Голова медведя была всё ближе, оставалось только сомкнуть челюсть, но совершенно неожиданно зверь мотнул головой, Сарасу даже сообразить не успела, как проскочила и, уже коснувшись лапами земли, поскользнулась на белом холодном покрывале и рухнула в него. Снег никогда не был настолько противен как сейчас. Собака злобно зарычала, злясь и на медведя и на себя одновременно. Как же её раздражала эта ситуация, как она была зла на свою беспомощность.
Я не хочу быть слабой, я хочу помогать людям! - раздосадовано думала она. Вторая неудача серьезно подкосила её уверенность в себе, а кого бы ни подкосила? Вторая попытка и один результат. Только вот Сарасу была слишком уперта и глупа, чтобы учиться на собственных ошибках. Главное, её учили, что зверя нельзя бояться, что если не получилось в первый раз, то нужно пробовать ещё и ещё. Сарасу была готова пробовать ещё и ещё, но события развивались слишком быстро. Медведь, раненный человеком, громко взревел и неуклюже, едва ли не перекатываясь, но чрезвычайно быстро побежал в гущу леса. Сарасу поднялась; дыхание участилось; сердце ускорило свой ход, а в глазах появилось что-то ещё, кроме страха, упертости и преданности человеческому роду - азарт. Она, во что бы то ни стало, догонит медведя и будет преследовать его до тех пор, пока не прогремит выстрел. Он всегда гремит, когда охотничья собака преследует дикого зверя. Не важно, что сегодня некому стрелять, что того, кто обычно стреляет уже нет, но Сарасу верит и будет верить, что выстрел будет. Она слишком привыкла к нему.
Салюки быстро догнала бурого лесного громилу и, преследуя его, громко залаяла. Кажется, медведь не замечал ничего вокруг, но Королева была твердо уверена, что никто иной, именно она гонит зверя в лес, подальше от людского жилища. Не прошло и десяти минут, как собака, скрывшись среди деревьев от людских глаз вместе с огромным хищником, внезапно завыла.
Сарасу выла, стоя рядом с медведем. Бурый шатун злобно урчал, кровь противно булькала, попадая ему в горло, но встать он больше не мог.
Сейчас появиться хозяин, сейчас вот-вот.
Собака ещё громче завыла, призывая охотника, которого нет.

---- >>  из города (Мост)

В мрачном молчании, Крик брел по сугробам, подальше от городской суеты, людских криков и суетливости мелких шавок. Прокушенная передняя правая лапа болела, а потому пес все время припадал на нее, из раны до сих пор сочилась кровь, так как животное не давало покой натруженным конечностям, а от этого и возможности затянуться повреждению. Внутри Изгоя кипела волна негодования, так как за сегодняшний день он уже дважды упустил врага, рассчитывая добить и убить, а получилось иначе, а получилось не так как хотелось. Рыча сквозь зубы, нахохлившись и вздыбив загривок, Отщепенец буравил высокие сугробы своей широкой грудью, во что бы то ни стало, намереваясь добраться до оставленной с раннего утра добычи и утолив мимолетный голод, отдохнуть. Минувшие события до сих пор будоражили его чувства, вызывая злость и негодование. Первый волк, что повстречался неподалеку от города, оказавшийся в невыигрышном положении при первой же атаке матерого, но по счастью сумел извернуться и уйти от кровавой расправы мощных клыков черного полукровки. – Шакал. – только и прорычал пес, перейдя на воспоминания у моста, на стычку с тремя волками и вынужденное отступление, в связи с сильными ранами полученными Нэтоном, главным псом из Гильдии. Драться с тремя лесными хищниками Осколок благоразумно не стал, а вот прикрыть спину такого же волконенавистника, счел своим долгом, хоть в целом относился холодно ко всем собакам и людям, не питая склонность к знакомствам и общению. Еще на довольно далеком расстоянии, Крик уловил звуки рева медведя, шум от людских голосов и лай собак. Полукровка ненадолго замер на месте, внимательно прислушиваясь и улавливая посторонние, чужие запахи, после чего, его черное, мускулистое тело замелькало меж старых, величественных  хвойных «великанов». По мере приближения шум перерос в сумятицу голосов и звуков, разобрать что либо стало сложно, по причине нарастающего звукового эффекта, который бил по ушам. Крик утробно зарычал, происходящее ему совершенно не нравилось, особенно раздражал рев косолапого и то обстоятельство, что свою трапезу он зарыл именно тут, а посягнуть на свою добычу он ни кому не позволит. Резкий запах крови ударил в нос, верхняя губа приподнялась, обнажая красные десны и белые клыки, шум ломающихся веток заставил Крика сделать резкий прыжок в сторону и в ту же минуту пес почувствовал на своей лапе затянувшуюся петлю. Осколок дернулся еще раз, но ловушка прочно удерживала его на месте. Полукровка принялся в бешенстве грызть прочную веревку, периодически делая резкие рывки и чувствуя, как плотная удавка впивается в тело. До кучи к происходящему, бурый верзила, завалился почти совсем рядом с пойманным Изгоем и захлебываясь в собственной крови начал бить в конвульсиях большими лапищами. Следом за медведем выскочила собака, не крупная, достаточно хрупкая на внешний вид и принялась осаждать поверженного врага, заливаясь прерывистым лаем. Черный пес замер, уши прижались к массивной голове и угрожающее рычание явно могло рассказать каждому, что этот зверюга не терпит посторонних.

