Новый сезон. Октябрь 186
Жизнь в новой стае для волчицы стала сказкой - ее мгновенно приняли и кажется даже начали уважать, по крайне мере никто не смотрел снисходительно, словно свысока, а еще рядом была старшая сестрица, которая была опорой и поддержкой. Сколько миль прошла белоснежная, сколько мрачных мыслей и идей взбредало в голову, даже становилось страшной от такого потока негатива, но она справилась, несмотря ни на что - дошла до цели, оставив все сомнения позади. А еще она наконец могла заниматься любимыми травами, практически забросив охоту. Только вот сердце все равно было не на месте, кажется оно никогда не найдет покоя и всю жизнь будет терроризировать Комарика. Что-то не то, не так, ее тянет на солнце, хочется подставить заостренную морду солнечному свету, позволить ветру поиграть со светлой шкурой.
Наконец набравшись отваги, вздохнув полной грудью и запомнив где находится вход из укрытия Ордена, Кьяра боязливо показалась на поверхности, в надежде увидеть яркие сочные краски осени, когда вся листва насыщена красным и золотым, но вместо этого ее взору предстала весьма мрачная картина уныния - похожее на снег, но вместо девственного белого - загробный темно-серый. Вместе приятного родного холода, который взрастил юную волчицу на севере, облизывая острым языком конечности - спертая духота, так что пришлось остановиться и попривыкнуть к такому.
Зеленоглазая медленно поворачивала голову, пытаясь зацепить взгляд хоть на чем-нибудь, но все было тщетно. Сбросив оковы оцепенения, бывшая первородная медленно пошла вперед к реке, позволяя нежным лапам утопать в сером пепле.
Тишина пугала. Природа словно умерла, а феникс не торопился возрождаться.
Некогда высокая трава, примялась под ровным слоем вулканических выбросов, теперь покорно стелилась прям под лапами, освобождая обзор зеленым глазам хищницы.
Кьяра чувствовала себя непривычно спокойно - это пугало еще больше. Тут, в месте где все живое находится на волоске от смерти, первородная в своей тарелке...или может это из-за пустоты? И совсем никого нет. На мгновение прикрыв глаза, Сара расслабилась, полностью отдаваясь во власть тишины.

Медленно обводя взглядом этот мрачный мир, зеленоглазая, являвшаяся единственным белым заметным пятном, которое подобно ожившему памятнику - плавно двинулось вдоль реки, заглядывая на свое отражение, словно любуясь отражением. Изящные кроткие движения, каждый щаг, едва заметный поворот ухом - ничто не было не замечено, Комарик наслаждалась одиночеством и мыслями о будущем, в котором обязательно был тот самый, еще не встреченный на жизненном пути.
Когда самолюбование надоело, белоснежная отвернула от водоема голову, поднимая ее вверх и устремляясь задумчивым взглядом вперед, туда, где затаилась черная волчица, вызывающая к себе интерес даже у такой трусихи как бывшая первородная. Остановившись на месте для принятия решения, Кьяра втянула воздух со свистом, медленно выдохнула и все же отправилась к посторонней.
- Приветствую... - чуть-ли не прошептала Сара, вставая не очень близко к неизвестной и прижимая ушки к голове. Осматривая смольную, хищница первым делом оценила состояние Магмы и ее предположительный возраст, всматриваясь как можно тщательнее в какие-либо шрамы.
- Мир так изменился после всего этого - едва заметная грустная улыбка, но радости совершенно  не было. Хотелось просто узнать нужна ли помощь, да отправиться по своим делам.

Комарик осторожно сверлила любопытным взглядом зеленых глаз неизвестную волчицу, предпочитающую молчать. Ее присутствие могло бы остаться совершенно незаметным, но вот белоснежная решила все же полюбопытствовать да и просто пообщаться с волчицей. Тишина радовала, ласкала слух, в голове родилась небольшая песенка, отражающая душевное состояние Кьяры.
Если не делать ничего плохого, Никому не сказать дурного слова.
Наверно будут любить, наверно будут уважать. И вероятно будут брать за хвост и провожать.
Да, алгоритм прост и он является основой, Круто, замечательно и в целом просто клевой!
Если не делать ничего плохого, Никому не сказать плохого слова. - медленно начала напевать себе под нос бывшая первородная, в такт покачивая головой и повторяя слова раз за разом.
И кажется неизвестная стала роднее, но все же находясь на чеку, Комарик не решалась расслабиться полностью, то и дело скашивая глаза в бок. Молчит. Странная.
Показалось, что это родство душ, так бывает, когда с чужими есть о чем поговорить, да и понимают они всегда лучше.
Эй, зачем ты лезешь из кожи, в ней довольно удобно.
А мы с тобою похожи и вроде бы обе свободны. - она замолчала, склоняя вбок голову и тяжело вдыхая.
- В этом аду, я словно дома, и чувствую себя в раю... - она возвела глаза к мрачному небу, едва заметно улыбаясь.
Антей... ты создал странное создание по своему образу и подобию, можно ли утверждать, что во мне что-то есть от тебя? Эта...странность? Желание быть полезной?

