Морда раскрылась алой раной, разрезала ее тонкая, змеиная, право, довольная улыбка. Улыбалась своим незатейливым мыслям. Язык пробежал по губам, оставил на них влагу, что замерзла моментально, опалив пасть болью. Из рта повалил густой пар. Лениво взгляд скользнул по воздуху выше, казалось, сейчас душа выйдет из тела от этой совершенно болезненной радости, что охватила меня, но нет, я нужна ему здес-с-сь. Вздрогнула, замельтешила в этом тумане. Все размазано, будто в глаза молоко налили. Лихорадка трясла меня. Эта бешеная, яростная, надрывная радость была словно попыткой ухватиться за реальность, за настоящий, не тот придуманный им мирок, но не столь это было удачно, ибо передо мной все плыло, а из глотки вырывался бешеный, бешеный, сумасшедший смех. Я услышала его словно со стороны, будто смеялся Он с далеких небес над падальщиками, над ничтожествами. Право, дорогой, служба меня отчистит. Всю жизнь ты жрал падаль вроде меня, но я буду чиста, буду.
Приблизилась к волчице, всмотрелась в нее. Голос-то принадлежал суке, причем совсем еще молодой-зеленой. Глаза сощурились, смех оборвался столь же быстро, как и начался. Са-не-ра. Я ее знавала однажды, но из памяти нечаянно вывалилось. Но уже вновь откопала из могилы клочки памяти и складывала их медленно воедино; небольшая, тонкая, скулы вздернула высоко и насмешливо, глаза похожи на холодные, мерзкие льдинки. Странно, что я не учуяла ее раньше. Она сказала что-то, что боком прошло, скользнуло мимо, разрушилось в ветре. Укоризна читалась в голосе. Я смотрела в нее, пока эта игра в гляделки мне не надоела.
- Накорми их своей плотью, падальщица, накорми их своими презрительными мыслями.. Они не поймут, но ты не должна внимать их речам, слуш-ш-шай меня, падаль, будь верна мне. Напои своей кровью, будь их жизнью, накорми их жизнью! Зарази их всех жизнью, зарази их всех верой... - я преклонила голову, не сводя взора с Санеры. Игра в гляделки, игра в Жизнь. Они говорили, что Жизнь есть борьба, но они не правы. Жизнь - процесс. Почувствовав тяжесть этой тихой паузы, из моей пасти вырвалось сквозь зубы шипение. Он говорил моими устами. На грани сознания воссияла безумная улыбка. Он улыбался.
Все внутри трепетало в благодушной, отвратной радости, скорбящей, больной. Он будет говорить, рабы будут внимать его речам, речам божества. Я села напротив нее, устремив алое в темноту зрачка. Что она, такая молодая, забыла среди этих придурков из Заблудших Душ? Не понимаю, не понимаю. В висках забилось что-то сродни жалости, но вышло глупо. Голову склонила набок. Ей бы предать свою жалкую, смертную душенку Антею, или как там зовут ваших падших богов? Искренность ее веры для Него была сомнительна. Похожа на первородную. Родилась, вероятно, в Первом Ветре. Са-не-ра. Имя вызывало противоречия, оно нам не нравилось. Хотелось придумать другое, многим лучше, но ничего в голову, забитую Голосом, не лезло. Сейчас ее морда ничего, как казалось, не выражала, но чуялось скрытое раздражение - оно в зрачках билось сильно, слышалось в нотках голоса. С морей морды эмоции стерлись, заплыли жиром глаза, уголки губ презрительно поджаты и опущены.
- Они говорят с нам-и-и-и, и мы одни из них-х, - прошептала я, внимательно разглядывая волчицу. Он смотрел на нее, изучал, чтобы потом разжевать и выплюнуть остатки. - Боги с-с-слышат нас, неверная. Внимай их гласу, познай истину. Они спасут.
Клацнули клыки слишком громко, неизящно. Напряженность нарастала. Маленькая грешница прямо напротив меня. Смотришь ты на своих слуг хоть однажды, Шитахи? Все делало Его хозяином положения. Пара глаз смотрела в упор. Холодный ветер обдувал тощую спину. Белая волчица начала приобретать более отчетливые формы, более четкими и ясными стали ее глаза в наших.
Я встала на лапы и по кругу обошла ей, опустив шею на уровень тела и закрыв глаза. Лапы уверенно несли меня по нужной траектории, чувствуя мелкие нюансы камня и снега. Её холодное дыхание опалило мне бок, когда я проходила перед ней, чтобы сесть вновь напротив, держать грешницу в поле зрения. Необязательно было это делать, но отчасти это все было заполнением режущей слух тишины, когда каждый ожидает услышать что-либо.