Алабай покорно ждал пока человек уцепившись за шкуру поднимется, хотя, далось это действие ему с трудом, но все же Макс встал, идти по такому снегу, да еще и в начинающихся сумерках было бы весьма проблематично, но другого выбора не было. Пес скучал, люди о чем-то говорили, а Ветер смотрел в небо,думал. Алабай пытался понять сколько у человека осталось сил, сможет ли он довести его до города? Размышления прервал подошедший охотник, азиат наклонил голову на бок и слегка удивленно уставился на человека, тот похлопал пса по груди что-то пробормотав и ушел. Ветер негромко фыркнул и мотнув головой словно довольная лошадь пошел рядом с Максом, который явно пытался привести себя в чувства говоря в пустоту.
-Домой? Ты шутишь?
Алабай перешел на другую сторону, что бы когда человек стал заваливаться на поврежденную ногу, он смог бы ухватиться за пса, ну или смягчить себе падение. Ветер не спешил, каждый шаг пес оглядывался на человека и прислушивался к лаю убежавшей не удачницы охотницы и пытался увидеть охотника, он все же ушел за медведем.
-Нет...не дойдешь ты до дома....
Ветер внимательно уставился на Макса и решительно стал менять его направление движения, ближе всего было до гильдии, там смогут помочь, это точно, да и человеку проще будет идти по проложенным тропам, чем по сугробам. Только делал это пес так, что бы человек не сообразил о его намерениях.
----> Дом Стрельцовых, на самом деле Гильдия.

Тело мужчины изрядно подзамерзло, усталость не давала быстро двигаться, хотелось уже лечь, наконец-то, и просто отдохнуть, закрыв глаза. А тут еще эти собаки. Брегоран видел Крика в городе, и этот пес явно был опасен. Ни раз поговаривали о том, что бы пристрелить пса, который пугает не то что малых детей, а даже взрослых мужиков. Охотник разделял это мнение, однако был против убивать кобеля, отвечая всем, что тот пока ни на кого не напал и быть может ни на кого не нападет.
- Я сам, когда пьян, веду себя не лучше собаки, огрызаясь на всех, так что ж, пристрелить меня за это? – шутил всегда Гор, когда разговор касался Крика, и всегда предложение усыпить кобеля переходило в шутку.
Пасть пса сомкнула губы, пряча клыки. Уже что-то. Брегоран хотел было уже склониться над псом и перерезать тугую леску, но собака резко дернулась в сторону. Видно салюки не по нраву была полукровке. Это движения явно отозвалось болью в лапе, что уже была в крови.
- Тихо, тихо, без фокусов. Нож-то у меня. Салюки не тронь, она сегодня герой.
Воспользовавшись тем, что крик лежал на боку, отвлеченный болью и собакой, Брегоран несильно прижал тело пса к земле, что бы не дергался и больше не ранил себя, а сам, одним движением перерезал петлю, освобождая лапу.
- Хороший, - пару раз погладил бок пса по шерсти, показывая тому, что он ничуть не боится его, но и не настроен причинять вред. К каждой собаке нужен подход, Гор с рождения общался с охотничьими псами, порой даже с теми, кого держали в клетке, боясь выпускать, но из-за отличного тела и челюстей, использовали для разведения.
Нужно было отправляться в город. Наконец-то охотник поднялся со снега, убрал за пояс нож и схватил замерзшего волка.
- Не плохой улов, ох, и напьюсь сегодня, - мечтательно задумался мужчина, закуривая, что б хоть как-то согреться.
Свист.
- А ну пойдем в город, нечего тут ошиваться, - прикрикнул он собакам и отправился домой за санями, думая, что бы сделать из шкуры зверя, и как бы правильно распорядиться мясом. Тут ведь всю улицу им накормить можно будет. Вспомнил охотник и о Максе. Как он там? Дошел ли? Потеряв немного времени на то, что бы вернуться к тому месту, где происходила схватка с косолапым, он, наконец, нашел следы Горного, по которым и отправился в город.

