Энтузиазм. Волчица прищелкнула языком, чуть прикрыв веки. Энтузиазм, чистый и незамутненный, так и рвущийся из груди молодого волка, чьи лапы практически дрожали от нетерпения. О, несомненно, ему хочется побывать везде - и, что также несомненно, сунуть везде свой нос, при этом, однако, с величайшим почтением спрашивая разрешения. Возможно, Веледа бы тоже поначалу так суетилась, обследуя подземные просторы, но в ту пору, когда она сама оказалась здесь впервые, ей было думать недосуг даже о том, чтобы вдумываться на обычных ознакомительных экскурсиях. Тем более что с самого начала её путешествия по подземелью каждый поворот приносил неприятности и страх, и если бы не дружеская поддержка, то был бы сейчас у Ордена совершенно иной госпитальер. Возможно, что даже и мертвый.
Алчность в отношении впечатлений и тайн была совсем не тем качеством, которое первородная хотела бы видеть в адептах. О, разумеется, это вело к прогрессу, продвижению и развитию, но с равной вероятностью могло обернуться и для стаи, и для самих адептов немалой бедой. За неизведанным поворотом мог оказаться широкий луг, а могла и возникнуть под лапами пропасть или же гнездо ядовитых тварей.
- Тебе несказанно повезло, что боги открыли тебе глаза на верный путь, - негромко произнесла Веда, цепким взглядом возвращаясь к Гаспару. - Подойди ближе, адепт, - волчица отступила на несколько шагов к углу, отворачиваясь и осматриваясь, словно выискивая что-то средь стен. - Твое рвение похвально, - довольно скупо и сухо проговорила Веледа, словно приступая то ли к лекции, то ли к выговору. - Но несет опасность не только тебе, но и нам, - в разноцветных глазах волчицы не читалось ни единой эмоции, да и внутренне госпитальер была спокойна, как дохлая мышь.
Первородная слабым движением кивнула в сторону заросшей стены, предлагая обратить внимание на поросль зеленых, алых, бирюзовых и даже почти бесцветных растений.
- Ты сможешь сказать, что из этого представляет опасность?

Адепты всегда были самыми сложными из её подопечных. Их отношение к стае варьировалось от настороженных, себе на уме волков, попавших в Орден под давлением судьбы, и вплоть до таких, как Гаспар, восторженных юнцов. Поначалу Веледа чувствовала себя не в своей тарелке, когда принялась пытаться исправлять окружающих и уговорами ли, угрозами ли наставлять их на путь истинный - в конце концов, память о собственном бессилии была еще свежа. Но вряд ли ей было тяжелее, чем выходцам из Легиона, звавшегося теперь Альянсом...
Гаспар был осторожен, но это еще ни о чем не говорило. Веледа чувствовала, что его неуверенность завязана прямиком на её собственном присутствии, однако не могла в одно мгновение превратиться в добрую тетушку, утешающую и успокаивающую. Орден - не место для лечения нервов, он лишь дает пристанище для того, чтобы личность лечилась сама, а способствовать этому прежде всего должна вера. Ненужное раздражение колыхалось в груди госпитальера всякий раз, когда она смотрела на воспитанных не по правилам волков, лишь малая часть которых способна действительно и в полной мере воспринимать окружающий их мир. Многие, как недавно узнала Веда, отреклись от самого существования богов, что госпитальера тревожило и смущало; и они же воспитывали своих щенков, не даруя им мудрости предков, оставляя их жить в неведении, словно псов. Если у души нет хозяина - позднее он найдется, но выбора уже не будет.
А таких, что ведут себя по пути духа несмотря ни на что, следует оберегать с особым тщанием. Веледа внимательно смотрела на Гаспара, чувствуя в нем столь четкое опасение, что расстраивало госпитальера. Вероятно, то, что он чувствовал себя не на своем месте с самого раннего возраста, вынуждает его с осторожностью жить даже там, где уютно его сердцу.