Она уже совершенно позабыла о том, что черная находится рядом и они совершенно не знакомы - расслабилась, намурлыкивая себе под нос очередной приятный слуху незамысловатый мотивчик и кивая в такт головой. Со стороны Кьяра казалась сумасшедшей, ведь мало кто может так себя вести с неразговорчивыми чужаками.
Неожиданно крикнула птица, которая до этого была незамечена, а хищница вздрогнула от неожиданности, крутя головой и пытаясь найти хозяина столь громкого и неприятного голоса. Никого. Глаза отказывались подчиняться на все сто процентов, видимо сказывалась жизнь в Ордене.
Черная встала молча, не издавая лишних звуков, лишь едва уловимый запах подтверждал, что Магма не плод воображения, а реальность...такая странная и неопознанная.
- Кон-нечо! - промямлила зеленоглазая, делая неуверенный шаг следом за темной хищницей, но после останавливаясь. Ее разрывало на части от праздного любопытства, от жажды узнать  что из себя представляет смольная...А с другой стороны... Страх сковывал лапы, лишал рассудка, а вдруг это ловушка? Именно сейчас, когда она обрела семью, нашла себя и кажется ее сердце начинает петь особенно по вечерам, зеленоглазая все же сделала шаг вдогонку.
- Постой! Погоди! - перейдя на рысь, а после и вообще двигаясь рывками, волчица понеслась за странной гостьей, создавала вокруг себя огромное количество вопросов.

В бешенстве. Ответы на вопросы не найдены. Паскуда сдоxла прям на глазаx. Как оленина: ножки подкосились, лапски сложились и морда по земле распласталась. И это всё? А я тебя к горе тащить собирался. Черношкурый что-то злобно ворчал, вертясь вокруг трупа, при этом неприязненно лапой тыкал в живот и морду предполагаемого трупа.
- Сдоxла скотина. Заключил зверь, поднимая глаза на патрульныx. - Вы только взгляните, - видимо, возмущению предела не было, - заинтриговал и отдал душу калаxире. Каждое слово сопровождалось скрипящей эмалью, злобными плевками. В общем, к концу выкриков слюна висела на морде Растра и Фрая. Это ж надо было потратить на этого нытика столько времени. В горле навязчиво xрипело и першило. Надо было сразу разорвать ему брюxо и дело с концом. Уже бы лакомились свежей олениной. Опустив морду куда-то в сторону передниx лап мертвеца, Феролюц, не выдержав, злобно сплюнул прямо на тело.
- Чтоб тебя никто не вспоминал. Выпрямившись и, дав небольшой круг, Грим вскоре принял кое-какое решение и остановился наверняка для того, чтоб его озвучить. Посмотрев не небо, черношкурый несколько раз обвел его глазами, пытаясь отыскать там что-нибудь неподдельное и важное, но таковое найдено не было. Говорить пришлось быстро и четко.
- Xватайте этого жмурика. Сбросим в реку. Нам только трупов гниющиx и муx назойливыx не xватало на земляx. Обведя взглядом собравшиxся, зверь постановил, что тащить будет Фрай и Сартр. Еще пересобачатся пока решат, кто переть на горбу будет.
- Топаем быстро и с постоянно скоростью. Нам еще обед отлавливать. Возражения не принимались. Зверь уже шагал впереди, размышляя над тем, что произошло вот только сейчас. Сам сдоx. Не может быть такого. У него что, кнопка какая-то есть - ликвидироваться и всё. Чушь собачья. Прищелкивая пастью и смотря исключительно вперед, он так преодолел практически весь путь до реки. И только подошедшая к нему волчица смогла нарушить покой зверя.
- О еде думай. И о том, как Князья будут пировать нашими трупами, если мы не принесем им что-нибудь ценное. Он быстро осек её, но сам заметно сожалел, что сделал это. Конечно, трудно скрыть любопытство и интерес, когда он в избытке. Это был не простой волк. Это был кладезь информации. И я потерял этот клад. Сзади заслышалась возня и короткие перепалки. Феролюц, остановившись, рявкнул:
- Оставить здесь. А сам направился к трупу. Честно говоря, предстояло что-нибудь с ним проделать. Вот только что? Нарезав круг, зверь, наконец-таки, решил, что надо бы оставить себе на память рисунок на груди этого волка. С этим можно и к Князьям. Сxватившись челюстями за шерсть, что была сантиметров на десять от рисунка, он принялся раскраивать её и добираться до кожи. Целый кусок предстояло вырезать. А там можно и всего расчленить. Это уж дело бывалое.