---------------> Дом Брегорана Кроу (за санями) ---> Нижний сумрачный лес (за медведем) ----> Лесопарк (с санями и медведем)

Отредактировано Брегоран Кроу (2013-01-30 17:26:07)

- Пасть закрой. Скелет ходячий! – рыкнул Крик в сторону салюки, которая заикнулась о чистоте его кровей, - Пока я тебе с твоей чистопородностью голову не оторвал!. – без тени шутки низким голосом пророкотал Осколок бросая тяжелые недружеские взгляды на Сарасу, как вдруг почувствовал на своем боку прикосновение руки охотника. Рефлексы и реакция были куда быстрей мыслей Отщепенца, а потому, клыки его сомкнулись на руке, что дотронулась до его тела, но челюсти зверюга сдавливать не стал, пес даже не рычал, лишь угрюмо и предостерегающе глядел не мигая на охотника, красноречиво давая понять, что любая шутка грозит отсутствием одной конечности. Однако ничего страшного не произошло, Брег успешно высвободил лапу полукровки из петли, при этом совершенно обыденно реагируя на то, что одна из его рук в пасти большой зверюги, мало того, как только кобель разжал челюсти, мужчина прошелся своей большой ладонью по его боку и спутанной шерсти, после чего спокойно сказав что-то подбадривающим тоном –поднялся. Крик не замедлил встать и ковыляя на две поврежденные лапы отошел подальше от опасного места, после чего принялся вылизывать раны, в то время как охотник курил, а заливистая замолкла и осталась стоять неподалеку. В своем темном умишке, черный пес ухе поставил жирную галочку на этой амбициозной фигуре, казавшейся ему истеричной, неимоверно громкой, не в меру худой и костистой, а за ее язык, у Осколка появлялось прямое желание либо придушить, либо зубы повыбивать, чтоб не слышать эту мадам рядом с собой даже близко. Всему свое время, как говориться, конечно свирепый полукровка не станет мстить салюки сейчас, о нет, для этого он выберет другой день, другое место и обойдется без свидетелей. При этих мыслях серые холодные глаза пса не добро заблестели, а остальной вид остался, как всегда сдержан.
  На свист Брегорана Крик и ухом не повел, все же не из ручных собак он был, да и не терпел над собой чужой руки, но видимо просто не нашлось такой умелой руки, которой бы согласился прислуживать Изгой.  Замерев черным монументом, он проводил равнодушным взглядом удаляющуюся фигуру человека и  - «Шавки» - как стал величать цербер приятельницу, после чего достаточно быстро нашел свою заначку, изрядно обглоданную тушу мелкого парнокопытного и насытившись, порысил по следам охотника, сначала достаточно не спешно, но в скором времени перейдя в галоп ускорился, не смотря на то, что лапы предательски болели. Все таки было что-то в этом мужчине и Изгой решил, познаний ради, на будущее, узнать где же тот проживает, мало ли что….

