Он был скрытен, не понятен, этот худой маленький волк.
- Полутонов много, как и волков в этом мире. Я же спросил о тебе лично.
Не страшны предположения, они дают лишь пищу для ума, заставляют мозг рассуждать, и даже менять свои убеждения. Бывает хуже молчать, не относить себя ни к тому, ни к другому, оставаться нигде, но это самое «нигде» и было свойственно Энью. Он был в себе, но не хотел раскрываться. Но разве стоит его за это винить, быть может, скрытность когда-то поможет ему выжить. Хааген же напротив, всегда был прям, возможно оттого, что смерть уже уверенно шла по его следам, с каждым днем приближаясь все ближе. Нельзя было сказать, что первородный не боялся умереть, просто уже наставало то время, когда больше начинаешь волноваться о своей душе, ежели о своем теле.
- А ты Веледа? - такой же вопрос, как и Энью, был адресован и его ученице.
По мере их приближения, запахов становилось все больше, и пусть, Хааген не увидел тех, к кому они приближались, но он их чуял, ведь все его чувства были направленны именно на это - узреть невидимое. Но не он один здесь доверялся лишь нюху и своему чутью. Взрослая незнакомая уверенная в себе самка. Но Хааген даже не старался понять в ней угрозу, хотя бы потому, что не собирался доставлять никому неудобств. Другие запахи – маленьких волчат. У старика защемило сердце – это были его правнуки, он знал наверняка. Но какие они, боятся ли его, знают ли кто он? Сердце бывшего воина сильнее забилось, он даже не сбавил шагу, когда услышал шипящее предупреждение от незнакомки, хотя и знал, что за щенков волчица без труда его разорвет.
- Мы не со злом пришли к вам. Я не могу убедить тебя в безопасности и наших намерениях, но дай нам сказать, - старик остановился, когда стал, наконец, различать силуэты волчицы и двух волчат, - С тобой ее дети. Значит, мы уже на месте.
Седой улыбнулся троице и тихо шепнул Веледе:
- Какие они? Ты их видишь?
Что еще может волновать старика, как ни благополучие своей семьи? Прошла пора клыков и когтей, поменялись даже его ценности, и это казалось таким простым и таким естественным, что винить себя за это он просто не мог. Нет, он, как и прежде, чтил свою стаю, вот только теперь в его стае было намного больше волков, а ближе всех к нему были его ученица и семья и, неважно, откуда они были и какому вождю служили. И вряд ли кто-то стал бы его винить, ведь он сослужил для Первородных хорошую службу, оставалось лишь тихо наслаждаться тем, что кидает ему судьба.
- Энью, я думаю, ты поможешь мне и теперь?
Раз праволапый Детей города довел его до сих мест, то должен знать, что говорить дальше, ведь для волчицы Ордена Хааген был всего лишь чужаком, как и Веледа.