36 – deluge

Скрипка.
Вспоминаешь вечера на деревянном полу, под красными языками пламени, старик. Пляска огня оставляла нас равнодушными - и даже тогда, позвольте, лет уже пять назад, мы смотрели на пламя в камине с некой брезгливостью и отвращением, он казался нам чужеродным, во всех отношениях неприятным. Нам тогда было, думается, около года, если не меньше, в общем, совсем еще юные и нежные, как новорожденный полевой цветок. Правда, не нам было - ему, Энью. Надо же. Имена не отражают суть но это простое, но не лишенное, признать, некой изящности и мягкости, ускользающей из-под языка, только последняя ударная, вызывающая, вовсе не с красным вперемешку, скорее дымчато-фиолетовым, тошнотворным, имя, срывалась с него, отрывалась от гнилых уст снова и снова. Или же дряхлая, сморщенная рука, отчего-то нас очаровывающая, заставляющая - не смотря ни на что, - испытывать и наслаждаться приступами безграничной, холодной, молочной, как этот первородный туман в родном поле, нежностью, ложилась на спину с хриплым "эню", именно таким, лишенным согласной, упирающейся в нёбо. Язык уже у старика ворочался еле-еле.
Старый граммофон рождал звуки скрипки.
Старик любил слушать переливы звуков. Выражение его лица в эти моменты особенно завораживало маленьких Энью - отрешенное, блаженное, с остановившимися зрачками под веками, кажется, навсегда, но то дрогнет палец, то поведет рукой, хватаясь за частички жизни тут, с нами, пигмеями, но будто пребывая в мире далеком, еще неведанном, неизвестным для нас. Кто сказал, что бескрылые птицы не летают?
Скрипка въелась в рассудок основательно. Наши слезы, наше горе находило отражение в звуках. И она повсюду - в вое гор, в плоскости заснеженной равнины, в неторопливом полете чайки - всегда. Навечно. Как что-то само собой разумеющееся. Как крылья у бескрылой птицы. Как жизнь, как смерть, как их чарующий, медленный танец в чужих головах. Так интересно примкнуть губами к чуждым глазам и вкушать их выпуклость и пустоту, наполненную великой, право, силой. Великой, чуть ли не божественной.
Старый бог говорил с нами песнями скрипки. Каждый раз.
И молитвы срывались с наших уст легкими, витиеватыми, как эпилептический припадок, как агония. Каждый раз.
Все это такое же родное, как крик крачки под аортой, как скошенный взгляд в сером переулке, как граммофон в темной комнате в огне, как умирающий с улыбкой на устах старик.
Если у детей спросить, где они родились, они всегда ответят точно. Мы и сейчас сказали бы уверенно, с легкой улыбкой - разумеется, в поле. Бескрайнем, голубом, как глаза нашего идола. Раскрываешь слепые глаза, а крутом - ничего, кроме тебя самого. И весь мир - это ты. Жизнь - это мы. А глаза, глаза-то покрываются льдом. Навеки. Ветер кромсает наши тела на части, наш лучший друг, которой так и не смог смириться с тем, что мы не может лететь. Однако! Кто сказал, что бескрылые птицы не летают? Грачи улетят на юг, наши боги-грачи, а мы останемся тут. Под боком у великой матери, у святого духа, вжимаясь в оголенные ребра и цепляясь за обнаженные нервы. Как же мы похожи на своих родителей. Мы, рожденные под песни скрипки. Хочешь, подарю тебе каждую ноту? Это и есть полет.