-------- >> Вслед за Брегораном Кроу ( Лесопарк)

старт

Серая неслась стрелой, огибая своим массивным, но достатьчно ловким телом, деревья и кустарник. Вправо, влево, назад, поворот. Эта погоня продолжалась уже минут пять и изрядно надоела самке, она начала чаще работать лапами, сильнее оттталкиваться от земли и быстрее касаться демли вновь. Раз и пасть сомкнулась. В глотку полилось теплое на вкус кисловатое сокровище леса - кровь. Но на этом ничего не заканчивалось. Жертва вырвалась и Милк снова ускорила темп. Снова выпад и снова кровь. Теперь темп у добычи был почти что бустрым шагом, поэтому серая хищница позволила себе перевести дух. Она рысцой бегала вокруг раненой жертвы, ожидая пока та окончательно ослабнет.
Самка облизала морду, красную от крови и расплылась в довольной и нахальной ухмылке. Жертва тем времинем практически остановилась. Валькирия кинулась, повалила добычу и перекусила глотку. Быстро. Мощно. Красиво.
Теперь она смотрела сверху вниз на труп и гордилась собой. Под её мощными лапали лежала тухка молодого олененка, дня два от роду. Самка долго выслеживала его и маму, дождавшись подходящего момента серая отбила его от матери и гоняла по лесу все эти минут тридцать.
Сейчас же она могла отдохнуть. Этой добычи хватит трем взрослым волкам. Вот она первая весенняя охота кареглазой, она не могла отдышаться и насмотреться на свой трофей. Так же ей нужно было дождаться Сквирпа, который тащился где то позади. Милк села, ожидая своего маленького паразита, чтоб тот попил крови и принялась умываться.

