За горизонтом

Сизый полумрак снаружи, в сознании же – липкий смог, курево и ямы, в которых то и дело оказывались лапы, спотыкаясь о закрученные цепочки гнилых мыслей. Отключился от внешнего мира, в себя окунулся с головой, но не всплыл – заглатывал тяжёлую воду рваными изъеденными лёгкими. Кажется, намеренно приближал бесславную кончину своего разума, перекручивал и перемалывал его в труху: устал от боли, тошнотворного вида язв, что красными цветами набухали в уме. Его проекция трещала, расходясь по швам, кровоточили раны – инфицированные, плодящие мерзких паразитов. То было ментальное тело старика, выживающего в нечеловеческих условиях военного времени, да только война – в уме, с самим собой, своими надуманными проблемами и реальными заболеваниями. Тяжёлая безрадостная битва, и кровь разлилась бескрайним вишнёвым морем, закрыв небеса, сомкнулась над головой, сдавила крутые бока и заново вливалась в глотку, питала соками собственного же отмирающего рассудка. Ракшаса мог проглотить любого и каждого, пережевать самую грубую ткань, перемолоть кости и хрящи, уничтожить без следа, со всеми потрохами. В нездоровом припадке, однако, мясник рубил и себя, с тупым безразличием кромсал собственные члены, разворачивал грудину, молча сжимал бесчувственный комок тугих мышц под названием сердце – камень, который давно разучился биться, если вообще умел.
Бесформенную свалку из мыслей всколыхнула мало ощутимая, но внезапная резь в стопе, когда Ракшаса неловко оступился, и тогда острые грани подвернувшихся камней царапнули подушки лап. Останавливаться не стал, но молча поморщился, почувствовав тупую ноющую отдачу в деформированном плече: застрявшие в мышечной ткани крупицы стекла периодически напоминали о себе, до кучи заставляя прихрамывать. Прошло предостаточно времени, чтобы понять: от случившегося в полной мере кобель не оправится, и боль станет ему вечным спутником, будет навязчиво трясти перед мордой засаленной бумажкой совершённых им низостей. Как известно, образ жизни, который ты ведёшь, обязательно оставит красноречивый след на теле, и чем хуже истинная суть, тем мерзостнее выглядят и шрамы. Скверна всегда отыщет дыру, дабы просочиться наружу и сгубить, искаверкать, а то и безвозвратно сжевать, как кислота Живоглотову плоть. Иначе говоря, он полез и напоролся, сполна нажрался последствий и отходит, кроя сознание грибами – нечасто, но пользует, начал с целью задавить трудностерпимое жжение от свежих ожогов. Теперь его тело как произведение искусства: оное покрывает многоуровневый узор из шрамов и прочих следов, ставших клеймом уродливого его существования – паразитического и гнусного, как запашок от протухшей рыбы. Возвращаясь к грибам – прельщала возможность отбросить боль (как физическую, так и духовную), однако кошмары наяву, рождённые его воспалённым перекорёженным рассудком, порой погружали в ещё большую жуть, вселяли первобытный ужас, окончательно расшатывая психику. Таким образом, Ракшаса и в дряни не нашёл спасения, лишь усугубил болезнь ума, лишался его скоропостижно, совершенно неумолимо. И если жрал дерьмо, то уже от упадка всех психологических сил: сопротивление не всегда давало эффект, и сознание порой дёргалось уже непроизвольно, по какой-то старой памяти. Вызванная передозировкой тяжесть стала неотъемлемой частью существования, будто потребность в испражнении – ради избавления от шлаков пищеварительной системы. Живоглот был переполнен гнусностями иного рода и ждал, почти даже желал, что с очередным рвотным позывом наконец выблюет своё мозговое вещество – так ему всё осточертело.
Над головой с шумом прошмыгнула стайка воробьёв и полетела дальше, скоро скрывшись в густом переплетении ветвей. Живоглот проследил за полётом своих рябых соглядатаев мутным отрешённым взглядом и в очередной раз провёл широким языком по ряду оголённых зубов слева, подбирая скопившуюся слюну. В пасти ещё стоял густой запах недавней рвоты – едкий, отдающий уже начавшим подгнивать мясцом. Раздражал и кусок шкуры, застрявший между коренных зубов – никак не хотел извлекаться и неприглядно торчал, только добавляя колорита этому трупоеду. Собственный облик давно перестал вызывать шевеления в его сознании, благодаря чему, однако, Кхас и выглядел целостно, эффектно: прослеживалась общая идея, если хотите – тщательно продуманный концепт. И, пожалуй, такие лица действительно тяжко извлекаются из памяти, вцепившись клещом, они отвращают одним только своим призраком, всюду следующим попятам горбатой тенью. Шахат, должно быть, сыта этим выродком по горло, что для Кхаса, напротив, скорее дополнительный повод, чтобы увидеться: негативные эмоции извне могли пускай ненадолго, но освободить его голову от собственных. Да и ненависть в свой адрес почти даже льстила каннибалу, никогда не стремящемуся обзавестись связями: тот просто не умел с ними управляться – отношение исключительно потребительское, край эгоизма, обусловленного незнанием, что требуется двусторонняя работа. Живые существа для него лишь фигурки на шахматной доске – такие разные, по-своему интересные и способные его развлечь. Он играется с ними из примитивного любопытства глубинной рыбы, которая жаждет опробовать всё на зуб. Ракшаса никогда не смотрел на других свысока по причине отсутствия всякой чести и гордости, однако ему известно, что он им всем не по зубам, и такое ощущение собственного превосходства если не пьянит, то раздвигает рамки. В итоге Чернолицый не раздвинул их, а снёс.
Волчица неподвижно лежала, отвернув голову, когда из густых зарослей, щебеча, показалась ранее упомянутая стайка воробьёв. Сонная предзакатная тишь была бессовестно нарушена, и виновники, описав несколько широких неровных кругов, разместились на ветвях близ стоящих деревьев. Притихли, глядя на самку пронзительными глазками-бусинами, и только один белёсый чертёнок, не унимаясь, спуститься на нижнюю ветку, чтобы нетерпеливо переступить там с ноги на ногу и, как посмеиваясь, тряхнуть крошечной головкой. Ухмылялся бы, если не клюв.
Живоглот ничуть не скрывал своего присутствия: твари, ему подобные, движутся грозными молчаливыми тенями, ведь боятся, как правило, их самих, не наоборот. И живность попряталась, забилась в норы, скрылась в древесных шапках, одни только воробьи иногда переговаривались, и то негромко. Ракшаса степенно приближался, и под тяжёлыми его лапами стонали ломкие ветки, тупые когти же скрежетали о поверхность камня – редко, но попадались мелкие экземпляры этой породы, и кобель чуть напрягался, опасаясь соскользнуть вновь. По итогу, создавал немало шума, но знал: волчицу взбудоражит единственно только его терпкий мускус, который ей не перепутать – аккуратность ни к чему. Кхас слишком насолил Вороне и, наверное, она должна ненавидеть его уже как раздражитель – выдавать отточенную реакцию как рефлекс, непроизвольно заученный.
Приблизился чуть прихрамывая, однако как хозяин – размеренно, спокойно. Остановился рядом – так, что если Шахат захочет встать на ноги, то окажется бок о бок с Живоглотом. Столь невозмутимо в личное пространство Вороны мог внедряться, должно быть, только Порченый на правах брата. Однако Живоглот – отбитый и беспринципный, глядел собственнически даже несмотря на инцидент, произошедший между ними тремя. Противиться этому – глупость, ведь он прав.
В отличие от воробьёв, Ракшаса не смотрел на суку – жгучий взгляд прошёл вскользь по её изгибам и дальше, трогал липким щупальцем каменный лабиринт. Было тихо, но щенячий запах дразнил рецепторы, и стекающая бесконтрольно слюна стала гуще на примитивном рефлексе. Чернолицый приоткрыл пасть, чтобы наполнить им свои лёгкие и голову, отложить в памяти.
– Видимо, кормилица из тебя лучше шлюхи, – сделав паузу, наконец впервые скосился на Шахат, ухмыльнувшись единственным углом губ. – От сексуальной игрушки легионеров до дойной коровы – потрясающий карьерный рост, – сощурил глаз, которым уставился на суку, – Шахи.