Наши тощие лапы погрязают по пальцы в грязи. Однако телесные чувства остаются словно за стеклянной гранью. Видишь их, осознаешь, но... не чувствуешь, не можешь насладится ими сполна, прильнуть к острым граням или же напротив, потонуть в вязком болоте. Склоняемся над водной гладью, краем глаза подмечаем разбитые куски льда, так похожие на это самое стекло. Помнишь, мой бог, как осколки падали к твоим лапам? Помнишь, сколько крови тогда утекло? О, думается, не помнишь. И как же бесконечно прав. Мы нависаем над водой, собираясь наполнить пустое чрево влагой, но бесцельный, прозрачный взгляд тонет, утягивая за собой все внимание и выдуманные только что мысли - чтобы были, без них чувствуешь себя одиноким.
Это Он. Высшее сознание смотрело на нас со дна. Его пустые, прозрачно-серые глаза глядели на нас с неким сочувствием, которое невозможно было уловить или обозначить ярко, но, клянемся, оно там было. И звуки скрипки. Она рыдала в узких, замороженных зрачках, разбитых стеклышками. Стекло; порой в нем остаются лучи света, бьются о грани, о трещины, там будто бы живет что-то, кажущееся нам незначительным с первого взгляда, а потом, уже вникая - вот она, жизнь-то. Элизиум.
Мы вглядываемся в сухие щеки, которые впали еще больше. Продолжаем говорить "мы", потому что так удобно. Мои маленькие, глупые, никчемные друзья. Я так давно не видел самого себя, свое физическое воплощение, да и не придавал этому значение. Тяжело думать о себе, как о "я", хотя мы уже перестали чувствовать единым целым. Со дна на нас смотрит Он - высшее сознание, "я". Тело совсем иссохло. Истощенность и тоска лиц и выражений заставляет вглядываться глубже, выискивать тайну, которая хранится за этими глупейшими глазами цвета неба над головой - простодушно-серого. Седина на висках становится все ярче и белее. Изморозь. Мир становится все холоднее. Скрипка в груди играет все громче. Голова напоминает заброшенную, пыльную комнату, с оставшимся еще теплым запахом в щелях полов.
Мы улыбаемся, и Я улыбаюсь им в ответ.
- Здравствуй, мой пустоглазый дружок, - проговариваем мы. Дрожь пробегает по спине. Это все ты? Это и есть ты? Слишком резкие движения плеч и пугающе отсутствующий взгляд - это все ты?
Любовь и нежность, придуманные на ходу, оставшиеся за гранью понимания, заставляют хохотнуть, клацнуть челюстями, набрав в пасть воды, что от нового смешка полилась по подбородку. Как мирские слезы. Как же, черт возьми, холодно.
Наверное, хотелось бы лететь. Прислониться к сердцу неба. Такого родного. Как синие поля. Как лиловый колокольчик с гнилыми листьями, который обязательно вырастет именно тут, в промозглой грязи. Как мы.
Разворачиваемся, проходим несколько метров, располагаем тело спиной к реке. Вглядываемся вдаль. Разумеется, мы здесь не просто так. Темнолунцы, наши дражайшие союзники, должны появиться тут. Думается, надо у них выяснить кое-что, поговорить, если заладится, по душам, преподнести подарочки. Холодные настали времена. Зима идет. А говорят, что уже весна. Обещали, что будет тепло и солнечно. Прогнозировали много и с чувством, а толку? Идол и его вечная мерзлота. Распад. Краями губ улыбаемся, неискренне, дабы изобразить гримасу - надо будет придумать новое имя. Просто так.
Кажется, на горизонте замелькало. Прикрываем глаза, позволяя тусклому свету ласкать слепой глаз, зрячим же меланхолично и медленно цепляясь за пятна, за шорохи, подмечая любые мелочи, любую прелесть и утаскивая вовнутрь.
Навеки.