начало 2

Привычный сумрак радовал меня сейчас, в это суровое время весны, когда солнечный свет все чаще и чаще напоминал о себе из-за серой пелены, и это заставило меня прийти сюда. Талый снег молил визгом о пощаде под моими лапами, хлюпала талая вода. Воздух резко врывался в легкие, выворачивал их наизнанку тронутым первым теплом холодом, пусть это звучало более чем абсурдно. Этот воздух напоминал о многом. О первой весне жизни, о городе, где теплые пары гари и газа поднимались ввысь и горели, создавая жгучее, душное тепло, или прогулки с собакой по реке, пока человек, старик занимался своими глупыми, старческими делами.
Скованные одной цепью.
И даже сейчас, когда прошло много времени, когда месяца утекли водой глубоко в землю, я отчаялся найти кусок прошлого, чтобы уничтожить навсегда. Да и не смогли бы. Слишком слабые и восприимчивые, слишком привязчивые и глупые, наверное, но не смогли бы, хотя много раз я глушил желание вонзить клыки в его жирную, незащищенную ничем собачью глотку, шею. Порвать артерии и вены, располосовать на куски, лишь бы не дышал. А сейчас там, вдали, он ходит, живой, дышит тем же воздухом и улыбается. Меня передернуло. Признать, я его любил, но для него это было своего рода сигналом, и он брал в руки проволочные нити, чтобы тянуть меня на очередной мой грех. Кровь заледенела на теплу, и мы вновь и вновь лишены возможности вдохнуть влажный воздух.
Но ведь мы тоже хотели быть живыми, но брезгуем дышать общим воздухом. История о том, что приходится прогибаться ради того, чтобы выжить, не радовала нас. Желая быть сильнее и выше, падали в пропасть собственных маний и грехов все больше и больше, даже назад не оглядываясь, относясь к этому, как к тому, что так и должно быть. Может быть, в этом правда нашей жизни, правда в саморазрушении. как то не было бы гнусно и жестоко по отношению к себе и к другим, эта теория давала нам жить, пусть и морально мертвыми, грубыми, жестокими, непонятными; смотрелись в рябь на воде и жадно ловили растворенные, размазанные черты, смотрели в свои прозрачные глаза и улыбались, ухмылялись, до крови растягивали губы. Кровь капает на воду, где растворяется, так же, как одна душонка мира растворится в огромной толпе таких же, как она. Таких же идеальных и серых, мельхиоровых, блестящих, отражающий свет и светящихся, но есть ли у них свет внутри? Может быть, по крайней мере, мы верили в это, серьезно. Только этот свет ослепляет всех вокруг, от этого никто не способен увидеть всей прелести и красоты, разве что, если вы не слепы.
А мы готовы видеть вашу красоту. Даже сами собой восторгались по потери сердцебиения, так же - с другими. Робко смотря в глаза, метясь из стороны в сторону я водя не нужные не вам, ни нам душевные беседы о пустоте, вокруг замкнутой цепочки в виде цифр, в виде восьмерке, которые старик чертил на бумаге и называл бесконечностью. Слушали, открыв пасть, без страха вливались в вашу кровь и думали, что это спасет наш от разложения. Хотя, это так и есть, разложения морального, если вы бы могли видеть то, что внутри, ужаснулись бы. Только дело в том, что гниль и смард бывают красивы своей красотой, поэтому есть ли смысл уходить от этого?
О, ваши придуманные боги гордились бы вами, если бы видели вас.
Вспоминаются слова о том, что боги живут внутри нас. И все вы безумны?
Как бы не так. Клацнув зубами в воздухе, мы сказали сами себе, что это участь избранных, и этими своими словами вознесли себя на придуманную нами самими вершину. А на деле шли среди деревьев, оставаясь незначительными.
