Жарко.
Обжигающие льдом дождевые капли злостно хлестали Ракшаса по спине, но он не чувствовал холода, чувствовал жар. По его жилистым бокам стекала влага, которой, казалось бы, положено обратиться в пар. Внутри так полыхало, будто обоюдное трение порождало искры, вспыхивали органы, начиная с половых желез и заканчивая лёгкими и мозгом; последний вдруг закашлял от смога, скоропостижно ослеп.
Глаза обратились в гранатовые щёлки – оттенок густой, тягучий и тяжёлый; взгляд Ракшаса настойчиво давил, пригвождал, как каменная глыба или волна огненной воды.
Таз его так и продолжал ритмично двигаться, не сбивался. Ракшасу хватало выносливости и опыта, чтобы не впустую гонять туда-сюда воздух, фрикции даже слишком бодрили. Грудная клетка вслед за тазом ходила ходуном, участилось дыхание и сердцебиение. Разгорячённое тело работало удивительно безупречно – отлаженный механизм, управляемый низменным инстинктом и голодом. Он забирал, питался электронными зарядами, отскакивающими от шкуры суки, и поил своими – дикими, совершенно бешеными частицами, которые зло шипели и взрывались, царапая нежный девичий живот когтями её насильника.
Скалился, выдыхая через приоткрытую пасть, его горячее дыхание ласкало изогнутую спину Каллисто. Предупреждающая волна слабости медленно, но уверенно накатила, и Живоглот зажмурился. Его изуродованная голова наклонилась набок, легла щекой и скользнула ниже, потёрлась о чужую, не менее раскалённую кожу.
Замедлил темп только ради продления удовольствия, принялся варьировать ритмом, виртуозно играть с ним.
Влага собиралась в увесистые капли на самых кончиках волос, осыпалась стеклянными бусинами – вкусная музыкальная деталь, как тонкий звук треугольника. Шум разошедшегося дождя сливался воедино с липкими звуками полового акта, даже усиливал их. Влажная, хлюпающая среда, изменчивые, перетекающие формы, изогнутые линии тел.
Мир потёк, как потекла и самочка. Перестала вырываться, блаженно рычала и виляла задницей.
Казалось, вся дождевая вода по количеству не сможет сравниться с ароматной смазкой, извергаемой возбуждённой сучьей вагиной, спелой и красной, как сладкая ягода.
Не радовался, но оценил, холодно поднял репутацию и эгоистично стал питаться другими, более острыми ощущениями. Только физическими, эмоционально был мёртв, не давал отчёта, кого именно трахал. Жёстко драл в лице Каллисто обобщённый размытый образ, не думал, насколько она желанна, сколько кобелей фантазировали на её счёт. Для него стервозная девчонка была очередной исходящей соками дыркой, которой нужно хорошо вставить.
Жизнь – тлен, так много сук и всего один член.
Управлял всем процессом, задавал темп, подобно дирижёру, но скрипочка рвалась выделиться, считала себя лучше. Рука замерла, и дерзкий инструмент получил шанс показать, чего стоит на самом деле. Ему дана честь завершить концерт авторской импровизацией, в своём индивидуальном стиле.
Вновь нарушил ритм, оттягивая блаженную концовку, и дразняще коснулся головкой члена стенок у самого входа во влагалище.
– Теперь сама, – хрипло, отдаваясь ощущениям тела; явно чувствовал, как близок к самому пику, оставался последний штрих, верно взятая завершающая нота.
«Хлопай, но не в ладоши. Я много о тебе слышал, покажи, что ты можешь».

Отредактировано Ракшаса (2018-11-09 23:07:56)