- Ты прав, - волчица кивнула, услышав ответ. - И этому правилу подчиняются не только они, но и мы. Зачастую кричащие проповедники говорят меньше, чем те, кто советуют шепотом, - госпитальер слегка улыбнулась.- Но в Подземелье все равно лучше не ходить за каким-нибудь шепотом во тьму без сопровождения.
Волчица подошла ближе, почти касаясь боком адепта.
- И в то же время ты неправ, - без какого-либо осуждения продолжила первородная. - Опасно все, если не знать меру. Вот это, - Веда кивнула на невзрачные ползучие побеги, стелющиеся под более высокими стеблями. - Дарует облегчение боли, но стоит переборщить, и пропадают остальные чувства.
И снова слова её можно было отнести не только к травам, однако продолжать Веледа не стала, лишь тихонько вздохнув. Отвлек её посторонний шум, чьи-то поспешные, тяжелые и неловкие шаги по песчаному полу шуршали, и звук эхом раздавался в сводах пещеры. Нахмурив брови, волчица повернулась к нарушившей покой росомахе; на её памяти Шаурд редко когда соизволял передвигаться с подобной скоростью. Дождавшись терпеливо, пока Шаурд восстановит дыхание, госпитальер приблизилась к нему, подозревая не лучшие новости.
- Свара у дырки, - выплюнул хрипло зверь, морща морду по своему обыкновению и, на удивление Веледы, обойдясь без богохульств и поминания Варгиной половой жизни. - Опять твой мелкий дурохвост вляпался, - уже с отчетливо прозвучавшей неприязнью выдал Шаурд, прошлепав к воде и с наслаждением утоляя жажду.
Несмотря на то, что речь росомахи для неподготовленного слуха была похожа на варварский шифр, Веледа, не один день знавшая друга, похолодела, поняв все с первого раза.
- Идешь со мной, - коротко бросила она Гаспару, мгновенно сориентировавшись. - Возьмешь её, - госпитальер повторно кивнула на уже указанную ранее лозу. - Листья не трогаешь, рвешь сколько сумеешь, - не успев почти окончить фразы, волчица развернулась и ринулась к выходу. - Верхний ход, - бросила она, не оборачиваясь и не сбавляя шага.
Ненавижу свою работу.

Крыса не верит пай–девочкам.
Пай–девочек не существует. Вот если парень коллекционирует заячьи лапки или временами говорит слова навыворот, то он абсолютно точно ведет себя начистоту. Но если кто приветлив с чужаками, ответственен, серьезен, и в доме у него тишь и благодать — наверняка он сделал что–то такое, что родная мама не простит.
Вот и Веледа.
Великий госпитальер ордена.
Святая, как сама человечья Мать Тереза.
Исполнительная и серьезная, такая холодная и ответственная! Она поможет тебе, путник, в холодную минуту, но непременно даст леща и отправит в дальний путь твою ленивую жопу, решившую наладить загар на кристаллах. Она велика и идеальна. Для ордена. Прямо религиозный фанатик...
Суха как кость, невыносима в том общении, в котором не надо проповедовать.
О, Крыса прямо терпеть этого не мог!
Иначе зачем бы он сидел тут уже пару часов?
Он пришел невыносимо рано и невыносимо долго маялся бездельем. Свою жизнь до этого он оценивал вполне счастливо, ну, в конкретно данном времени. Он делал что хотел и получал от этого счастье — такими путями, благодаря которым в глубине души не хочется никому вставлять палки в колеса. И его цель была вполне проста — понять, в каком месте у этой беломордой появляется терпение и в какую палку она сплавляет злобу.
Так что он пришел невыносимо рано и невыносимо долго маялся бездельем.
Прийти было легко — лекарские мать–терезовские пещеры принимают каждого оборванца. Но чинно Мавр уверял да бил себя в грудь, что он крайне усталый, но могучий охотник, и нет ему нигде покоя, кроме как тут (просто так, что он, уверять не может?). Позднее он раскрыл тему собственного храпа: его покойная матушка уверяла, что храпел он исключительно на правом боку, однако состайник божился, что это совершенно не так и храпит он на левом. Однако абсолютно неясно, с какой стороны смотрели оба индивидуума, чтобы точно утверждать, на левом или на правом боку храпит их бурый друг, который обладает излишне крепким сном и сам не повернется. А другой состайник и вовсе говорил, что звуки только в клубочке, но зато такие, что птицы слетают с деревьев, что с учетом отличной акустики пещер сделало бы трагедию всего волчьего общества...
