На Лисий Остров уже подступала ночь, но Аише было не до сна. С каждым днем ей становилось все хуже, и иногда лисице казалось, что ей вообще не суждено дожить до родов. Она даже не могла предположить, что беременность – такое сложное дело, ведь она за свою работу травницы приняла не одну лисицу в положении и не помнит ни одного подобного случая. Все будущие мамаши держали нос по ветру и не жаловались, а Аиша никогда не замечала за ними неспособность свободно передвигаться и вести тот образ жизни, к которому они привыкли. У самой же травницы процесс беременность протекал ну уж очень тяжело. В последние дни Аиша уже практически не могла встать, а еду и воду заботливо носил к ней Церрит, обеспокоенный состоянием своей супруги не меньше ее самой. Вот и сейчас, когда весь Остров готовился погрузиться в объятия спокойной ночи, двое лисов не могли даже думать о сне.
-Церри, я боюсь, - скулила Аиша, с трудом поднимая голову со своей мховой подстилки.
Она знала, что черный лис здесь, рядом, но от усталости она не могла даже сконцентрировать на нем взгляд, а в темной пещере Церрит был не более чем расплывчатым черным пятном с бледно горящими алыми глазами.
Лисица лежала на боку, не в силах даже подобрать под себя лапы. Ее живот раздулся до таких размеров, что визуально травница казалась раза в два больше. С каждым вздохом бок лисы натягивался, будто барабан, и тяжело опадал. Аиша чувствовала, что роды должны начать совсем скоро, может, даже этой ночью, но ей было очень страшно. Страшно не за себя, а за своих деток, что пойдет что-то не так, и им будет плохо.
-Вдруг… Вдруг что-то случится? - плакала лисица, поднимая мордочку и протягивая ее в сторону Церрита.
Наверное, она должна быть храброй, чтобы не беспокоить черного лиса, но она не могла. Ее настолько сковал страх, что ей казалось, окажись она вокруг целой волчьей стаи, страх был бы не таким большим, как сейчас. Как жаль, что в Сообществе не было больше лекарей! Была только ее ученица, Пепельная, и то которая шатается неизвестно где. Да и хорошо, Аиша бы не хотела, чтобы маленькая лисичка видела все это. Рыжая пыталась убедить себя, что она справится, но со своими страхами она справиться все же не могла.

Церрит успокоил ее, в который раз, а ей стало стыдно. Аиша была уверена, что ее супруг терзается чем-то еще, помимо ее состояния, но, сколько она не спрашивала, он ей не отвечал. Со временем лисица и спрашивать перестала, чтобы лишний раз не терроризировать алоглазого. И теперь, зная, что и ему тяжело все это переживать, она продолжает подливать масло в огонь своими страхами и неуверенностью. Лиса прижала уши и опустила мордочку: ей вдруг стало очень стыдно перед любимым за свое поведение.
-Ты прав, - виновато произнесла Аиша, - я поверю. Постараюсь поверить. – Голос дрогнул от неуверенности, но лисица тотчас подняла глаза, смотря на Церрита, чтобы попытаться его хотя бы взглядом убедить в свои неуверенные слова.
Травница тяжело вздохнула и положила голову на подстилку: у нее не было сил ее больше держать навесу. Действительно, будь, что будет, все равно уже ничего не изменить. Аиша и Церрит делали все, что было в их силах, и теперь жизнь лисы, как и жизни их маленьких неродившихся деток в лапах Крашнула и Айи. Если Боги смилуются над ними, то все будет хорошо. Оставалось только верить и молиться.
-Ай! – Вдруг взвизгнула Аиша, резко поднимая шею, будто намереваясь подняться. Внезапный укол боли пронзил тело травницы в области живота. – Что-то укололо изнутри. – Поторопилась объяснить Аиша, чтобы Церрит не волновался. – Но все прошло. – Что это было? Аиша не знала, но надеялась, что все в пределах нормы.