Знаешь, что общего между червём и вороной? Оба пируют со Смертью за столом, являясь её особенными гостями, которых всегда ждут, накормят тухлым смердящим мясом, никому более не нужным, и напоят мёртвой кровью. Такие разные, но они об одном, друг друга понимают, варятся в похожей атмосфере. Правда, чернильная птица имеет над личинкой одно ощутимое преимущество: насытившись, она может улететь, тогда как червь обречён жрать гниль, ненасытный, он не способен покинуть мёртвую клеть. В месте, где толстый опарыш родился, ему суждено и погибнуть.
Ракшаса слышал шелест чёрных крыльев, уносящих ворону дальше от тухлятины, где обосновался жирный червяк. Жадный и прожорливый, он норовил, кажется, укусить и птицу за ножку, неосторожно погружённую в желудочный сок. В нём утопала бессознательная личинка, как Ракшаса – в физических ярких ощущениях и мыслях, ими порождённых, – воспоминаниях о той, что могла спасти кусок его выпотрошенной человечности, но не выдержала и с презрением оттолкнула.
Вздувшийся пузырями живоглотов разум не сумел запомнить того, что помнило тело. Погрязший в грязной кровавой рутине, он нуждался в разрядке, которую могло дать разве женское существо. Некогда эту функцию выполняла конкретная волчица, и тактильная память раздражала проявившимся навязчивым образом Шахат. Прежде размытые очертания стонущей под ним сучки стали яснее, он помнил их до мельчайших подробностей в виде тонкой паутинки шрамов на крутых широких бёдрах – привязался, как алкоголик к определённому сорту винограда, однако полюбившийся – не то же, что незаменимый. Его манил отличительный запах спелых ягод, но куда сильнее – спирт, именно к нему Ракшаса имел настоящую дурманящую зависимость и хотел опьянения, искал удовольствия.
Каллисто успешно ублажала его тело, ведь незаменимых нет: разъёмы одинаковы. Но глубинное чудовище сухо отмалчивалось, не прочувствовав чужую душу, будто зажимало в щупальцах дорогую, но пустую куклу, размалёванную ярким цветастым макияжем, лишённым вкуса. Изнасилование стало подарком судьбы? Голодающая шлюшка, которая хватается наманикюренными пальчиками за жизнь, петушится, будто единственная для неё возможность выжить воистину дарует ей блаженство. Если совокупление со смердящим выродком снесло тебе голову, отрубило полностью мыслительные процессы – большего ты взаправду не достойна. Пустая, жаждущая всюду казаться в выигрыше дрянь, козыряющая своей искусственной красивостью и умелостью.
Похоть может быть привлекательна, если женщина любима, желанна и заполняет собой все мысли мужчины. Такое поведение приправляет уже полюбившийся образ, являет собой наивкуснейшую деталь, эдакую ягодку на пирожном. Неужели возможно, чтобы Ракшаса хотел её иначе, нежели хером? Ну пусть представит, что он её парень, однако ведёт его первобытная животная потребность, цель – избавиться от зуда в паху. То спонтанное возгорание, люди спасаются от оного нехитрым путём – рукоблудием.
Поздравляю, девочка, мастурбатор из тебя качественный, хоть и отдали тебя дёшево.
Каллисто игралась, смаковала собственные ощущения, каждым мускулом показывала, как стенает её девчачье недотраханное тело. Принялась снова набирать темп, вся дрожала от желания, кажется, напрочь перестала осознавать порочность и уродство того существа, что взгромоздилось сверху. Возбуждённый не меньше, он был сейчас вдвойне опасен, ибо и предугадать нельзя, когда ему наскучит вкушать сладость рецепторами в паху, и предпочтительнее станут вкусовые.
Рычание, будто хриплый кашель чахоточного, и чёрная пасть крепко схватила шмат шкуры между лопаток; оттянул собственническим жестом, ощутимо ограничив Каллисто в похотливых извиваниях. Когтистые лапы обездвижили девичий круп, до боли сдавили талию, и толчки стали сильнее, резче, при этом возможности изменить траекторию погружения члена уже более не представлялось. Нескончаемые фрикции, раздражающие её влагалище, права выбирать и подстраиваться под темп не было, одно чувствовала – инородный предмет в себе, хлюпающий звук и слюни каннибала, жующего её загривок.
Тебе дают отрезвляющую пощёчину, девочка. Взгляни, посмотри на него, на гниющего заживо выродка! Он смердит трупами, кормит паразитов, что копошатся в редкой грязной шерсти и ранах, бесчисленных ямках. Узлы мышц переходят в затвердевшие бугры, шишковидные наросты и некрасивые рубцы, проволокой перетягивающие плоть, – жутко испорчен силуэт, выглядит омерзительно перекорёженным и неестественным.
Снова он вошёл внутрь, этот кожаный отросток, похожий на тугую огромную личинку, прогрызает в тебе дорогу, пьёт влагалищную смазку.
Неужели не противно?..
Скалится, сатанински смеётся голая белая кость и некрасиво разъехавшиеся червлёные губы.
Вспышки в багровых тонах, и глаза закрылись; глубокие морщинки испещрили морду Живоглота – стон с рычащими нотками вырвался из пасти, сжимающей валик чужой шкуры. Отклонился назад и извлёк раскалённый член из влагалища, смачно эякулировал вне его так, что семенная жидкость заляпала суке одну заднюю ножку: пьяный от слабости каннибал прижался пахом к бедру Каллисто, держался за неё лапами и зубами, бесцеремонно придавливал своим немалым весом.
Грудная клетка тяжело вздымалась, но постепенно дыхание выровнялось, Ракшаса будто неохотно отпустил сучий загривок, начал сползать вниз и назад. Стоило лапам коснуться разжиженной коричневой каши, в которую обратилась здешняя почва, как носом уткнулся в основание хвоста Каллисто, больно прикусил и замер, дыша сучке в задницу. Скажешь, похабные заигрывания? Сомнительно: под полысевшей шкурой уж слишком напряжённо бугрились мышцы, а чёрный хвост предупреждающе изогнулся горбатым стариком, был высоко. Зубы давили на чувствительное место выше анального отверстия, леденящий душу рык клокотал в порванной глотке.
Покуда тело тёплое – съедобно тело. Сожрать партнёршу после ебли – вот его сфера.
Секунды капали с боязливой осторожностью, разбиваясь поредевшими дождевыми каплями о бугристый лоб каннибала, в тени надбровных дуг истлевали похотью глаза, на смену приходило больное непонятное нечто.
Поверни голову, загляни в эти горящие головешки без проблеска рассудка и скажи вслух, громко, что не боишься, не чувствуешь его над собой безукоризненной власти, крикни, что есть мочи, ему в перекошенную рожу, что одна на миллион, что ему повезло овладеть столь желанной дыркой, что ты ему приказываешь, чёрт побери, темп ускорять, трахать тебя приказываешь, скажи и попробуй не прыснуть со смеху, ибо это невообразимо смешно.
Нелепо.
Лживо.
«Ты не видишь меня, как будто ты в очках. А я вижу твой труп, горящий в очагах».
Если Каллисто не избавится от всей этой мишуры, то он сдерёт её вместе с кожей.