ни в чем не уверен, если совсем фэйл - скажите, что переправить

Он слепо смотрел вперед, повернувшись вперед слепой стороной. Не мог объяснить своих поступков и целей, да и не надо было. Выходец из городских трущоб, надолго запомнивший их гнилостный запах под кожей и в горле, он не нуждался в том, чтобы осознавать свою действительность и свои бессмысленные действия, собиравшиеся по кирпичику, мелочь за мелочью. Холодные, заторможенные движения рассекали воздух и застыли в плечах. Лопатки остановились на половине движения, на тихой, вялой рыси; вытянул шею, втягивая запах присутствующих вокруг. Глаза распахнуты, из правого слеза потекла вдоль сухой морды к черному, треснувшему поперек щеки уголку губы; набравшись темной воды из колодца, Дитрих что-то закивал самому себе, обращаясь ко всем и никому одновременно, переставляя тонкие лапы, оставаясь при этом на месте. Заметив, как растирается выжженная земля под его движениями, волк сел, обвив тело хвостом, заимствованным, кажется, от борзой, принявшись без особого интереса выводить узоры вычищенными пальцами, раздувая песчинки и пыль шумным, сухим, неживым дыханием давно больного. Легкие напрягались от каждого вдоха, растягивались и давили на грудь, на желудок, вызывая в нем спазмы и боли; выдохи сродни кратковременной передышке утопающего, одним лицом вынырнувшего из болота, затягивающего в самые глубины. Хлипкое болото на равновесии струн, колыхающееся от наигранности,  заключающую в темные углы неуверенность и даже страх перед миром, ослепляющем его и в буквальном, и переносном смысле. Лик пустой, но полный безграничной тоски, перетянутый свалившимися сетями и проволокой, искажающими выражение до неузнаваемости - улыбка слезала, подобно старой коже у змеи, сменялась новой, с другим, увы, узором, а старая покоилась внутри, оставаясь тем самым из одних из множеств "их", кричащих, плачущих, приказывающих, пусть и безуспешно - в конце из глотки вырывалось нечто отдаленно похожее на адекватную речь, а больные глаза заходились в прищуре, растягивающемся в море, в море полосок и волн морщинок.
Посмотрел на старика, вперед вновь, оставляя колокотание нападок на членов обезумевшего, глупого общества позади себя, растягиваясь вновь в дипломатичной своей улыбочке, с болью на устах срываясь в невнятное шипение - видимо, что-то в ответ, только на никем не заданный вопрос. Помощь и сострадание - удел душевнобольных. Энью говорил это давно, пока жизнь его не изменили крики их и внезапные, лихие, безумные метаморфозы, но вспомнилось это очень резко, даже сейчас, сквозь пучину забвения никчемного, конечно, прошлого и досаждающих же несчастных оттуда. Выйдя на свет через тонкий перешеек между причиной сохранять молчание и желанием, потерявшим свою власть, что-то отвечать на все эти ненужные и риторические вопросы, знакомые и созданные заботливо им же на улицах городских под пристальными взглядами окон, закрытых черным и душным тюлем, Дитрих открыл глаза, замечая невольно, как чуть поодаль стоит монументальной фигурой старик и белая тень его, а там, впереди - глупые, с явным запахом страха и беспомощности, правда, самоуверенной до крайности беспомощности, щенки, коим он свойственен. А там, дальше, пригибаясь, то восставая дугой над горячей землей, стоял его огненный идол, тотем. Пускай его лик скрыт был наполовину куриной пеленой, мутью на больном глазе, он узнает его - вернее, ее, - даже если совсем ослепнет и уподобится ей, несчастный и убогий во всех отношениях. Одной целью, одной мечтой, верно? Быть одной целью, одной мечтой.
Но сейчас надо было говорить то, что в первую очередь интересовало их, теперь уже позади, но таких же важных чрезвычайно. Дело касалось одного из мелких щенков, который, как и остальные, вероятно, жался к стенам каменным, к обитым порогам. Имя всплыло в сознании и на полутонах пролилось по языку, по его основанию за закрытыми зубами, протяжно на первом слоге: Са-а-а-ммер. Слишком много слепых на долю земли. Авали просила его проводить старика к землям фанатиков, чтобы он забрал у них этого щенка, значит, пусть так. Не один хромой, слепой частично, и, что главное, никаких личных планов и соображений, размышлений это не нарушало и не разбивало во времени. Проигнорировав первую реплику белого старика, поджав шакальи уши к короткостриженному лбу, скажет, любовно и отвлекаясь, уже знакомый и приглаженный Энью:
- Здравс-с-ствуй, - не подавая знаков и символов, чувствовали себя непривычно и мерзко, одновременно вливаясь тонким потоком в новое представление, вспоминая о новых своих, хах, обязанностях, - Мы не причиним вам вреда, не причиним тебе вреда, - оглядываясь на Хаагена, делая это свистяще, в своей манере, - А где малышка С-саммер? Старику нужно забрать ее, для этого мы и приш-шли сюда. Необходимо, - переступая с лапы на лапу, склонив на бок опустевшую голову, бессвязно роняя слова, с щелканьем и свистом падающие вниз. Украдкой волк взглянул в глаза своего шелестящего божка, вновь поражаясь его абсолютной яркости, приоткрыв пасть для очередной, бессмысленной речи, глупец, - забрать щенка, - кивок в сторону старика, - к его родному кругу. Овиенц-цим.
Дурно вышло. Энью всегда удавалось легко говорить лишь на темы пространственные, ни о чем не повествующие, да и сейчас, когда причины таких дел были ему смутно понятны, казались странными и резкими, ничего по сути он выразить не смог, поэтому размашисто и раздраженно указал на седого Хаагена, ощущая, как хрипят в шее позвонки. Оглянулся по сторонам - рыжего щенка так и не увидел, что не показалось ему странным при том, что видел он мир теперь односторонним и изрядно потускневшим, затерянным и в монохромности вычурным. Выдохнул шумно в пространство, пристально и неаккуратно посмотрел на своего полубога, ожидая и не сводя взгляда с черных, впитывающих свет зрачков, так до боли любимо суженных в стальной радужке. Тонкая и вздыбленная, стояла она среди маленьких, живых тел, сбившихся в круг - и все они были давно знакомы Дитриху с тех времен, когда он был лишь патрульным единственной стаи, которая приняла и пригрела на теле своем бастарда и такого ублюдка.
Сейчас его должность показалась ему абсурдной, как никогда прежде.