Она еще какое-то время смотрела на вздувшийся бок, а потом снова положила голову. Может, попробовать уснуть? Если лисица не будет спать, последние силы иссякнут, и уж тогда ей точно не справиться. Но только Аише стоило закрыть глаза, как новый укол боли ужалил ее нутро. Лиса опять взвизгнула.
Теперь боль уже не утихала. Она разливалась по всему телу, медленно и монотонно, как расходится нефть по водной глади от пробитой бочки. Живот скрутило, да так сильно, что у Аиши перехватило дыхание. Забив лапами и хвостом по подстилке, лисица начала метаться, будто сбитая с ног лань. Умом она понимала, что нужно попытаться расслабиться и успокоиться, но к горлу подступила паника.
-Кажется, начинается… Церрит… - Прохрипела Аиша, хватая ртом воздух.
Точечные уколы превратились в настоящие накаты боли: она то усиливалась, то утихала, но не проходила совсем. Лисица приоткрыла пасть, вывалив язык. Она чувствовала, что роды начались, но она уже знала, что они будут очень тяжелыми. Дай Айя им всем пережить эту страшную ночь.

Все тело Аиши горело и будто разрывалось изнутри. Ей еще никогда в жизни не было так больно. Единственным желанием  у нее было, чтобы все это прекратилось. Она и подумать не могла, что роды – вещь такая сложная, или это только ей так повезло?
Рядом был Церрит, но его голос долетал до Аиши приглушенно, будто она находилась под водой. Перед глазами все плыло, однако она смогла различить очертания какого-то растения, которое принес черный лис. У травницы не было ни времени, ни желания разбираться, что именно это за лекарство, она лишь послушно слизала языком цветок, заботливо принесенный супругом, надеясь, что это поможет. Она была готова съесть что угодно, даже самую тухлую мышь, если только это поможет.
Еще какое-то время тело Аиши сотрясалось от судорог, но потом все затихло: может, само по себе, а может, помогла трава. Лисица не могла понять, сколько прошло времени, ибо оно для нее остановилось, но теперь она смогла хотя бы сфокусировать взгляд.
-Церр… - Тихонько начала звать лиса Аиша, но тут боли повторились, и она не смогла договорить.
Все тело лисы напряглось, оно пыталось извлечь из себя плод, который не торопился покидать уютного утроба матери.
«Давайте, малыши, давайте» - Умоляла своих лисят Аиша, чтобы роды закончились как можно скорее.
Она не знает, сколько все это продолжалось. Может, час, а может, десять минут. Ей было больно, тяжело, а в какие-то моменты она думала, что сердце делает последний удар. Она знала, что рядом был Церрит, но даже он ничем не мог ей помочь. Аиша была полностью в лапах Богов, и только они решали ее дальнейшую судьбу. Ее и тех, кто сейчас рвался начать жить.
Измученная лисица дернула ухом. Писк. Она слышала писк. Три тоненьких голосочка пищали где-то у нее под хвостом. Аиша подняла голову и обернулась назад: трое крошечных лисенка неуклюже копошились рядом с ней, слепые, мокрые, с тоненькими хвостиками: они были похожи больше на крысят, нежели на лис.
-Посмотри на них, - кажется, в голосе Аиши было раза в два больше любви, теплоты и нежности, чем прежде. По щекам у нее побежали слезы радости и безграничного счастья. Это ее лисята. Это лисята ее и Церрита, их дети. Лисица не могла поверить своему счастью.
Но что это? Аиша замечает четвертый комочек, неподвижно лежащий, как же она не заметила его сразу? Значит, у них не три, а четыре малыша!
-Эй, маленький, - с улыбкой произнесла лисица, дотрагиваясь носом до четвертого лисенка, - ты чего это? – И тут сердце у Аиши упало будто в пропасть.
Она стала тыркать малыша носом, заботливо вылизывать, но все было тщетно: он не двигался и даже не дышал. В то время трое других продолжали пищать, пытаясь найти сосок.