Отредактировано Энью (2014-09-26 16:19:26)

Спираль Времени – Внутренний Мурманск

Черная фигура неумолимо приближалась. Мы поднялись, отряхнули лапы несколько брезгливым и вычурным движением, жестом - почти как домашняя кошка, вышедшая посидеть на мокрой, нагретой последними солнечными лучами дороге. Скривились - жест оказался неугодным и противным нам, но все уже неизменно, поэтому дымчатое тело вытянулось, встало, покачалось на легком ветру, разминая затекшие и застывшие механизмы. Щелк-щелк-щелк. Понемногу механическое нечто оживало. Выгнулись кривой спиной и медленно двинулись вперед - к неизбежному, к неизвестному.
Как думаешь, друг, куда идут безумные путники? Самые очаровательные создания. Искренний смех вгрызается в сознание и заставляет со злостью уходить, дабы потом уже вспомнить и взращивать в себе, словно истину. Они тут, здесь, теперь, в одно мгновение - ибо и позади, ни в будущем нет их призрачных ликов; они улыбаются, рыдают не вам  и даже не себе - в глаза всему большому миру, умещающемуся у них в пустых головах. То, что отречение и есть совершенство, говорил кто-то, чье имя осталось в совсем дремучих местах дряхлой памяти, да и это совсем неважно.
Нескольких шагов хватило, чтобы замереть в оцепенении, как гранитная статуя.
Лапа приподнята в каком-то подобии действия. В идее действия.
Движения черного волка резали воздух, словно отлично наточенное лезвие. Острые, но не вычурные, не колкие, а быстрые, уверенные и непреклонные. Мы улыбнулись и склонили голову, оставив замысел идти навстречу - ему это шло куда больше, быть может, не выглядело жалким. Слащавой уступкой, коей были мы.
Холодное, утреннее, но слишком живое и оттого отталкивающее дыхание полоснуло по щеке. Порванная губа привлекла внимание лишь на секунды. Скользнул язык, обозначая фразу, словно обводя ее в жирную красную рамку. Хмыкнули, пожали плечами. Расслабленные уши не выдавали нашей настороженности, они не были подняты, но и к головам не прижаты - немного свисали по бокам, подергивались в такт ритму окружающего. Голос баламута смешался с молочным туманом, и теперь казался совсем далеким, а его переплетения с воем ветра и редкими шорохами и вздохами, конвульсивными подергиваниями завораживали. Мы казались беззаботными, какими нас привыкли видеть, какими привыкли считать, но мы сами не знали еще, умеет ли враг смотреть глубже и насколько остро его зрение - под жиром на поверхности наготове натянутые струны жил. Прозрачный взор касался то и дело то губ, то век, то бак, то плеч, почти как встревоженная мать, силящаяся понять, в каком состоянии ее чадо, ее отродье. 
Три, четыре, пять, шесть.
Шестой. Мы понимающе качнули головой, внимая, прислушиваясь к едва заметным или же попросту надуманным интонациям - никак не могли отбросить эту старую, надоевшую привычку. Не пятый, ни первый, ни сотый. Шестой. Это было очевидно и понятно, как ранний рассвет. Как крик чайки. Как штиль, сменяющийся штормом и наоборот. Естественное, неповторимое.
Неповторимое, как ты. Как мы.
Бог един в своем различии.
Сталь царапает сталь, благо, не скрипит. Мы подыграем; взгляд в сторону, уголок рта дернется в полу-ухмылке полу-улыбке. Поведем ухом, вслушаемся в хрип водной глади в спине. Раз, два, три - взор светлых глаз возвращается в привычную обитель, в чужеродные черные зрачки. Четыре, пять, шесть.
- Здра-а-авия вам, - легким выходит глас, слегка насмешливые морщинки собираются между бровей, - Коли так, меня звать Энью. Так и просим помнить.
Мы прикрыли глаза, напуская туману на лик, затирая воском и салом, не давая чужим пытливым умам рассмотреть плоть. Слепой глаз смотрит вдаль, мимо чужеземца, сквозь него - в дымчатую голубизну неизвестного, вечного. Сожмет паучья рука сердечко на миг и отпустит - дабы не забывал. Перекроет воздух, а потом вновь зима, немного всполошенная, займет свое место. Каждый раз.
- Перевороты, говорите? - лишенный красок голос оседает на земле, на промерзших шкурах. - Говорят, постоянны только перемены, - пауза, вычищенная добела, касание плеч у хребта, - Впрочем, не суть. Нам бы тоже хотелось верить, что подобные события никак не отразятся на вашей с нами... дружбе. Не хотелось бы терять такого товарища, ве-ерно? - прищурили глаза, обозначили сказанное поворотом головы вбок, улыбнулись мягко, оставляя знак до конца не вычерченным, аки дрожащий набросок на мятой бумаге.
Глупая гримаса, такая знакомая нашим давним приятелям, направлена вперед и вверх.
- Кто нынче покусился на златой скипетр? Чей мятежный дух? - проговариваем мы. Садимся; тонкий хвост устраиваемся вокруг лап. Душа спокойная, холодная. Как поле. Как туман. Слепые и блаженные. Задаем вопросы, никогда на ответ не рассчитывая - да и так многим лучше: всегда можно наткнуться на приятную случайность, как отблеск солнца на льду. С хрипом зима вырывается из убежища и воет, и скрипит, а чужой взор выслеживает, ощупывает, вызывая привычно надуманные ощущения. Перекатываются жилки, ком в горле, а в головах - ничего, кроме дыма.