Запах крови ударил мне в глотку, заставляя кашлять и искать свежие потоки. Мне были противны эти запахи дохлой туши, хотя приходилось перебарывать себя ради пустовавшего желудка и набивать его периодически мертвечиной, самозабвенно представляя, что смерть, любимая нами, в нашем теле, в каждой клетке, и умилялись этому, ощущая, как теплая вонь убитого животного разливается по телу, приятно согревая брюхо выделяемой энергией распада. Хмыкнув, я повернул голову в сторону, откуда ветер нес эти зловонные запахи, и, не думая, поплелся туда, оглядываясь и отчищая в паранойе грудь и нос от этого запаха. Тени скользили вслед за мной, не привыкать. Тени лесных духов, так бы вы сказали? Хотя, что бы вы не сказали, вы бы даже не увидели этих теней, пробирающихся в меня и раздирающих. Страх, о, страх, от которого я бегу всю жизнь, и пока я отрывался, мог падать вниз и смеяться, мысли о том, что кончится существования слишком утомительны и одновременно приятны, когда лежишь в темноте и вслушиваешься в чужие голоса, ловя в них новые и новые интонации. Такие вечера особо были любимы мной. И тогда, когда они не видят чужих глаз, думая, что наедине с собой, они снимают любимые маски, и их можно видеть в их настоящем состоянии.
Если, конечно, они не срослись с маской всем нутром, хотя в таких случаях еще интереснее. Сдирать маску до чистого существования, чтобы увидеть внутренние миры, отличные от своих.
Я вышел на более-менее чистое от деревьев пространство и увидел, кого не ожидал, хотя понимал, что, скорее всего, наткнусь на охотника. Светло-серая самка сидела на снегу, который уже довольно сильно подтаял под ее лапами и это выглядело так, будто она ждала. Наверное, сыта. не просто так тут вокруг пахнет мертвечиной, пусть и только убитой, можно даже слышать последний, высокий крик жертвы и заходящееся биение ее сердца. Такое не быстро стирается, смерть еще долго висит в воздухе. Молодая душа разорвана на части, именно так, как мы это любили.
Она не видела нас, пока что, но мы собирались показаться ей, ведь вокруг и не было больше никого. Возможно, придет тот, кого она ждет, только что с того? Всегда можно просто уйти, вместо бесполезной бойни, и даже эта самка, карие глаза которой напомнили мне пыльное, душное лето, больше меня чуть не на голову, навскидку.
Сдирать маску до чистого существования, чтобы увидеть внутренние миры, отличные от своих.
Мы едва улыбнулись и резко двинулись вперед, приоткрыв пасть, запоминая запах. Он усмехнулся, замечая, как цепочка моей лжи вытягивается с каждым шагом, который я делаю навстречу серой. Сначала ловко лавируя среди стволов, бесшумными шагами, обходя ее со спины, затем, уже особенно не таясь, выхожу за ее спиной, все ближе и ближе. Мы были немного похожи внешне, только моя шкура на несколько тонов темнее. Хохотнув позади, вышел сбоку, разрывая воздух выпадом и посмотрел на нее уже открыто, разглядывая мелкие черты. Ухо было порвано, а шрамы всегда привлекали мое внимание, мы видели в этом какой-то сакральный смысл, да и самка с некоторыми увечьями выглядела интереснее, чем ухоженная до блеска.
Она смотрит на меня и я смотрю мимо нее; пляска эмоций на морде вводит в ступор даже меня. Ни любви, ни раздражения, ничего. Но разве это не повод рассказать новую историю жизни, показать то, чего она не знает? Мы видели, как она смотрит на нас, только обернувшись, и миролюбиво улыбались, а на улыбке едким, кислотным налетом осело ехидство; глазные яблоки мутные, туманные. И она сейчас утопает в этом тумане, даже помощи не прося.
Да она просто об этом не знает.
- Ждешь? - обыкновенно спрашиваю, словно мы давно знакомы, пожимаю худыми плечами и смотрю сквозь нее, вглядываясь, - И чего, не тайна? Расскажи.
Вода течет между нами ручьями этого уходящего времени.
- Наши тайны все равно пустые слова, так, - молчу, вглядываясь в жаркое лето и улыбаюсь, сдержанно-тактично, так, как улыбается тот, кто ожидает ответа.
Ее черты на старой пленке, которая никогда не сотрется.