В общем, заливал он столько (и в пустоту), что, как потом поклялся, спать теперь совершенно не способен и потому предпочтет провести свой отдых, обсуждая нечто невероятно важное с Веледой.
И ни в коем случае не употреблять сонных травок — нет, нет, у него от этой штуки несварение, а каждые пятнадцать минут по кустикам грозят стае немедленным развалом.
В общем, Веледа, спасись и сохранись. У Арашу, Антея и Калахиры. С тобой говорили обо всем.
— Веледа, ты не устала в пещерах? Наследница твоей, о святой Антей, стаи, уже давным–давно наверху и возможно уже строит белых клином отгрызать хвосты неверных. Ты вот вообще хвосты кому–то отгрызала, о женщина? По–моему, увлекательнейшее занятие.
Отгрызать хвосты тех, кто не похож на будущий стейк, та еще препротивная и пренеприятная гадость. У них же жизнь там есть, детки и все такое, даже у кретинов, и они представляют некий научный интерес — по крайней мере, интерес по передаче опыта. Но уж зачем Вели знать настоящее мнение Крысы? Не для того он Крыса, чтобы мораль проявлять.
— Или, может, ты хотела бы вернуть Солнце? Мы тут засели уже невесть сколько времени — поди определи день по кристаллам — и не делали ничего, чему меня учили эти долгие уроки волчьей религии. Вели, мы спрятались от опасности, и пока верхние мучаются от голода и непонимания, ломаются в попытках вернуть светило — мы живем в этом, человеческом, как его там... информационной изоляции, и единственное, что нам угрожает — снова человеческая хрень, когда нам не хватит волков, чтобы размножаться без пересечения родственных связей. Кому нужны боги, если все хорошо?.. Мы их забудем.
Теперь пробуем повторить те идиотские упаднические речи, которые летают по всему Ордену. И нервируют все, что еще не продало мозги жопе. Нет, ну какой–то смысл может в этом и был, и где–то внутри души он Крысу, может быть, волновал — но способ подачи откровенно не тот. И речи бредовые. Он живет тут, и ему прекрасно себя чувствуется, боги ему подарок сделали!
И он ждал, когда она ж взорвется.
Гори–гори ясно, чтобы не погасла.
Это сначала ее мелочью типа храпа или анатомии оленя развлекали: Крыса начал наступать на личные фронты.
А тут бац, и Ружик–Ясно–Солнышко пришел. Это словно ты ловишь отменного жирного зайца, а внезапно под лапы падает тетерев. И что поделать?
Хотя, признаться, Крыса, до того смирно лежавший, оживился, поднял голову и поприветствовал гостя. Ну подумаешь, что чужого?..
— О, привет, Ружик.
Можно не спрашивать, какими он судьбами. Рыжий недавно уверил, что он целитель, а это — дело полезное, так что никаких претензий.
— Ты как?
Интересно, согласится ли мелкий весельчак залезть сегодня в пещеры глубже, чем обычно?

Отредактировано Крыса (2016-08-01 00:32:28)

Глаза Рыжего разгорелись пуще прежнего. Ещё немного, и волка можно было бы таскать по всяким тёмным углам заместо светильника. Крыса толкал великолепные развращающие вещи, и Руж с радостью их впитывал. Он хотел было уже доверительно прошептать другу о том, что он по этому поводу думает. А думал он много, правда, недолго. Уговоры богини это, конечно, движущая (но в случае Ружа - удерживающая) сила, но если тут начнутся страшные вещи, Рыжий сам разберёт печать. Зверь облизал пересохшие губы и покосился на Веледу. Её могло напугать потенциальное могущество ученика. Напуганный госпитальер начинает применять силу, чаще всего - грубую.