Слезы радости сменились слезами скорби. Только сейчас лисица стала осознавать, что, не успев приобрести, она уже потеряла. Потеряла своего детеныша.
-Вставай, милый, вставай, - причитала лиса, заботливо вылизывая крошечные ушки и макушку. – Айя, пожалуйста, - плакала Аиша, продолжая работать языком, надеясь, что это вернет лисенка к жизни, которую он даже не успел начать.

Как не старалась Аиша вернуть своего ребенка к жизни, он уже был не в этом мире. Лисица плакала, скулила, умоляла всех известных и неизвестных Богов помочь зажечь крохотный огонек в груди, но они отказывались помогать. Лиса впервые за все время почувствовала себя настолько одинокой в этом мире, что стало даже страшно. А как же Церрит, который переживал не меньше ее? Видимо, эта связь между матерью и дитя была настолько сильной, что даже присутствие супруга и разделение им утраты не могли искоренить чувство полнейшего одиночества. Да что там, даже писк троих лисят, которые уже почти отыскали соски, не мог вернуть Аишу к действительности.
Когда черношкурый лис отвел морду травницы от мертвого детеныша, она впервые оскалилась на любимого, а в глазах ее сверкнула какая-то звериная агрессия. Аиша хотела помешать Церриту забрать комочек, но он ее опередил: если бы лисица могла встать, она непременно бы остановила черношкурого.
-Отдай его мне! Отдай, Церрит! – Не то зарычала, не то застонала Аиша вслед алоглазому, но тот и не думал возвращаться.
По щекам лисицы продолжали катиться слезы скорби, она поскуливала, а внимания на остальных детей даже не обращала. Вся радость, что она могла сейчас испытать, меркла перед горем, которое захватило разум молодой лисы. Она не могла чувствовать счастье материнства, не могла разделить это счастье с тем, на кого молилась. Будто в одночасье и Церрит, и новорожденные дети стали ей чужими, нежеланными, и все, что она сейчас хотела – быть рядом с мертвым детенышем, пытаясь вернуть его к жизни, которая так и не началась.
Аиша выгнула шею, срывая с бисерной нитки зубами маленькую хрустальную капельку. Осторожно зажав слезу Форастеро в пасти, лисица закрыла глаза и в мыслях пережила все то, что только что случилось с ней наяву. Она пожелала, чтобы это страшное воспоминание осталось с ней, грело ее грудь и было спутником впредь и навсегда. Вероятно, это неправильно. Церрит, скорей всего, придет в ярость, когда узнает об этом, и потребует немедленно уничтожить этот артефакт, который из безобидного и светлого превратился в ужасный. Аиша была намерена носить свою скорбь, но нужно ли это? В конце концов, это погубит и ее, и тех, кому она дорога. Только вот травница этого, похоже, не понимала.

Жёсткий штормовой ветер, моментально принявшийся хлестать черно-бурого лиса, был до дрожи приятен после душного тёплого воздуха пещеры. Лапы несли одноухого прочь от травнического логова, и с каждой секундой он только ускорялся, словно стремясь поскорее сбежать от укрытия, где ещё лежала находившаяся на грани безумия супруга. Церрит хорошо помнил её злобный рык и сверкающие зубы, её горящий взгляд, которым можно вспарывать как ножом. Хотелось сказать, что то был чей угодно лик, но только не его любимой Аиши, однако лис не видел смысла отрицать очевидное. Но одноухий не был испуган. Он был скорее в растерянности. Он чувствовал безжизненный комок плоти в своей пасти и он искренне не понимал, как это могло вызвать у травницы такие яркие эмоции. Для Церрита мертворожденный не ощущался детёнышем, которого у него слишком рано отобрала судьба. Для одноухого это был кусок мяса, без имени, без личности и истории, которую он мог потенциально прожить, ибо алыш проиграл битву за право на жизнь ещё в утробе своей матери. Какой глупый и бессмысленный конец.