Отредактировано Ennui (2013-03-02 16:52:17)

- Моя мать тут не при чем! - взвизгнул десмод, не сильно кусая волчицу в грудь. Нечто вроде щипка, ни крови, ни даже синяков, только неприятное ощущение. Едва же сова была прогнана, Сквирп радостно заулюлюкал, но быстро перевел радостные крики в возмущенные - от почесываний Милк, его трясло из стороны в сторону. Вампир начал материться, совмещая обычную речь со стрекотом летучек, употребляя такие слова за которые его придушили бы десятки десмодов.
Откуда-то раздался другой голос и мышь воспользовался паузой, чтобы перебраться на голову волчице, на свое любимое место за правым ухом.
- Я выпил сегодня столько крови, что еще тридцать секунд, и меня бы стошнило, - писклявый голос сочился ядом и вредностью, в то же время мышь не преувеличивал, его и впрямь мутило. Наверное, в том и была причина, по котоой он не сразу вспомнил про новичка и собрался было рассказать о нелегкой жизни вампира, на которого всяка мерзка тварь готова покусится, дабы сделать его своей закуской, а он, весь такой бедный и беззащитный... Поток мыслей был грубо прерван. Возмутившись, мышь щипнулволчицу за ухо.
- Пшшшшел прочь, шавка плешивая, - громкий возглас, откуда-то низкий и не похожий на голос Сквирпа, которому была склонна писклявая картавость, был удивительно похож на голос волчицы. Сам же вампир удачно спрятался за ухом самки, пакостливо хихикая. Его вовсе не волновало, была ли волчица знакома с этим волком, была ли обязана ему чем-то. Впрочем, подобные вещи мыша никогда не волновали, но сейчас это было маленькой местью за тряску, словно не Милк в который раз спасла его пушистый зад от неприятностей.

Милк из всех своих последних волчьих сил старалась не реагировать на мышь, но он попытался подделать её голос, конечно это происходило с ними не аз. Многие велись на уловку этого маленького засранца и имели претензии потом не к нему, а непосредственно к волчице. Сейчас многие имели претензии к Милк. Она взяла ответственность на себя за этого маленького, мерзкого звереныша в любви к которому не признается никому и никогда вслух, но порой в её глаза проскакивала искра доброты к нему. С ним, маленьким шпионом за ухом, валькирия никогда не испытывала такого чувства, как одиночество. А порой, когда тебя изгнали из стаи, это очень необходимо. Хотя сейчас, пожирая взглядом волка который приблизился к её уху она понимала, что некоторые любят одиночество, пустоту и тишину или они только претворяются.
Кареглазая резко дернула ухом, не от того, что мышь зацепила ее когтями, а потому что теплое дыхание волка из города коснулась слегка замерзшего уха хищницы. Она считала все это слегка близким, может быть даже слишком, чтобы позволять подобное незнакомому волку, но он никак не выказывал угрозу или агрессию. Глупо отрицать, что серая как и все волки была до мозга костей социальным животным, поэтому позиция в стае, запах, мимика, телодвижения, значили для нее очень много. Больше чем какое-то прикосновение волка. Но все же Милк отстронилась, но скорее опасаясь за безопасность мыши, чем по каким либо другим причинам.
- По-моему у каждого волка в крови есть жажда пути. Лишь стая, обязанности и привязанность к другим мешают волкам путешествовать без конца. - волчица легонечко улыбнулась, словно вспоминая о чем-то хорошем и продолжила. - Я уверена где-то там, возможно за большой водой, есть волки которые путешествуют семьями и не привязаны к окруженному водой кусочку земли.
Это конечно были всего лишь мечты, но разве кто-то запрещал валькирии мечтать? Здесь она была обычной самкой - охотницей, цель существования которой прокормить себя, стаю, а теперь еще и Легион. Кроме того она должна была находить время на четверых волчат, которых принесла два месяца назад. Серая еще боиться на долго оставлять их одних, потому что её черти способны довести всю стаю сразу. а ей как матери отвечать. Но кроме ответственности и будничных дней она ничего не замечала, поэтому иногда, она ночью садилась смотреть на звезды и думала о волках, чьи путешествия великолепны, неповторимы и увлекательны.
- Зови, как тебе нравиться. Нет смыла называть имя, которое ты забудешь через пару часов. Уж лучше я останусь в твоей памяти как волчица с мышью на голове. Да, Сквирп?
Поинтересовалась я у своего маленького друга, заодно проверив жив ли он там или умер от страха, хотя что-то мне подсказывало, что летучка сейчас ответит, что-нибудь еще более едкое этому незнакомому волку из городской стаи. Хотя кажется плохое зрение могло объединить, если можно так сказать, этих ребят. Ведь кареглазая заметила туманную пленку на глазах волка, что явно не соответствовало его возрасту. Это вызвало у самки интерес, но спросить она не рискнула.