А у Ружа натура тонкая, грубых воздействий не приемлет.
Веледа выглядела как-то не очень. Должно быть, она принимала их с Крысой буйную компашку за сборище неразумных, недалёких зверей. Как дети! А долгое общение с детьми без надлежащей степени влюблённости в них способно спечь самые крепкие мозги.
- Пробовала дать ему снотворное? Видела, видела? - радостно завывал Ружик, заглядывая госпитальеру в глаза и стараясь незаметно ретироваться с поля действия Крысы. Это только им, истинным учёным и докторам доступно понимание слов "всё во имя науки!", а охотники могут и кусаться начать. Истинный восторг Ружа если не заражал окружающих, то побуждал их использовать когти, клыки и злые слова.
Чего он хотел? Работы какой-нибудь, но раз такое дело...
Рыжий заткнулся. Сверлил пол пещеры задумчивыми глазами, прикусывал губы и мычал.
- А других держаться кто будет? - спросил волк. Посмотрел на Крысу и вдруг понял, что он с ни заодно и его речь может уметь успех.
- Кто же их, бедняжек, спасать будет? Наши лапы, или наши Боги? - рыжий раскачивался из стороны в сторону, будто входя в транс. С трудом в этом можно было бы распознать благоговение и трепет перед темами, что он собирался раскрыть.
- Разве не было сказано - полюби ближнего своего? Накорми, обогрей, умой, наставь на путь истинный, - зверь горестно вздыхал, печалясь, что волчье обличье не позволяет загибать пальцы на лапах. Люди! Как люди могут быть прекрасны в своих пламенных речах! Если они могли брать телодвижениями, то Рыжий работал на чистом энтузиазме.
Неподалеку кто-то застонал. Руж покашлял, стараясь заглушить посторонние звуки. Нечего тут!

Клыки у горла первородной задумчиво приминали шерсть, будто дразня хозяйку испытать непрошеных гостей на крепость не мыслей, но тел. Белая привычно проигнорировала поползновения артефакта, но мысли продолжали настойчиво лезть в голову. Крыса все чаще упоминал её род, словно и не подозревая, по какой тонкой кромке ходит. С каждой минутой Веледа все меньше ощущала себя хозяйкой в своем логове, и это пробуждало в ней досаду и раздражение. Раньше еще госпитальер могла терпеть такое пренебрежение к своим правам, когда она была слабой и неуверенной охотницей, и попрание её свободы сейчас было более болезненно, чем если бы она обладала ею с рождения.
Ни за одну власть не цепляешься крепче, чем за приобретенную. За выстраданную же - еще пуще.
- Город стоит не для наших рассуждений, а для опасений. Нам ни к чему связываться с людским родом; не они у нас в союзниках и рваться в их ряды не спешат. Амонкира не для удовольствия вашего, а для жизни благо дарует; да вы сейчас только и можете, что языком мести, - все тем же ровным тоном произнесла Веда, глядя на ученика своего строго. Она давала понять, что недовольна поведением своих подчиненных, и если сейчас они этого не поймут, то придется ей в очередной раз доказать право на авторитет. Руж и вовсе разочаровывал волчицу своей мягкодушностью; внимал чужим словам как дитя, цепляясь за речевые обороты едва ли не сильнее, чем за веру.
- Руж, неужто скажешь мне, что Орден не ценит и не поддерживает близких? - первородная будто и не слышала его вопросов. - Твое рвение в познании похвально, - уничижительный голос её изворачивал смысл слов наизнанку; не только вы так можете, господа. - Но завершил ли ты то, что тебе было велено?
Волчица прошлась по пещерке, примостившись на небольшом возвышении-углублении у стены. Из коридора повеяло падалью; нос госпитальера сморщился.
- ...не завершил, куда ему, - из-за поворота показался сначала сварливый голос, а затем его лохматый обладатель. - Охламоны лентяйные, - фыркнула росомаха, ощетинив усы и нагло оттирая плечом Крысу. - Рыжий, да ты никак в последыши крысиные подался? Тогда подсобить могу, - Веледа напряглась, подняв уши. От Шаурда предложение помочь всегда пахло гнусно.