Отредактировано Ракшаса (2018-11-19 02:30:00)

Some of them want to use you,
Some of them want to get used by you.
Sweet dreams are made of this.
(c) Marilyn Manson

Сука повернулась – перехватил её взгляд, крепко держал внимание этих цветных щёлок, смотрящих с немым вопросом, молча интересующихся, что делать, как поступить, развлечь, выглядеть выгодно, интересно.
Выслушал её, неизменно тихо рыча суке в задницу, потом ослабил челюсти, спустился ниже, уткнувшись носом в распухшую вульву, дышал ароматами женщины. Немного погодя, высвободил острый язык, с чувством провёл им по плоти Каллисто, слизывая не успевшие ещё высохнуть выделения, распробовал вкус. То ли вода, напитавшая его шкуру, то ли слюни беспрерывно текли вниз, капли срывались по одной, потом обращались в липкие струи, мерзко растягивались, лопались и начинали всё заново. Сучья смазка раздражила вкусовые рецепторы, попала в глотку. Ракшаса отодвигал секунды, принимал заключительное решение – роковое для Каллисто, не играющее никакой роли для него самого.
Вдруг дёрнулся, стремительно скользнул вперёд и замер практически морда к морде, придавливал взглядом сверху. Не рычал, в приоткрытой пасти вился змеёй пунцовый язык, сыпалась вспенённая им прозрачная слюна. Пустые глаза, как пламя восковой свечи – вроде кажется живым, на самом деле лишь имитация движения, судороги умирающего тела. Огненные шары – его очи, они говорили с волчицей молча, шептали её судьбу, беспристрастно выдали приговор.
Между тем разум каннибала ещё плескался в извилинах мозга жидким огнём – хватайся за него, не страшись обжечь нежные пальцы, ибо чувствительных точек нет разве у мертвецов.
– Если мой вид тебя не пугает, – пауза, как насаженная на раскалённые прутья кожа, – будь ближе.
Он не способен на жалость, ему всё равно, что будет с твоим телом. Хочешь сохранить себе жизнь? Тогда думай, как женщина, и поступай, как она. Игра в доминирование с мужиком – заведомо проигрышная затея, хозяин здесь один. Однако женщина может пройти через минное поле, вскрыть самый механизм и пошвыряться в нём так, что собьёт программу, внесёт корректировки. Запомнись ему, как женщина, и, возможно, в жестоком припадке предстоящего безумия это станет барьером, не позволит ему переступить черту. Взята верная нота, и она требует продолжения. Пользуйся последними секундами его интереса, не ошибись.
Время уходит, кожа шипит, горит бесноватый костёр, поддевая пузыри жира и масла.
Наклонил голову, глядел колючими глазами плотоядной рептилии, намерений своих не скрывал: лезвие готово, щекочет девичью шею. Никакой возможности избежать боли, однако ещё можно сделать так, чтобы палач не захотел вонзать его слишком глубоко.
Действуй, ибо потом будет действовать он.

Конец этой истории известен, и придуман он не ими.