Голые кусты и широколапые хвойные деревья мелькали перед алым взором чёрной, густой паутиной, которая казалось вот-вот оплетёт быстролапого лиса с ног до головы, принуждая остановиться. Но каждый раз чёрные силуэты растительности в последние секунды раступались перед черно-бурым, не смея прерывать его бег. Ледяной ветер обдувавший лиса будоражил затёкшее от бездействия тело, моментально разгоняя по нему тепло. Вскоре лес окончательно остался позади, что-то ворчливо шелестя за спиной лиса. Но лис не слышал этого шёпота за своей спиной, ибо его заглушал более звучный голос моря. Волны оглушительно накатывали на берег и ломались о скалы, не скрывая свою нарастающую ярость.
Растрёпанная, словно после бойни, торчащая иглами шерсть только усиливала упрямость, сквозившую в образе небольшого темношкурого лиса, стоявшего напротив волнующейся водной массы. Церрит открыл пасть, небрежно роняя мертворождённого на землю, а сам глубоко вдохнул солёный воздух. Хвост ощипанной метёлкой подметал влажный песок вокруг лиса, который горящими глазами сверлил море. Казалось вот-вот и этот безумец броситься прямо навстречу волнам, бросая им вызов, но Церрит остался стоять на месте, только крепко сомкнув зубы, чуть ли не до скрипа оных. Наклонившись, одноухий начал быстро и яростно рыть песочную землю, готовля могилку для мёртвого детёныша. Во время процесса он краем уха услышал хлопанье крыльев и визгливые крики чаек, что тонули в вое ветра и рокоте волн. Троица морских разбойниц кружила на лисом - видимо, им приглянулся неподвижный комок лежавший рядом с черно-бурым. Видя, что лис слишком занят копанием могили они неспешно спустились на землю и взяли того в кольцо. Но какого было их удивление, когда одна из них, слишком близко подобравшаяся к тылу одноухого, получила точный и хлёсткий удар хвостом, моментельно сбившим её с ног. Чайка это была похоже из робкого десятка, ибо вся её самоуверенность моментально улетучилась и она вновь поднялась в небеса. Оставшиеся две принялись осторожно кружить вокруг лиса.
Церрит наблюдал за ними без особого интереса, относясь к их попыткам украсть его детёныша довольно равнодушно. Даже когда он рычал и делал ложные выпады в сторону нахалок, в его голосе и движениях не было привычной энергии. Он словно делал кому-то одолжение своими ленивыми попытками прогнать пернатых. И последние довольно быстро смекнули что к чему, ибо в следующий раз, когда пасть Церрита щёлкнула рядом с одной из чаек, другая уже выхватила крошечное тельце из-под его носа и с торжествующими криками поднялась вместе со своей товаркой в небо. Одноухий тяжёлым, стеклянным взглядом проводил быстро растворившихся в свинцово-сером небе воровок, а потом перевёл его на пустую ямку. В следующий миг пустынный пляж огласил громкий, издевательский смех, заглушивший на миг даже битву ветра и моря.
- Надеюсь, ты будешь хорошим ужином чужим детям, слабак! - давясь смешками, воскликнул Церрит, уже деловито закапывая могилу. Коротко осмотревшись, лис нашёл небольшой, но довольно симпатичный камень, который он тут же оттащил и водрузил поверх могилы. Оглядев своё "творени" Церрит насмешливо хмыкнул и снова обратил свой взгляд на небо.