- Давай я тебе яйца схарчу, а ты мамке докучать перестанешь? Будешь ну вылитый приятель, хоть хвостами срастайтесь, - улыбаясь чуть подгнившими желтыми зубами, росомаха вплотную приблизился к Ружу и протяжно шмыгнул носом.
- Будет тебе, - укоризненно уронила Веда, не скрывая, впрочем, веселья в глазах.

Но Велеле была бы не Велеле, если бы не сохраняла спокойствие и благоразумие. Словно десять поколений прожила, и теперь вещает со своей колокольни.
— Не тебе размышлять о городе, Веледа. Город моя родина, и город был союзником мне. Я дышал воздухом города и жадно глотал его дары — знания, что недоступны волку. Я знаю их взгляд на историю: они говорят о временах, когда Волк и Человек пусть и не были союзниками, но стать могли, — Крыса склонил голову и ударился в воспоминания о своей наивной молодости. Тогда он действительно верил, что двуногие и четырехлапые могут жить вместе, и что все их разногласия носят временный характер. Он мерзко захихикал, подтрунивая над самим собой.
— Те времена, правда, давно прошли. Но уж если город создан для чего–то конкретного, а не от случайной прихоти Шитахи, то уж точно не для опасений, госпитальер, — волк задумался, — за кого ты меня примешь после моих речей? За изменника, мечтающего вернуться в свое дикое логово, за труса, подогнувшего хвост от плети Богов, или, может быть, за змея, что лишь вкушает дары чужого труда, но не в силах быть к нему причастным? Уж я не верю, что ты принимаешь меня всего лишь за лентяя.
Кажется, Крыса полетел.
Точно полетел. Все, пиши пропало, он начал думать и копаться в прошлом — а от такого никогда не жди добра. Это ж прямой путь ко всем порокам общества: к алкоголизму, трудоголизму и, пожалуй, идиотизму. А в силу того, что волчья ватага из неопределенных обстоятельств не обладает спиртными напитками, у Крысы наличествовали лишь самые ужасные из грехов. Упаси боже, святая мать Арашу, оставь здесь заливать расплавленную чушь прямо в ушные раковины Вели. Вели, которая, видимо, испытывала искренние негодования насчет Ружа. Смотрела на него, пытаясь то ли прожечь, то ли выесть в нем дырку. Возможно, это следовало бы растолковать как угрозу и самому Крысе. Но Крыса слишком занят для этого.
Он сейчас как раз глупил и слишком путался в причинно–следственных связях, чтобы контролировать потоки речи. Но у него хватало ума — пока хватает — чтобы не говорить о своем неверии в идеалы.
А Руж тоже вспомнил о городе. Видимо, город сладко пьянит всех своих выходцев — слишком сладок, приятен его вкус и вкус его жителей. На взгляд рыжего старый товарищ ответил мерным кивком со сдержанной улыбкой. От его речей, полных молодого бунта и рьяных фантазий, на Крысу снизошла новая волна ностальгии. Вспоминал о том бунте, о том старом давнем бунте... В те времена казалось, что можно достать звезды с неба, стать единым с человеком, собрать стаю и развалить ее.
Иногда волк забывал, что этому мальцу пять лет. Иногда он забывал, что ему семь.
Он бы что–то сказал мальцу, да только на этот раз не смог ни возразить, ни поддержать.
Вскоре почудился знакомый запах. Грязь, волки, мускус да травы.
Это росомаха Веледы пришла доставать хозяйку из когтей гостей. Росомаха была хороша, что поделать. Крыса бы с ней подружился.
— Шаурд, я тоже рад встрече, — кончики черных влажных губ поползли вверх, — С каких пор ты сам стал ударником труда?
— Если тебе так надоели объедки, что ты согласился на Ружкиных друзей, я всегда могу откопать тебе своих. Но где ж ты пропадаешь, если захотел пожрать нерожденных младенцев?
Малышка Маври широко зевнул, после чего вытянулся, насколько позволяла пещера и начал потягушки. Потягушки–потягушки–потягушечки!