Отредактировано Ennui (2013-07-04 22:13:24)

Они пришли забрать Саммер.
Кто принял такое решение? Почему только её? Почему не Хэттер, почему не меня?
Иногда просто обидно, что эмоциям моей рыжешкурой сестры потакают куда больше, чем нашим. Конечно, она с радостью согласится вернуться в город! Тёмная сторона моего характера отчаянно требовала капризного протеста словам Энью, но разум твердил мне несколько иное...
Разве нам не говорили, что с матерью встречаться категорически запрещено?
Недоверие к гостям всё возрастало. Я знал, что моя мать нас нежно любит, но разве осмелится она опровергнуть слова самого Антея, коего я особенно почитал? Мне это дело очень не нравилось. Отец? Нет, вряд ли.
  Может, враги нашей семьи решили воспользоваться желанием Саммер и забрать её у нас? Но здесь Энью, который, как я узнал от разговоров старших, недавно занял место давным-давно пропавшего дядюшки Балиоса. И ещё этот старик, молодая волчица... В голове всё не увязывалось то, что эти волки могут быть опасны, нет-нет.
Но нас учили искать опасность везде...
Хэт?
...
Как же я мог быть таким эгоистичным! Хэттер. Я ведь хочу уйти из стаи так же, как и Ренальд! Я думал, что с ней останется Саммер, чтобы она получила какую-никакую поддержку от неё, думал, что на рыжую я смогу положиться. А если она уйдёт, то Хэт останется одна. Одна.
Как же больно. Как же неприятно. Как же неприятно смотреть в эти большие перепуганные зелёные глаза и чувствовать вину.
Сомнения начали одолевать. Впервые в жизни мне так захотелось спросить совета взрослых, понять, что мне лучше делать. А пока...
Пока...
- Я... Я постараюсь.
Больше говорить не хотелось. Я вздохнул и направился под крыло Овиенцим.
Что же теперь будет?

Веледа почти без эмоций следила за сопровождаемыми, изредка вскидывая морду и осматриваясь. На вопрос учителя волчица помедлила с ответом и затем с легкой неуверенностью произнесла всего несколько слов, тихо, не повышая голоса.
- Я не отважна, но поступаю так, как велят.
Волчица зачем-то взглянула на Энью, в очередной раз слегка нахмурившись от его внешнего вида. Ей не было жалко волка, нет, жалость унижает, с какими бы намерениями ты ни жалел, она сопереживала серому и была недовольна тем, что мало чем ему может помочь. Но сам Энью, казалось, от охотницы ничего не требовал, что, тем не менее, никак не ослабляло её тревог.
Тем временем они медленно, но все же приблизились к концу пути. Веледа тенью стояла за учителем, молча взирая на странную рыжеватого оттенка волчицу и на двух малышей. Веда была смущена взглядами, но лишь в глубине души зарождалось это легкое чувство - внешне белохвостая была непоколебима с своей вере, что все должно быть так и никак иначе.
Мы пришли за малышкой и без нее не уйдем. Отдающей прохладой разноцветный взгляд не содержал в себе угрозы или мольбы, просьбы или опаски. Спокойствие. Пожалуй, слишком часто его недооценивают.
Да, спокойна и верна была волчица, что стояла по правую лапу старика. Охотница могла показаться черствой, бездушной и бессердечной, особенно для тех, кто сейчас переживал бурю эмоций.
Старый Хааген двинулся вперед, Веда немного поразмыслила и осталась стоять на месте, решив не следовать за учителем. Это его кровь, его семья, а она останется позади незримым стражем, с легким любопытством разглядывая волчат и ухватывая взглядом каждую эмоцию, каждое чувство, что они выражали своими действиями и словами.