- Тебе холодно, малая? - нарочито-плаксиво сказал Он. Я обошла ее и вновь уселась, сильно склонив голову над землей, смотря на нее исподлобья. Ему было интересно. Он играл в игру. Он нашептывал мне на ухо нечто. Я улыбнулась как можно мягче, но вышло скупо и сухо вновь. Видишь меня? Теперь я питаюсь твоим страхом и твоей уверенностью. Я не понимала его слов до конца, но они ласкали меня, забирались под кожу, между ребер. Но я не могла понять, зачем Каннибал прислал малую сюда в такой холод, да еще одну, на землю легионеров. Ха, совсем не думает о безумцах. Думает, что драное тело может защитить кого-то? Смешно. Самой бы раньше, чем нужно, не сгинуть к Калахире.

Отредактировано Аделхайд (2014-01-25 22:31:16)

Тяжелый взгляд у нее, такой тяжелый! Санера почти явственно ощущала, как тяжелая лапа безумия давит ей на холку, принуждая опустить голову. Отпустить голову. И рассудок. Отвратительно! Она уже видела подобное существо – лохматое, с  мутными незрячими глазами, воняющее чем-то до чуждого отвратительным. Но тот хотя бы не мог играть в эту детскую игру. Гляделки. Однако вот Санере отчего-то не весело.
Она не отводила взгляд только из-за упрямства. Извечного упрямства и гордости первородной, которую не выбьют из нее ни тяжелые лапы, не выгрызут длинные клыки. Волчица была еще слишком молода, и вовсе не хотела учиться на своих ошибках.
Или нет?
Услышав столь знакомое «неверная», она сдержалась. Лишь губа дрогнула, на миг, обнажив еще белые клыки. Нет, на эту удочку второй раз она не попадется. Пусть Аделхайд попрекает ее в чем угодно. Пусть! Ведь связываться с воплощением Безумия – надо ли? Уже пройдя один раз эту тропу…
Боги, боги. Неужто и Аделхайд  - еще одна их посланница? Скептик Сани рассмеялась бы, услышав подобное. Однако Санера чуточку повзрослела. Почему бы не принять во внимание и такой вариант? Тем более мать порою говорила, что сирые и убогие богам по душе.
Не назвала бы я Аделхайд убогой.
Она следила взглядом за волчицей и недоуменно повела ушами, услыхав странно изменившийся голос волчицы. Ну что опять? Как же сложно выдержать эту постоянную перемену странного разума, заключенного в тело худощавой волчицы.
-Нет, - осторожно ответила Сани, недоверчиво поглядывая на собеседницу и ожидая нового подвоха. – Мне густая шуба досталась по наследству.
И с облегчением повернулась на новый звук. Кто бы это ни был, пусть даже матерый медведь, она будет рада его компании куда больше, чем обществу Адельхайд.
Однако это оказалась всего - на всего рысь. Санера так обрадовалась ей, что в голову волчицы даже не закралось сомнение по поводу присутствия здесь  дикой кошки. Ведь пока они путешествовали, им не попадалась никого, что мог бы передвигаться по обледенелой земле. Ведь как бы Сани не хорохорилась, шуба не спасла бы ее от лютого мороза. А иные животные благословлением Шитахи похвастаться не могли.
-А ты, я смотрю, любишь подслушивать? – весело спросила она рысь.