— Впрочем, если вам надоели мои пятнадцать скромных минут трепа, — пауза, — я бы не отказался и от охоты в дальних концах пещеры. Лучше бы нам скорее проверить все ходы. Один Антей знает, что там зарыто.
Легкий взгляд на Шаурда.
— Я бы посмотрел, не отвалились ли у тебя от этой падали лапы, которые должны бы летом таскать по деревьям.

Иногда Алериону казалось, что ответ из Калле он вытягивал клещами. Это восхищало и раздражало одновременно. С одной стороны подкупала способность легионера слушать тебя: чутко, с уважением, не перебивая. Для таких, как Ал, – любителей поболтать и приукрасить – молчаливый Микаэль был идеальным собеседником. С другой стороны немногословность долговязого переярка настораживала: а что он на самом деле подумал, как отреагировал, не ждать ли нож в спину? Но Калле совершенно не производил впечатление подлеца. Он нравился. Мягкий и доброжелательный, не претендующий на славу и высокую должность. В последнем Рин был с новым другом более чем солидарен. А ещё честный:
– Я никогда не воевал... Надеюсь, ч-что и не п-придется.
На искренность Алерион старался отвечать тем же, хотя и получалось с переменным успехом. Так что сейчас он лишь грустно уронил:
– Придётся. И тебе, и мне.
И столкнувшись с этим чисто "микаэлевским", безоблачным взглядом отчего-то растаял, смутился, добавил:
– Надеюсь, что нескоро.
Он и правда хотел в это верить. Несмотря на всё своё бахвальство, драчливость, вспыльчивость, Ал знал, что на войне – в настоящем сражении – его сметут, как песчинку. Вот поэтому его место здесь.
Орденец вертел головой под затемнённым, дымчатым куполом, и ему не хватало только звёзд. А так – это уже почти его дом. Запах трав въелся в шерсть, солнечные глаза привыкли к темноте, а если на душе неспокойно – достаточно найти мраморный, непоколебимый силуэт Веледы.
Им пора бы на заслуженный отдых, однако Алериону хочется сказок. Возможно, это его способ отвлечься. И он пристаёт, точно маленький волчонок, к Микаэлю, выпрашивая на ночь чего-нибудь западного, будто экзотичную сладость. Ведь он искренне надеется, что в каждом – даже легионерском – доме есть крошечный уголок детства.
На такую просьбу великий и ужасный представитель Альянса реагирует очень странным образом: удивляется, хлопает глазами, таращится по-совиному. Во взгляде – весь мир. А он у Калле бездонный.
Ал уже хочет ловко сострить, но Микаэль неожиданно где-то находится и выдаёт:
– Чем пугают д-детей?... М-моими родителями.
Первые секунды северянин не понимает, как реагировать. Его глаза становятся янтарно-стеклянными, а он сам – ещё большей совой, чем Калле. Выпучив гляделки и выдержав трагическую паузу, Рин начинает нервно хихикать. Ему до сих пор не верится, что его милый, добрый собеседник умеет так мастерски шутить. Поражает вообще сама способность Микаэля выдавать вот такие вот анекдоты. Сам этот факт способен довести до слёз и нервного тика. Уже потом Ал подумает, что это, может быть, к лучшему, что легионер так тепло ему улыбается, находит в себе силы веселиться и моментально забывать о плохом – значит, вот он какой, настоящий, каким не представал ни разу с самого своего первого незабываемого появления? Такой он, молчун-скромняга?
Насмеявшись вволю, Алерион по-доброму смотрит на собеседника и осторожно предлагает, в любой момент готовый сменить тему:
– Какие они – твои родители?
И на всякий случай добавляет:
– Если не хочешь – не говори. Это совершенно не моё дело.
"Но лезть обязан!" – Светится в глазах.