Я не сводила глаз с белошкурого, седого старика.
Он... Он наш дед? Я непонимающе посмотрела на Эля, будто бы брат был способен дать ответы на все интересующие меня вопросы.
Но он не мог - и я это понимала.
И с чего нам верить, что он безопасен?..
Но почему-то я верила. Я сделала несколько шагов вперед, а потом сжалась, неуверенная в правильности своего поступка, будто бы боялась, что эти трое тут же набросятся на меня.
Он наш дед... Плоть и кровь. Частичка дома. Родное существо, способное понять и простить... И пришел забирать Сэм
- Почему Саммер?! - крикнула, сама не осознавая, что говорю. Нет, я не хотела избавить рыжешкурую сестру от радости быть с дедом, но мне было обидно за себя.
Неужели Саммер хуже всех?! Мы все страдаем, все переживаем! Рен, не дождавшись помощи, сбежал вообще, бросив все и желая забыть о собственной семье. Мы даже не знали, где он сейчас.
- Почему ты не хочешь забрать нас всех? - горечь сдавило горло. Голос предательски дрожал от обиды. - Ты любишь её больше?
Может быть, может быть... Саммер - любимица отца. Я знала, что она убегала в город и видела родителей. Так почему после этого мать и отец не могли подговорить деда забрать только её, а остальных бросить на произвол судьбы?
Умом я понимала, что родители любят нас всех одинаково, что их вынужденная отстраненность продиктована нуждой, но вот эмоции... Эмоциям наплевать, что думает разум.
Сейчас я видела только одно - обо мне в очередной раз забывают.

Turn the light out say goodnight
No thinking for a little while
Let's not try to figure out everything at once
It's hard to keep track of you falling through the sky

- С-сам-мер-рс-с т-тут-т н-нет-т. О-н-на н-не з-зд-дес-сь. Я от-тд-дам-м её т-тол-льк-ко г-гор-род-дс-ск-ком-му в-выр-род-дк-ку.
Тихо скрипки горят, арфы режут плоть.
Бог что-то прошептал, просвистел, но вдруг резко все перестало быть значимым.
Глупые щенки кривили морды и о чем-то вопрошали старика и рыжего божка, и от этого становилось омерзительно. Он просеменил вперед, прижимаясь, скользя по земле, вдыхая в себя пыльный воздух, отчетливо ощущая, как между ребер шевелится раскрытое, разбуженное обстоятельствами раздражение.
Язык на плечо свесив, перебрал лапами, пошевелил ушами и уставился вперед, стараясь выцепить клочок цвета шкуры рыжей - не получилось. Щелкнет челюстями, проведет отвлекающимся взглядом вдоль, вдыхая и закрывая глаза на выдохе. Неизменный, застарелый, родной уже ритм. Четкий, не дающий сбоев.
Глупая, просто старая привычка.
Задел длинными и непослушными лапами щенка, проходя чуть вбок. Даже специально - он раздражал Дитриха своими эмоциональными и непосредственными воплями. Ему было привычнее видеть мир непрямолинйными, отчего мелкие шавки вызывали в нем отвращение. Ему хотелось убить ее и перегрызть глотку - кажется, Хэттер - но отдернулся, посмотрел свысока и перешагнул, отведя взор мимо куда-то, вытягиваясь, вычисляя, отстраняясь.
Ты ее любишь больше?
Ты ее любишь больше, чем себя?
Нет, правда, Дитрих, помнишь? Помнишь, старина Энью?
Ты сказал, что всегда ее искал. Ты сказал однажды, что любое ее слово может стать твоим смыслом жизни, но она ничего не ответила.
Со временем вы, конечно, очнулись. Научились дышать воздухом, говорить о чем-то, замирая; слушать, склонив голову, но так и не избавились от того безумства, что подарили давно - убийство. Ваша слабость, порок, грех, любимый грех.
Улыбка. Не напряженная даже, пространственная скользнет по губам, разрезая поперек изуродованную морду. Покраснеет шрам вдоль глаза; высунуть язык и нечаянно его прищемить, задумавшись; пространственная улыбка, за которой прикрывался, так и не научившись жить один.
- Что ты хочеш-шь, Венц-ц? - острые плечи вскинет, поверх чужих тел взглянет вперед. - Когда-а она бу-удет здес-с-сь?
Он посмотрел на белого волчонка, которого только что задел - о, нечаянно - и скривил рот в кривую линию, опуская голову чуть ниже и хмыкнув громко, слишком громко.
И, поднявшись, встрепенувшись резко, прошаркает ближе к ней, цепляясь брюхом земли, пригибаясь и горбя длинную, податливую спину. Ничего не скажет, просто посмотрит на нее так, будто увидел нечто ва-ажное; тихий смех вырежет в глотке дугу и затухнет резко; вспомнит, выловит из хаоса липкие образы прошлого и разляжется в песке на берегу мертвого моря.
Ты ее любишь больше, чем их всех, фальшивый Дитрих?
И мы просыпаемся вновь в своей фальшивой империи.