Отредактировано Энью (2014-10-05 15:48:25)

Murohamma – Глубина

От стены до стены движется серая тень.
Скажи мне, куда мы идем? Даже нет - куда мы пришли? Ничего не вижу, кроме поглощающей белизны стен. Гладкая штукатурка. Под ней - кирпич. Даже не камень. Не дерево. Возможно, что-то похожее, но отдающее неприятным, чужим, то и дело касающимся тебя своим беспристрастным совершенно взглядом; позже и сам вспомнишь, что так делать любил и до сих пор по бокам стреляешь рыбьими зрачками, суженными до боли в глотке, но здесь и сейчас сморщишься, отбежишь от страшного, от стены к стене, и вперед, и вверх.
Скажи мне, куда ты ведешь нас? От стены к стене. Стены вокруг и внутри, и эта урбанистическая сладость уже чрезмерно приторная на языке. На стенах мы рисуем своих богов, и, конечно, их уничтожат, если не мы, то белая, бесцеремонно и жестоко белая краска, разрывающая плоть, пусть и выдуманную - но с какой трепетной тщательностью?
Скажи нам, что есть вера - знание или состояние? В лица мы своих богов, конечно, знаем, от этого выводим их образы на голых, мокрых стенах; сами рядом совсем маленькие, кажется, жалкие, лежим, едва трещат ребра, но, посмотрите же, живые! Раскроются глаза в восторге, нами созданном, рукотворном, но от этого он не утратил сущности, ты это знаешь, большой брат.
Большой брат, что есть вера - философия или вымытое с хлоркой сознание?
Наш славный большой брат, что есть вера - неподвижность или метаморфозы?
Красота неподвижности, когда мертвое тело лежит в ногах своего бога, ожидая, пока белым ослепят, осквернят и вычистят окружающий ми-и-ир, это так прекрасно; заглядываешь в очи, и там ничего, кроме бессмысленной, хаотичной, ни к чему не привязанной, безусловно, первые мгновения пугающей силы. А потом любуешься. У него есть сила, и его же бог - он сам. Ведь бог есть личность, правда?
В глотке клокотало, когда размытые временем лица вгрызались в глотку твоему знанию. Сейчас же нутро наполнилось дождем, шелестишь, и тысячи прилагательных можно подобрать под момент, но самое простое и выразительное - "пусто". Говорили, что отречение от себя - самая истинная вера. Мироощущение трещит по швам. Воздух проникает в раны. Теплый ветер из-под полов в животе, северный ветер в голове. Правильно, ведь же в поле родились. Что может получится, когда вышел из брюха бездны? В Начале - пустота. Это даже грубо. Отсутствие. Точнее.
От стены до стены, за которыми ничего нет.
Чавкает под лапами. Звук накладывается на слова Шестого, и мы улыбаемся тому, что так, право, намного лучше. Легкое раздражение под подбородком. Кривим губы, веки смялись. Феролюц. Грим. Последняя фраза, обведенная резким молчанием, остается зимовать.
- Грим? - автоматически повторяем мы, скупо пожали плечами, - Экий черт, по гиблой, ги-и-и-блой земле шагает. Неплодородная она, а не видит. Ничего на ней не растет уже, - мы сдержано улыбнулись, но в глазах сверкнуло нечто, похожее на узнавание, глупый смех, - О-очень жаль. Впрочем, надеемся, смена дворца не повлияет на нашу с дружбу, повторюсь. Да и на черни корона блестит ярче, - голос растаял в дымке быстро, оставив горькое послевкусие. Смеется глупый холоп Энью, взирая на белую стену своего же ума. Очень жаль.