- И это то самое горе, что ты мне пророчила, тварь?! Пха, я рассчитывал на большее! - выплюнув эти тщеславные слова в сторону моря, лис развернулся и отправился в обратный путь. Аише не обязательно рассказывать о том, что её мёртвый любимец стал обедом для чаек, вместо этого Церрит просто однажды сводит её к этому символичному памятнику, где она сможет напоследок пролить пару слёз. Через хвойный лес он нёсся уже не столь торопливо, как ранее, но ощущая лёгкость во всём теле. С его плеч словно гору сняли, ибо одноухий действительно ожидал более страшный исход для своей семьи: смерть Аиши, полностью мёртвый выводок или ещё чего по-хуже, но судьба была милостива, забрав всего одного лисёнка - самого слабого и тщедушного, раз он потерпел ещё на самом начале жизни. И Церрит не чувствовал к нему никакого сочувствия.
Путь назад был долгим, поэтому к тому времени как Церрит вновь оказался у логова Аиши, любые признаки веселья бесследно оставили одноухого, вернув ему его прежний нейтральный настрой. Церрит чувствовал себя спокойно, даже вспоминая прежнее состояние Аиши. Он был уверен, что травница за время его отсутствия успела взять себя в лапы и осознать глупость своего поведения по отношению к мертворождённому. Сейчас одноухий зайдёт, они оба извиняться друг перед другом и всё придёт в норму.

Церрит изумлённо приподнял брови услышав голос своей супруги: ледяной и враждебный, такой словно будь у неё возможность она уже поднялась бы с места и оторвала лису в назидание второе ухо. Усталый выдох, через который струилось разочарование. Казалось он словно и не уходил "закопать" свою дочь аль сына. Это проблема видимо не собиралась забываться и уходить сама собой, как того ожидал Церрит, и к своему повторному удивлению он заметил, что эта мысль вызывает в нём лёгкое раздражение.
- Не знал, что супружеский долг обязывает ещё и сходить с ума вместе, - с тихим горьким смешком ответил одноухий. Церрит хотел сказать что-то ещё, но передумав лишь с едва слышным щёлчком захлопнул пасть. Он не видел смысла пытаться сейчас вправить Аише мозги и заставить перестать занимать свои мысли мертворождённым. Рана на её сердце слишком свежа и в таком состоянии она будет упрямее барана из сказки, что не желал уступить другому барану место на мосте, и в итоге погиб вместе со своим столь же упрямым оппонентом, свалившись с моста. Аише нужно было время и Церрит подумывал вновь оставить её одну. Но разве это не бегство и предательство? Вот бросит он её здесь, а она оставшаяся без поддержки только сильнее озлобиться, зацикленная на своей идее-фикс.
Атмосфера царившая в пещера была неприятной, она иглами проникала под кожу, вызывая ощущение сродни тому, когда кровь возвращается в затёкшую конечность. Единственным облегчением для лиса был вид комочков, деловито сосавших материнское молоко - одной тревогой меньше. Но довольно скоро это лёгкое чувство при виде своих здоровых детей исчезло, когда взгляд лиса пал на стеклянный сосуд, зажатый в лапах Аиши. Церрит сощурил глаза пытаясь по-лучше разглядеть вещицу, сделав неосознанный шаг вперёд. Но несмотря на плескающуюся внутри темноту, наполненный артефакт всё же излучал слабый свет, позволивший лису узнать вещь. Слеза волчьей богини снов.
Против ожидания Аиши он не впал в ярость, не принялся журить её или что-либо в этом роде. Лишь тряхнул головой, и невозможно было понять качает ли он ей в неодобрении или же просто захотел избавиться от бисера дождевых капель, что он принёс снаружи. Как-то странно сгорбившись он лишь подошёл ближе, обошёл травницу с друго бока и прилёг рядом, но больше не касаясь своим боком её. Морду он положил на лапы, буравя алыми глазами выход.
Он знал, что Аиша не в первый раз сталкивалась со смертью, но будучи кобелём он не мог представить какого было потерять смерти кусочек жизни, выращенный ресурсами своего организма. Возможно ему просто не хватало эмпатии, чтобы это представить. Как бы там не было Церрит был в растерянности и потому сохранял неестественное молчание.