The Body – The Night Knows No Dawn

Густобровая волчица скривила свои алые уста. Смотрит, вкушает, слушает. Красоту этого мира впитывает и вгрызается в сонные, со слипшимися глазами и влажными ресницами артерии. Черный мех нездоровым синим отливал у баков, странным серебряным у висков сверкал, стареет черная мать, стареет! Я гневливо поежилась, стараясь взять контроль над собой, но в совершенно ином расположении духа был Он. Его покоробили неторопливые, насмешливые слова этой рыси, что стояла перед нами, и все венки заполнило густое шипение, на помехи радио похожее чем-то. Радио, глубокие, слаженные городские голоса на покрытых белилами оконных рамах, голоса сквозь плавленное стекло, на которые мы (молодые еще, не задумывающиеся о странных истинах и смыслах) смотрели, вылавливали солнечные лучи или застывшую там жизнь - кусочки дерева, камни, обреченные на вечных покой, трупы бездушных насекомых, разглядывали их перламутровые крылышки, уже тогда тянулись к красоте не земной, а той, что сразу не познаешь, пока через себя не преступишь, не откроешь другие миры в заплывшем жиром сознании - приходилось много трудиться, да, стараться изменить, переиначить. Заглядываешь в белые окна, видишь там бездонные, подернутые дымкой глаза, а в нос бьет нечто едкое, закладывает в переносице что-то. Даже в буйствующих людях находил он красоту - в низком и уродливом - в безумии, которое бьет по открытому в гнилостной ране самолюбию. Вспоминаешь, как били тебя они, объятые гневом люди, боги спиртового пара и повелители мух, как на спине сверкали раны, которые лечил Он, но это как-то стерлось, приобрело старческую невзрачность и неприметность - магия времени, правда? Ничего не важно становится из прошлого, вспоминаешь как-то - будто перебираешь кости детей, убитых ради бога сто, тысячи лет назад, и только под ребром что-то защемит, а далее лишь гнилостное равнодушие, хотя, подумаешь, что может быть трагичнее, но правду говорили рабы - время лечит, время имеет собственные чары, в которых тонешь, тонешь, касаясь дна, а всплываешь другим, иным. Цвет безмолвного неба внутри или алкоголь застывшего времени, а? И мы опять рыдали, плача от невозможности вернуть прошлое; слезы высыхали, и мы опять пьяны ими сполна, и коралловые органы души переваривали их, разбирая по полках и выкидывали за ненадобностью.
Хвост крысиный поджала, деловито уселась настроив, стараясь все в поле зрения держать. Медленный, ленивый взгляд скользнул на белое пятно Санериных черт, смазанных из-за липкого льда в глазах. Правда, дурная кошка давно бы подохла с голоду, если не вмешательство всевышних. Ну и ла-а-адно. Потянулась вверх, вытягивая застарелый, тонкий, аки сухая, больная древесная ветвь, позвоночник. белая волчица повернулась туда, куда указала ей дикая кошка. Краем глаза алое око задело то место, куда указывала тонкая морда Санеры, однако ничего там и быть не могло.
- Делай свое грязное дело, делай свое грязное дело, делай свое грязное дело... - мельтешило в голове густым слоем наложенных друг на друга слов. Они называли это безумием, Он называет это Просветлением - впрочем, обе стороны были правы. Не бывает худа без добра. Черви сжирают твою плоть, но они делают тебя более сильным. В любом случае, смерть далека от умов этих червей, она за гранью для них, для этих длинных, мудрых паразитов. Я продолжала тянуться, растягивая то спину, то шею, то напрягая лапы - после расслабление сухих мускулов было более сладостным для изнеможенного тела. Меня слова дурной рыси не слишком задели, как ее, вероятно, лишь немного задели Его, подкравшиеся под пришедшее в движение раздражение; впрочем, сознание на миг посветлело, и это было сродни вспышки, но продлилось это лишь миг. Как удар, когда несколько мгновений лишь взор имеет четкость и ясность, а осознание мира переходит в другое состояние паразитического бытия, ибо все время, пока мы не захвачены целью, можно называть паразитизмом, ибо наши души рождены для службы - так говаривал Он однажды; я не хотела судить его слова, так как глубоко где-то бредовый взор палил о том, что вся моя сущность состоит из его слов, его выражений, его смысла; но то лишь радость, ибо моя зависть к нему при нашей двойной жизни была выше краев, ядом переливалась. В глазах резко помутнело, а слова снова стали ударами отзываться в сухом, бренном теле. Резкий вздор через муть. Говорит:
- О! - легкое искривление черных губ, короткий выдох, что сделало этот звук мягче, изящнее как-то. - Правду глаголишь, сущая песня! Она видит, видит. Только видит, - на этом Его голос немного ощетинился, словно ударил в незримый медный гонг, - ли она? Мир полон слепцов, идущих к пропасти, причем многие сами себе глаза выцарапали. Так много орудий, которыми это можно сделать, причем безболезненно почти.
Скажет:
- Не злая, - задумчиво проговорил Он, а мой же вид сохранял и приумножал лишь фанатичную отрешенность - так бы Они выразились, - Верно, эксцентричная. Эксцентричная густоокая волчица, глупая, старая волчица. Ха! Вряд ли можешь защитить, но Калахире нынче не до новых душ под ее сердцем.
Шипение медленно утихало, как уставшая от долгих стараний буря, однако в висках продолжало биться под тонким снегом горячее сердце. Казалось, что оно всюду, во всем теле, даже в прикрытых в фальшивом спокойствии глазных яблоках. Райское, банальное румяное, эдемское яблоко.
Бессмысленная тишина перед бурей.