Выслушал, продолжая коситься на суку, в тугом напряжении вдруг сузился его пылкий зрачок – мимолётный внутренний спазм, вызванный цепочкой картинок и ощущений. Каннибалу ни единожды приходилось бывать на волоске от смерти – моменты, подобные этим, не забываются. Нутро подгорало от ядовитой потребности в мести тем, кто вообразил себе, будто может совладать с ним. И одновременно Чернолицый так же, как и Шахат, жалел, что у них ничего не получилось. Уверенность в себе мешалась со свинцовой усталостью от бессмысленного существования, и оное Кхас даже слишком ясно осознавал.
Выдержал испытующую паузу, глядя так, будто отрезал кусок за куском – мучительно медленно, растягивая сей момент.
– Быть может, мухи не будут так великодушны, как твой брат, – чётко и размеренно, без малейшего намёка на улыбку.
Живоглот вдруг развернул корпус так, чтобы видеть волчицу обоими глазами, и вскинул голову, смеряя её каким-то надменным взглядом.
– Посмотри, чем обернулась для любимой сестрёнки его доброта: ты стоишь здесь, передо мной, и вынуждена сносить оскорбления в адрес себя. Хашим отступил в последнюю секунду, чем обрёк тебя продолжать со мною грязную игру. Неужели вы думали, что после всего случившегося я дам вам покой? Разве посмертный. Ты жива лишь по воле Дьявола и потому, что мне интересно. Однако ни то, ни другое не мешает мне скрашивать твои вечера. Так скажи мне, Ворона, великая или подлая душа у Хашима? Посмотреть, так ему на тебя абсолютно плевать. Обхаживает крошку Шанти, пылинки с неё сдувает, а дорогую сестрёнку оставил злодею на потеху. Весело тебе, милая? Морщишь носик, а ведь твоё существование в присутствии меня ничуть не лучше, – прищурился. – Судьба отыгрывается на моей перекошенной роже, но и тебя она вряд ли любила, наделяя плодом, разворотившим чресла. Скорее поимела, как поимел тебя я.
Сделал несколько шагов в сторону Шахат, сильнее разворачивая корпус и становясь к самке лицом. Губы кобеля изломала мерзкая ухмылка, и он подвёл жирную черту:
– Над нами обоими кружат мухи, да только разного сорта.