Он почувствовал как окунается головой в ледяную воду. Солнечные лучи голубыми полосами пронзали водяную толщу, но всё-равно, в непосредственной близости, бултыхалась тьма. И по одному в ней принялись зажигаться глаза, сверкать острые зубы - в этот момент лис резко вырвал свою голову из водяного плена. Глаза жгло и ныли старые шрамы. От холода он не чувствовал собственного носа, но внутрь словно напихали сотню крошечных острых крючков.
Такова правда на вкус, да?
Дождь усилился, с нескрываемой злобой тарабаня по сводам пещеры, бессильно пытаясь проникнуть внутрь, чтобы затопить и уничтожить тёплое логово. Какие-то доли секунд Церриту казалось он не слышит сквозь этот шум собственные мысли, но вскоре понял, что в его мыслях лишь эхом бьются слова Аиши. Эти слова. Эти злые, отчаянные слова, они были очень похожи на правду. Значит, он в конечном итоге обманывал не только всё Сообщество, свою супругу, но и самого себя? Величайший номер известного шулера, столь потрясный, что даже главный обманщик собственной персоной купился на него.
Некоторые личности никогда не меняются. Всё это время одноухий пытался быть кем-то кем он не является и теперь чувствовал как его затея рассыпается на глазах, как высохший на солнце песочный замок. Сколь досадно и несправедливо. Горечь желчью собралась в горле, лис чувствовал ненависть: он так влюбился в эту идиллию, это чувство и уверенность, что есть та, кто его всегда ждёт и примет со всеми его демонами, а теперь её решили забрать у него, как у ребёнка игравшего с чужой игрушкой.
Возможно он хотел от неё слишком многого, ведь ни у одного существа на этом свете нет бесконечных запасов всепрощения. Даже у богов. Но нет, нет-нет-нет, пока он может он будет цепляться за эту утопию, всеми лапами. И однажды, если он будет вынужден, и зубами.
Церрит не заметил, что уже на протяжении нескольких минут после последних слов Аиши он неподвижно лежал и стеклянными, почти мёртвыми глазами пялился на выход из логова. Словно умер от одних этих страшных слов, но вот он резко поднял голову, встрепенувшись и резко вздохнув, как наконец-то достигший поверхности утопающий.
- Мёртвым никогда не было под силу пробить брешь в моём сердце. Я не знаю мертва ли моя мать, но если дело обстоит именно так, я не расстроюсь - смерть милосердней её участи. Я не знаю, что ещё я должен чувствовать по отношению к тому, чью историю и личность я никогда не узнаю. Я видел столько смертей, знаешь, на всех слёз не хватит. Я копил их к сегодняшнему дню - в Вечном лесу мне в качестве награды за прохождение моего испытания мне подарили пророчество, за которое я хотел уничтожить весь этот клочок волчьей земли. Мне пообещали горе, которое очень скоро настигнет мою семью... С таким знанием прекрасно спится, знаешь ли? - ядовитая, саркастичная усмешка прервала на миг необычайно серьёзную, отстранённую исповедь Церрита. - И я ждал, честно ждал, горя. Готовился к тому, что в худшем случае мне придётся хоронить вас всех, и слушать насмешливые крики птиц, тех же, что заполонили тогда этот треклятый лес.
Церрит замолк, задумчиво прикрыв глаза. Всё это время он сидел неестественно ровно и постепенно он чувствовал как от этой позы у него начинает ныть спина. Он не спускал глаз со входа, не смотря на Аишу, на детей, растворившись в собственном потоке сознания льющегося из его глотки, как дождь за порогом.
- Одна несбывшая жизнь в обмен на целых четыре - для тебя это жестокая цена, но я её принимаю, ибо четыре жизни для меня ценнее одной. Всё могло быть намного хуже, в десятки и сотни раз хуже, - медленно Церрит поднялся на лапы, но его голова осталась безжизненно висеть между передними лапами. Тут он чуть повернул её в сторону, и Аиша могла увидеть лишь горящий алый глаз, пронзающий её испытующим взглядом.