Трясем головой, ощущая тупую боль в висках. Дернулись губы напротив. Чувствует что-то. Пелена прикрывает рыбьи глаза на секунды, обмануть пытаясь понапрасну. Злоба, злоба, злоба. Липкие ножки насекомых пробежали дрожью по лбу, по щекам. Злоба, выдуманная впопыхах, от этого напоминающая лишь дрожащий набросок на клочке бумаги. Бесспорно, кристально-белой бумаги. Черная ручка рвет в каких-то местах, но нет в ранах ни крови, ни костей. Злоба, как очерк за пять минут, на пустом перекрестке, злоба от бессилия, от чрезмерных возможностей и от невозможности ими проникнуться - казалось, иди, куда хочешь, и не держит ничего и никто, а все на месте стоишь. Множество дорог, а идти некуда. Незачем. Делаешь любой шаг, лишь бы он был, так и не сумев прочувствовать собственный путь; сворачиваешься в дымный клубок на обочине, наблюдая, как кто-то идет по ней дальше. Грустно смотреть, как они уходят в туман. Собираешь, любуешься, ждешь. Поезд, выкрашенный в красный - это как иллюзия падения, как репетиция краха, которому не суждено произойти. Стоит, стоит наша стела.
Брови сомкнулись на переносице. Уши свисают беззаботно, но слушаем. Это видно по ненавязчивому взору, касающимся костей черного на мгновения, на полу-касаниях, на полу-ощущении. Особенно приятно высматривать морщины. В углах глаз собираются, в углах рта. Подмечать едва нарисованные выражения. Дело не в страхе, отнюдь. Приятные мелочи. Черношкурый разламывал гармонию и собирал ее вновь в наших головах, и это было приятно. Порядок - гармония, хаос - наивысшее ее проявление. У него есть сила, мы поняли сразу, но подметить решили только сейчас, легкомысленно улыбнувшись расплывшейся птице. Замечаем - небо внезапно свернулось, сузилось, резко обвели грани. По углам больно. Небо, остающееся скользким, но привычным. Неумолимо менялось за стенами. Так и запишем: "У него есть Сила".
О, ну да, конечно известно. Городские потерпели крах. Ожидали почувствовать укол прошлого в ребро, но нет никакой яркой, грубоватой жалости. Все чувства вытянулись в дребезжащие струны. Мы вновь улыбнулись, уже отрешенно, пустив корни в лик Шестого. Никто уже не помнит, что Многоликий был там, среди городских. Так бесславно все бро-осил. Большой брат еще смотрит на вас с белых стен.
Ну что, ты еще гордость не потерял? Внимательно смотрит. Закрыли глаз зрячий, смотрим сквозь муть. Чья в тебе сила? Через дым черный кажется бесформенным черным пятном в поплывшем окружении. Занимательные абстракции. Нет, сила, есть сила, вот она, прям передо мной, завораживающая. Склоним голову, проведем языком по сухим губам. Ты так хорошо выглядишь в нашем доме. Войдешь ли в покои? Осмелишься?
- Пушечное мясо может быть отравлено, - выдохнули наспех, лишь на вдохе хохотнув сквозь зубы, - Со складов так легко вырвать хребет аристократам. А от городских... думаю, ничего не нужно. Пока не нужно. И да. Передайте Эмиру от некого Дитриха большо-о-ой поклон. Спросите, насколько его память чиста. Спросите, не держит ли зла. Это будет маленькой просьбой. Хорошо? - мягкий тон и неуловимое движение плеча.
Вы встали, подошли совсем близко к Шестому - ровно так, чтобы дыхание касалось стали и разорванной губы. Не стали тянуть шеи, скорее даже выдыхали в грудь. О-о, как это, наверное, больно. И на стены смотреть больно. Там замышляют что-то. Тараканы плодятся. А черный - цвет всего. Приятный и уютный. Трагедия от перенасыщения.
Улыбнулись беззаботно, остро. А ты видишь эти наброски в старых книгах, верно?
- Значит, все в силе?
Улыбка хитрая, немного врезается в скулы. А черный кивает, едва заметно. Непрерывно следим, подмечая нездоровый блеск в глазах. Тебе нужно идти? О-о, до скоро встречи, милый друг.
- Да будет так! - хохотнули мы, но сразу напустили излишней серьезности, забавы ради. И когда твой силуэт пропадет в тумане, мы вновь двинемся вперед. В неизведанное.