Отредактировано Ракшаса (2019-03-28 05:17:59)

Видел, как Шахат задрала в ответ голову, наблюдал игру бровками, наблюдал и злился. Прошло время, когда самоуверенность и дерзость этой волчицы доставляли ему. Сейчас она раздражала каждым своим жестом, ведь все они ясно говорили, что она свободна от его влияния, что она больше ему не принадлежит. Однако не стоит забывать: он из тех, что всегда берёт своё, и сила – его в том неоспоримый аргумент.
– На фоне тебя – наверняка. Это ведь так почётно: штамповать выродков, быть для них соской, – акцент интонацией сделать не мог по причине ломаных связок, однако на уровне ощущения он там был. – Цены тебе нет.
Подался вперёд, пошёл на обход сбоку – наверняка Шахат начнёт уводить задницу в противоположную сторону, поэтому просто косился на знакомые формы, смахивая широким языком богатые слюновыделения. Движения его были тяжёлыми, по ощущению – вязкими, как густая клейкая смесь. Всем своим видом походил на внушительного размера глубоководную рыбину, вдруг как-то задумчиво подобравшуюся к тебе, на тебя смотрящую, но намерений своих не проявляющая, хотя они, вне сомнений, имелись – и в достатке. Делая очередной шаг всё же сорвался и дёрнулся в сторону суки, круто развернувшись, но наученная его обществом Ворона должна была быть готова к такому повороту и поспешно увеличить дистанцию между ними, потому Кхас только вспорол крупными тупыми когтями землю в очень коротком, но внушительном рывке. Взбугрившиеся мышцы, грязная шерсть, вставшая на загривке высоким ирокезом и жёлтые зубы, теперь оголившиеся с обеих сторон в оскале – зарычал глубинно, но весомо; как тугой барабан бил по слуху тяжестью звука.
– Твоя польза для стаи, Шахи, – как сплюнул, – обусловлена только тем, что мой член побывал в твоей заднице. Посмотри на себя, – говорит её словами, – шлюхой пришла, ею и осталась.
Поставив точку, уничтожающе пилил суку взглядом глаза в глаза – атмосфера сгущалась, ведь перекатывающиеся под полысевшей шкурой мышцы красноречиво говорили о том, что эта зверюга может в любой момент пойти, как таран, в лобовую, и тогда его зубов будет не избежать.

Далеко не самый мирный диалог, рычание и резкий запах, источаемый Живоглотом, нарушили идиллию этого места, и в норе закопошились щенки. Переглянувшись между собой, поднялись, и заплетающимися шагами, сонно щуря глаза, выглянули из логова. Не осознающие в полной мере угрозы и ведомые детским любопытством, забрались повыше, балансируя на скользких камнях, чтобы разглядеть гостя.
Разглядеть и ужаснуться, ведь в этот момент, заслышав отголоски движения сбоку, Ракшаса резко крутанул башкой, страшно скалясь и брызжа слюной. Зрачки его глаз зло сузились до крошечных точек, нашедших и вперившихся в щенков. Только знание говорило ему, что это его отпрыски, отцовский же инстинкт был мёртв.

У Шахат считанные секунды, чтобы решить: как поступить?

Отредактировано Ракшаса (2019-05-05 12:49:40)