Отредактировано Алерион (2018-03-15 22:38:37)

Мертвые матери. Мертвые отцы. Мертвые братья и сестры. Мир, в котором им приходилось жить, был жесток. Но Микаэля беспокоило обилие ушедших раньше времени родных и близких, что носили в своих сердца юнцы, вроде него. Куда ни глянь в это темное время, на запад ли, на восток, или и вовсе сюда, под землю... Везде потеря, у каждого грусть в глазах и мертвецы за плечами. Разве так должно быть? А если и должно, то кто принял такое решение?.. Должно же в этом мире быть безопасное место. Хотя бы одно, безопасное место...
Боль в глазах Алериона была мягкой, горько-сладкой. Такой она становится со временем. Из чудовища, которое выворачивает тебя наизнанку и рвет своими когтями внутренности, она превращается в маленького зверька, который не беспокоит, пока его не заденешь. Однако целиком она не уходит никогда. Просто к ней привыкаешь. Ко всему на этом свете можно привыкнуть. Ал забывал, как выглядели его родители, и это было естественно. Волки выживают лишь благодаря своей способности забывать, это механизм, который защищает от необратимых душевных потрясений. Но некоторые вещи забывать нельзя...
- Когда я вспоминаю о своей матери... Я почему-то представляю Веледу.
Калле резко поднял голову, в удивлении глядя на Алериона, необычайно пристально. Неужели он серьезно? Нет, в этом не было чего-то зазорного... Но голубоглазый не мог представить Инквизитора в роли матери... Как это?.. Хотя... Вспоминая его собственного отца... Наверное, ничего удивительного.
Ал поднял голову, уши его навострились, а взгляд устремился куда-то в сторону. Микаэль тут же повернулся в ту же сторону, замечая нарушителя их спокойствия. Волчица. Маленькая, нервная, со странной шкурой... Такие здесь, в Ордене, встречались. Алерион рассказывал ему о черноорденцах. Но больше крох информации, которые выдал друг, он ничего и не знал о подобных этой незнакомке.
Она долго собиралась с силами, то и дело отводя взгляд и переминаясь с лапы на лапу на месте. Как же Микаэль ее понимал... Он не знал, чем вызвано ее поведение, однако он сам предпочитал вообще не попадаться кому-либо на глаза, боясь принести неудобства или помешав чем-либо ненароком.
– Красотка, поверь мне: мы не кусаемся. Мы же не кусаемся, да, Калле?
Алерион явно хотел помочь, однако получалось-то плохо. Микаэль в замешательстве смотрел на заигрывания первородного с несчастной, переводя взгляд с друга на волчицу и ее зажмуренные глаза. Что уж, откуда такому, как Алерион, знать, что означает всепоглощающая социальная неловкость. А он, Калле, понимал. Потому что был абсолютно так же неумел... Неумел в жизни. И именно поэтому даже не представлял, что же нужно сделать или сказать.
– Я нашла в переходах неорденскую волчицу. Ей нужна помощь лекарей.
Микаэль насторожился. А как иначе, он же сам, знаете ли, "неорденский" волк. Ал предположил, что речь идет об орбецинке. Прекрасно понимая, что ответа от гостьи придется ждать еще пару минут, пока она соберется с силами, Калле неожиданно уверенно выдал:
- Не обязательно орбецинка, - слова сопровождались многозначительным взглядом на белошкурого друга. Если Калле смог при загадочных обстоятельствах оказаться в Подземелье, то и кто-то еще мог... Ну и возможность ловушки отметать нельзя было, однако Алерион и сам уже подумал об этом. Молодой волк прочитал это в движениях адепта, в появившемся напряжении в мышцах, по изменившемуся вокруг воздуху... Калле был крайне внимательным и проницательным. Такому дару можно научиться лишь после часов молчания, жизни, прожитой слегка в стороне, проведенной за созерцанием окружающих и их поступков. Тогда каждый жест, каждый взгляд обрастает смыслом.
Пока Алерион искал что-то в запасах лекарей, Микаэль подошел к незнакомке. Однако, остановился на почтительном расстоянии. На таком, которое сам посчитал бы для себя комфортным.
- Не б-бойся. Алерион п-поможет, обязательно, - мягко проговорил Калле. - И да... М-меня зо-овут Микаэль.