Отстраняешься? В общем, ладно. Мы не хотели именно сейчас этого круговорота, поэтому отпрянули. словно к нам прикоснулись, а не наоборот и уселись почти напротив, продолжая внимательно разглядывать волчицу. Она начала говорить что-то, что, в общем, было правильным, но наивным, приторно-сладким, что меня затошнило, скрутило поперек, заставив отвернуться до конца этой речи вбок, рассматривать стройные стволы деревьев, такие правильные, даже красивые в чем-то. Иногда и природа могла быть красивой; проникнутый разжиженным нуаром темный мертвый лес, в котором мы пели песни и рассказывали сказки в никуда, и, может быть, именно тогда были счастливы, насколько могли. Это никого не волновало тогда, кроме него, затихшего внутри, сухие деревья уже давно мертвы, изрублены голодом и съеденные маленькими паразитами.
Даже не говоря о блохах - они есть у всех, внутри, глубоко. И от них и правда можно умереть, когда они сожрут все внутри тебя.
Мы слушали внимательно, иногда даже пропадая в чужих словах, как в безграничном океане, дающим отраду и убивающим одновременно. Ведь соленая вода сожжет твои внутренние органы, но я бы продал все, чтобы увидеть океан и стать его частью, пусть даже и если это будет стоить жизни. Почти то же самое, что происходило сейчас, только вместо толщи губительной воды - чужие слова, вливающиеся в сознание свинцом. Холодный поток слов ее, мы раскачивались, сидя на талом снеге, слушали, отведя назад уши, словно боялись чего-то, но это было привычным состоянием, к которому уже привыкли и не уделяли внимания. Смотря, как двигаются бегло губы волчицы, мы думали о грации и силе, живой, здоровой силе, которой так блистали некоторые волки, в том числе и эта самка, говорившая про свободных волков за морем. Ее глаза блестели, но не болезненно, а ясно, живо, что меня и заставляло неотрывно смотреть в ее карие омуты, подпитываться этой энергией. Я давно заметил, что чужие жизненные силы и энергия даруют мне немного хватки, которой и пусть не хватало надолго, но все-таки. Или же наверное, что более правдоподобно, это было ловким самообманом, самовнушением.
Все наша с вами жизнь является самовнушением, без этого вы бы не были так сильны и, может быть даже счастливы. Закрывая глаза на гниль повсюду, мы стараемся солгать себе, что все и не так вовсе, что и получаем, открыв глаза навстречу совершенно новому миру.   И даже он говорил мне, что моя теория - обман и ложь, только ничего нового и не сказал, ведь я сам есть ложь. Резко вспомнилось, как Ласточка говорила мне о богах и о том, что нужно говорить "я есть", поверить в самого себя. Мы этого никогда не делали, даже не верили в собственное существование и иногда даже не могли отличить сон от реальности, тяжело выходя из небытия. Конечно, мы понимали, куда ведет эта дорога, но это сознательный выбор [вовсе нет].
- Я уверена где-то там, возможно за большой водой, есть волки которые путешествуют семьями и не привязаны к окруженному водой кусочку земли.
Я зябко повел плечами, рассматривая гневную мышь, которой явно не понравились мои слова, что вызывало лишь снисходительную улыбку. Мы не можем знать, что там, за большой водой, может быть, ей и нет конца, кто знает? Мы никогда не увидим тех мест и нет смысла рассуждать о том, чего и теоретически узнать не можешь. Но ведь мы говорили, что жизнь - самообман? Мечты, которые не больше, чем желания, скользящие по поверхности мысли, мы все имеем право на них, пусть даже они и настолько наивны. Некоторым это помогает, а то, что помогает цепляться за край - мы не можем это осуждать, да и не хотели. У всех свои мечты, мании, жаль, что прелесть мании не все способны познать, но лучше для них - незримая рука тянет в омут бесконечных грехов, цепочка адских кругов, спираль, которая ведет в никуда - и даже в этом есть своя красота и прелесть.
Я только раскрыл пасть, как мерзкое пищание меня перебило, заставило вновь взглянуть на летучую мышь. Сквирп. Скрип - не очень подходящее слово, но приходит на ум, когда я слышу это имя, хотя его лепет и был похож на отчаянный скрип. Мы посмотрели на мыша с усмешкой, возвышаясь над маленькими. Несмотря на нелепость, мы сумели увидеть часть себя в этом существе - пусть и не кричали так, но были уверены в своем превосходстве, в большинством были высокомерны, кроме тех, кого любили и желали, но такая служба лишь во вред им самим... о, ладно. Заходясь в ругательствах, существо чуть не упало на землю, зацепилось за шерсть волчицы, резко замолчало. Мы усмехнулись вслух, хмыкнули в горло.
- Правда? - ласково говорим мы, склоняя голову в насмешливом поклоне, - Оу, тогда просим прощения за такую грубость. Просто не знали. Действительно, нет вам равных, и вы очень гуманны по отношению к ближним своим. Да вы просто святой в обличии вампира, а размеры - лишь обманный ход, ведь нужно смотреть глубже, да?
Плечи сводило от напряжения, но мы даже припали на переднюю лапу в знак ложного уважения, улыбались, обнажая мелкие зубы. В чем-то похожи, слепые и вампиры, пьющую чужую кровь. Мы ненавидели мертвые туши, но мир жесток, и приходилось заниматься мерзким делом, как убийство зловонных копытных, чтобы набить брюхо этой мерзостью.
Встав вновь, мы посмотрели на самку. Как хочешь, говоришь? Мы вновь заулыбались, растягивая углы губ до крови. В голове вращаются образы и сгустки мыслей, принадлежащих кому-то, утерянные в мрачных пейзажах бедного внутреннего мирка. Эрато? Черная шкура и резкие телодвижения, которые мы так отчетливо помнили - нет, это имя нельзя терять, отдавать, слишком тепла память о этом имени, которым я назвал очередную безымянную, которую любил даже и сейчас, вспоминая о ней и желая вонзить клыки в горло - зачем убивать. когда можно просто сделать красивое зрелище? Только цена - то платишь все равно не ты.
Я вспомнил рыжую Венц, главное испытание жизни.
- Да? Хорошо, - говорим, - Тогда мы будем назвать тебя Веста. И ты в моей памяти всегда останешься ей, - говорим мы, не замечая, что произносим слова во множественном числе, пускай, - И ты будешь жить вечно.
Пожимаем плечами, улыбка потухла, и теперь от уголков губ течет едва заметная струйка крови.
Мы падаем на землю перед ней, откинувшись на бок, смотря снизу вверх. Не знаю, почему, как и не могу объяснить большинство действий. Он насмехается надо мной, только я давно уже привык к этому. Теперь мы с интересом ловим эмоции на ее мордашке, открыв пасть, глубоко дыша через нее, слегка подняв голову.
- Какая жалость, но мы никогда не будем там, - протягиваю я, - Там, за океаном. Мы не можем переплыть океан, хотя можем представлять себя чем-то большим. Большим, чем океан, и будем правы по-своему. Стремясь стать героем, мы теряем самого себя, превращаемся в некий образ, который представили, только это и есть самая большая ошибка, - пауза, - И хорошо, что есть мечты, твои. И ты можешь узнать, стоит лишь закрыть глаза, представить. Мы сами создаем свой мир, ведь все, что мы знаем и чувствуем - самообман, самовнушение, и это не есть плохо. Иначе мы бы не выжили.

Отредактировано Ennui (2013-03-06 20:56:39)