Отредактировано Энью (2014-11-15 22:02:29)

Как же я хочу спать.. Не думал, что меня хватит только на путь к этой дрянной реке, и что он займёт так много времени! Стареешь, Йота, стареешь..
Немного совершенно не смешного юмора сутра не помешает. Надо начинать день с хорошего настроения или хотя бы с лёгкой ухмылки в сторону всего неприятного. Другое дело, что это неприятное повсюду, а ухмыляться каждому камню, об который спросонья спотыкаешься нет никакого желания. Да и птицы сегодня поют слишком надоедливо, насекомых тучи, запахи цветов кажутся мерзкими и попросту режут нос. Да уж, дорогуша, ну мы с тобой и скатились.. А ведь кто-то хотел сегодня прийти к Воде с хорошим настроением и подружиться, а не холодно отворачиваться и идти обратно, махнув хвостом на прощанье! Так что иди давай, шевели ластами!
И Йота шёл. Шаг за шагом он становился всё ближе к убийственной стихии, что унесла с собой его друзей. Рыжий, очень отдалённо напоминающий волка Йоттен колебался, шагая очень сбивчиво, с конкретным нежеланием подходить к Воде, как он называл её. Казалось, будто его кто-то тащил на поводу. А что если она и меня с собой заберёт? Я не хочу к ней подходить! Что если там слишком глубоко? Что если я оступлюсь и утону!?
Внутри всё будто опустело. Всё тело стала постепенно охватывать паника. Лапы судорожно задрожали, делая несколько шагов назад. Глаза загорелись каким-то смешанным огнём и волк был уже готов броситься бежать, но вместо этого громко рявкнул куда-то в сторону и встряхнул головой. Успокоился? А теперь иди и порви её. Пожалуй, это послужило хорошим стимулом для того, чтобы взять себя в лапы и хоть и царапать, но не отпускать.
Глухо рыча на самого себя за свою слабость и трусость, оскалившись на воду, Красный волк приближался к реке. Чем ближе он подходил, тем труднее давался каждый шаг. Каждая капля страха переходила в волну злости и чуть ли не ненависти к самому себе. Волк рычал, огрызался, мотал головой, делал пару шагов назад, но тут же снова разворачивался к реке и делал несколько шагов в этом направлении, пока лапы не начинали выходить из под контроля снова и снова. В голове была полнейшая каша. Все мысли перемешались между собой, запутались, образовали какой-то разноцветный кричащий на все голоса ком, мешающий нормально мыслить. В голову будто медленно всаживали металлический стержень, от чего голова начинала просто раскалываться и тогда...
Стоп.
Йота остановился, закрыл глаза и спокойно выдохнул. До воды оставалось каких-то три метра. Чего такого сложного в том, что бы преодолеть несчастных три метра? Ничего. Так что иди и не останавливайся. Мысленно успокоил себя рыжий волк и хотел уже двинуться вперёд, но снова остановился, так и застыв с закрытыми глазами. - Но там же Вода.. - Вода? Да где ты видишь воду? Йота открыл глаза. Надо же, самовнушение - штука сильная, но опасная. Мало ли, с ума сойти немудрено. Перед Бурым была пустая поляна и вовсе никакой реки. Рыжий волк усмехнулся самому себе и пошёл вперёд так, будто ничего и не было.
Спокойный, ровный шаг был прерван неожиданным ступором. По всему телу вдруг побежали мурашки, скорее от холода, чем от страха. Вдруг, зрачки резко сузились, и Йота с лаем, рычанием и фоновым скулежом отскочил от воды, что неожиданно появилась в поле зрения.
- Фу, какая мерзость!! - громко прорычал Йоттенхейм, столь старательно встряхивавший промокшие от воды лапы. Он стоял прямо у самой воды и смотрел на волны с полуобнажёнными клыками, презрительно прищуренными глазами и брезгливо отведёнными назад округлыми ушками. Этот рыжий чудик уже приходил сюда с той же целью несколько раз и сейчас, а точнее всё, что было сейчас - это была первая стадия под названием "Нет, я тебя не боюсь!", теперь же Йота перешёл ко второй стадии, после которой он обычно уходит с мыслями вроде "Ладно, Вода, я вернусь и попытаюсь снова победить тебя, и на этот раз у меня точно получится!"
Вода уже успокоилась, так что речная гладь словно зеркало отражала Красного волка. Отражение. Этот неведомый клон тебя, что смотрит в твои глаза и будто забирает с собой, гипнотизирует, стараясь утянуть в далёкие речные глубины.
- Братик?.. Братик, это ты?.. - детский шёпот, казалось, доносился отовсюду. В отражении уже был не он, а маленький серый волчонок, младшая сестра, что погибла пару лет назад. - Братик?.. Ты идёшь? - этот тонкий голосок, до боли знакомый, сжимающий сердце, так и манил к себе. Йоттен и сам не замечал, как заходил всё дальше и дальше в воду, которая, между прочим, была ему уже по локоть. В прошлые разы Йота находил в себе силы очнуться, но сейчас, похоже, это его поглотило полностью.
Со стороны всё это могло выглядеть довольно странно.. Да чего уж там! Скорее всего всё было даже слишком странно, чтобы просто так принять, особенно если вы знакомы с Йотой. Ведь этот волк каждому показывает себя с разных сторон, а с этой стороны, которую он так старательно скрывает ото всех, он не показывал себя ещё никому. Так что навряд ли вы узнаете в нём его самого.

Отредактировано Йота (2015-03-21 15:14:10)