Резкий, слишком быстрый рывок - на секунду черно-бурое тело лиса расмылось в одну полосу - и вот он уже стоит в нескольких шагах перед травницей, в зубах покачивается бисерная нить с волчьим артефактом. В алом взгляде не было ни злобы, ни безразличия - только мрачная решимость. Лис разгрыз артефакт и его пасть раскрылась как в немом крике, когда его захлестнула волна чужой боли. Такой свежей и яркой боли. Глаза закатились назад, что стал виден белок и казалось одноухий вот-вот опрокинется, но напрягшиеся до предела лапы прочно держали своего хозяина. До самого последнего момента воспоминания.

And One - And I Love

Когда кинолента боли и душевных мук рассеялась в полумраке, первой мыслью Церрита был так неожиданно всплывший на поверхность факт того как же ему легко жилось на свете, будучи рождённым кобелём. Тело словно вздохнуло от облегчения, и на один краткий миг предательской слабости Церрит был благодарен за то, что был самцом. Иногда незнание - благословение, и эта мысль в свою очередь отвела одноухого в далёкое детство, где в сетчатых клетках сидели сожранные отчаянием и обречённой смиренностью лисы. Каким благословением было бы не знать в столь нежном возрасте что такое смерть. И каким благословением было бы не встречаться нос к носу с этой равнодушной старухой столь непозволительно близко от семейного очага. Но смерть не привыкла предупреждать и обговаривать встречи: её удел забирать ей положенное, а держаться вместе сквозь скорбь и тоску - дело оставшихся живых.
Взгляд алоокого прояснился и он покорно подошёл к зовущей его Аише. Присел и молча приобнял ту шеей, осторожно положив подбородок на её бок. Он больше не хотел что-либо говорить, он достаточно наговорил за этот вечер плохого, но безусловно и немного хорошего. Внимая заполнившему пространство шуму ливня, Церрит дивился тому как ему удалось вырулить ситуацию лишь благодаря искренности. Он не привык быть честным, даже по отношению к себе, живя в уверенности, что ничем не приукрашенная правда радует мало чей слух, а те кто не способен запаковать правду в красивую упаковку - наивные глупцы. В итоге наивным глупцом оказался он, как забавно, не правда ли. Но как бы там не было, одноухому удалось, хотя бы на сегодня, остановить стену льда, пытавшуюся вырасти между ним и травницей. Но это была лишь отстрочка неизбежного, если они так и не придут на почве нынешней проблемы к согласию.
Благодаря волчьему артефакту, Церрит смог на один краткий миг заглянуть в душу Аиши и узнать её чувства. Однако лис был уверен, что тоска травницы исходила не от крошечной мертворождённой - та была лишь чистым листом, который так и не коснулось перо опыта. Для травницы это были в первую очередь тысяча несбывшихся возможностей, ветвей будущего, которым ныне не дано распуститься по одному нечестному мановению судьбы. Такая утрата не могла быть результатом лишь одной крошечной случайности, ведь если трагедия произошла просто так, без видимой на то причины - она теряет свою значимость. Поэтому травница искала причины для потери где угодно: в немилости богов или собственной несостоятельности. Глубоко вздохнув, Церрит убрал вес своей головы с тела Аиши.