We're half-awake in a fake empire
We're half-awake in a fake empire

Отредактировано Ennui (2013-07-18 15:24:24)

Маленький рой своих болотных мух жужжал в голове у волчицы. С этим ничего не поделать, увы. Они давили на нервные окончания, прижигая их своими жалами, ударяли по клеткам мозга.
- Вы должны убраться! - буквы начинали склеиваться, но голос неслабо сорвался. Рыжая оскалилась и вытянула шею вперёд, в сторону гостей.
- Вам н-нельзя... Её з-здесь нет. Убирайтесь!
Передние лапы избороздили землю впереди, оставив несколько тёмных следов. В какой-то момент тело перестало сотрясаться с поражающе регулярной частотой, взор. хоть и не стал менее мутным, исподлобья посмотрел на путников - он точно знал, где они стоят.
- Вы хотите получить то, что не получите никогда. Это никогда не станет вашим. Это покроется пылью, заплесневеет, самоуничтожится, но никогда не начнёт принадлежать вам, - дыхание стало резким и прерывистым, - вы бежите за ним, когдаа.., - рыжая посмотрела в сторону, откуда лился рёв взбешонного медведя, и расплылась в ехидной улыбке, - - стоит бежать прочь.
Слепая сорвалась с места, направляясь в пустую кромешную стену, боком задев старца.
- восточные берега.

Шипящая незнакомка была против. Она никак не хотела идти на контакт, а тот факт, что Саммер, которую Хаагену было поручено забрать, тут не было, только усложнило итак не лицеприятную ситуацию.
- Почему Саммер?!
Подслеповатые глаза старика смотрели на маленькую белую кроху. Хааген не мог найти слов. И действительно, почему? Потому что так решила их мать? Потому что она посчитала так нужным? Старик хотел их всех забрать отсюда, от этой устрашающей шипящей волчице, которая и на Хаагена могла нагнать жути, не то, что на малых щенят. Но ответить первородный не успел, в нос ударил запах медведя, запах врага. Гризли не прятался и объявил всем о своем присутствии громким гневным рыком. Наблюдая, как волки и щенки бросились врассыпную, Хааген последовал их примеру и рванул из последних сил прочь. Он был уверен, что волчица защитит детей, не подпустит к ним и близко такую явную угрозу, от которой за несколько метров уже несло кровью и смертью. Старик еще вернется к ним позже, поговорит с Авали и заберет их всех, обретет наконец-то семью, щенки будут радовать его своими звонкими голосами и веселыми играми. Мечты… За спиной был слышен рев медведя, а уставшие лапы быстро уносили белое тело прочь.

*Персонаж выведен*