- Боги поставили перед нами нелёгкое испытание. Смерть забрала у нас нечто неповторимое, но пока я дышу и способен чувствовать боль, я приложу все силы, чтобы мы не пережили подобной потери вновь... Ты веришь моему слову, Аиша? - было заметно, что лис подобрал эти слова тщательно и осторожно. Он нервно облизнул губы, пока ожидал ответа супруги, а взгляд отправился в точку поверх её головы, у выхода из пещеры - внутри одноухого натянулась невидимая струна. Обещание, которое он сейчас озвучил было очень большим для такого мелкого лиса как он. Долгие годы он жил не в свободе, а во вседозволенности, не позволяя своему разуму зацепляться за такие вещи как долг и обязанности. Его обещание может сделать его свзяь с его новой семьёй прочнее и теснее... и если он когда-либо попытается её обрубить неосторожным словом или делом, то не только он истечёт кровью. Он опустил своё взгляд на уровень глаз травниц и на какой-то момент в них мелькнуло замешательство. Действительно ли он готов всем своим существом дать подобную клятву. Одна его часть без размышлений говорила да, - та, что нашла неизведанное раннее чувство счастья в душевном единении с кем-то кроме своего я - но другая - осколки прошлого - упирались, царапая изнутри острыми краями.
- Хотя нет, не отвечай... сейчас. Лучше попозже. Утром, - Церрит встал на лапы, которые буквально чесались вновь унести алоглазого наружу, в центр бури. Всё его существо чесалось от сотен противоречий, порождённых прошлым и будущим. Ему хотелось рычать и кататься по земле от этих чувств, но вместо этого он спросил:
- Ты не голодна? Роды наверняка забрали у тебя много сил.
Охотиться в такую погоду было безумием и с практически стопроцентной гарантией это задумка была обречена на провал. Церрит глубоко вздохнул; кончик его хвоста нервно поддёргивался.

Аише хорошо удалось скрыть бурю вновь окутавшую её сердце от Церрита. А может он был слишком невнимателен в этот миг, чтобы услышать отголосок этого урагана между слов травницы. Он направился в сторону выхода и хотя какая-то его часть не хотела сдерживать этот порыв он принудил себя идти без спешки. Стоило одноухому показать голову из пещеры, как его словно ведром воды окатили. Видимость была отвратительной, ибо серая пелена дождя окутала мир подобно густому туману ранним утром. И ныне оказавшись под усилившимися небесными потоками Церрит полностью осознал как громко тарабанил дождь. Церрит удивлённо попятился назад, трясся намокшей головой. Даже на Волчьем Острове ему не приходилось встречаться со столь бурной грозой - столь оглушающей и ослепляющей, потеряйся в ней, и матерый зверь будет беспомощен как месячный щенок. А стоило глянуть изподлобья на тёмное небо как сразу становился ясен неутешительный факт - это был далеко не конец. Может начало? Страшно было подумать началом чему может служить такой шторм, но Церриту не дали много времени на размышления о странности данной погоды: в один миг он ощутил как его лап касаются холодные ручья воды. Вновь попятившись, одноухий увидел как избыток воды снаружи теперь медленно, но верно протаптывал себе путь в их уютное логово. Сейчас эта была лишь пара узеньких грязных ручьёв. Но погода не собиралась униматься, а значит ручьи могут скоро стать реками.
- Что-то нехорошое твориться с погодой сегодня, Аиша. Я неуверен, что наша пещера выдержит её натиск и, честно говоря, не испытываю желания идти на риск и проверить, - Церрит слушал свой голос, не лишённый озабоченности происходящим, но тем не менее сохранявшим спокойствие, и дивился тому, что он действительно проговорил только что сказанные слова. Риск и Церрит такое долгое время были неотъемлемым целым, но тогда Церрит был один. Сейчас он был здесь вместе со своей столь юной семьёй и меньше всего он хотел сейчас вмешивать её в "эксперименты", свойственные его юности. Одноухий снял с бисерной нити на своей шее артефакт - аккуратно, чтобы тот ненароком не активировать.
- С этой штукой нам не придётся гнать себя и детей под дождём. Его силы должно хватить, чтобы доставить нас прямо к скалам - они находятся достаточно высоко, чтобы их не затопило, - лис замер, держа артефакт в зубах и смотря на Аишу. Он ждал её окончательного слова - он уже допустил ошибку, когда поступил так как считал нужным, не спрашивая мнения своей супруги. Теперь он её не повторит.