Я быстро собрался и совладал со страхом, нет не потому что я был супер героем, а потому что я все-таки состоял в гильдии. И когда один волк ушел я сочувствовал себя увереннее. Присмотревшись я понял, что преимущество на моей стороне. В складах я всегда смогу крыться от них, а двое из этих волков ростом с собаку. Не так страшно, хотя и раненные. Тогда я принял одно, не знаю верно или нет, решение. Решив, что тот большой парень - вожак я принимаю решение, что если я расправлюсь с ним, то эти разбегутся. Скорее всего, та, рыжая его самка, с ней тоже придется повозиться, а этот серый, который подкрадывался ко мне, явно медлил, я посчитал его омегой.
Собственно я решил напасть на того, кто больше.  Опыт охотника позволял ему следить за волками, но я понимал, что будет атаковать и подставит спину, поэтому я резко, но уверенно поднял воротник своей кожаной куртки и кинулся на большого волка с ножом, вжимая голову и целясь ему куда-то между лопаток.
Особого плана не было, но как охотник, я должен был защищать город, что я и делал. Нельзя было позволить волкам шляться по нему. Именно эти благие цели двигали мной. Ведь все на экспедиции в городе только мирное население и дети. Охотников гилидии в городе практически нет, да и псов тоже. Все на этой чертовой экспедиции.

Life is like a boat in the bottle
Try to sail, You can't with no air
Day by day it only gets harder
Try to scream but nobody cares
Его пустой взгляд кажется мне родным. Мы смотрим на него, не в силах проронить что-то, все наши слова остались ледяными лепестками на языке, впиваясь кончиками холодных игл в мягкие ткани. Мы молчаливы, подавленны, ловим такой знакомый страх человека, оказавшегося на грани обрыва своей наверняка жалкой весьма жизни. Его мелкое дыхание доносится до нас, и мы вдыхаем его глубоко, стараясь прочувствовать каждую грань чувства, испытываемого им, и лишь это сейчас кажется мне безумно интересным, единственным, чему стоит уделить внимание на поле брани. Стойкое отвращение к бессмысленным боям не дает нам подступить ближе, и мы лишь наблюдаем, сложив лапы на холодной земле, вытянувшись в тугую струну, стараясь сделать хоть что-то, но сил на такое уже давно стало не хватать. Больше всего мы самим себе напоминаем продажный критиков, которые вырвались из пут круговорота искомой выгоды и сейчас можем сказать то, что, может быть, всегда желали, но не могли. Мы рисовали картину, представляете, приходили от этого в наивный, чистый восторг, иное совсем чувство, непонятное для собственного восприятия, но мы были хорошими актерами; мы умели симулировать существование, каждый раз отрешенно заглядывая в свои внутренности, чтобы убедиться, что там уже все давно остановилось, что наши недалекие мысли лишь текут по поверхности, бесследно пропадая так же резко, как и появляются. Мы берем черную краску, мажем холст сажей, резкими движениями набрасываем слои краски черными лентами - и никто, слышишь, никто не смеет упрекнуть меня в безыскусности. Берем красный, чтобы смешать с черным в бурую кровь на снегу, человеческие фигуры и очертания - и стального оттенка глаза, которые я присвоил себе, чтобы никогда не потерять, правда страшно.
Короли тоже могли бояться, король дрожит, король падает, король говорит.
Король говорит:
- Остановите это все, твою же мать, - он вдыхает больше грязного воздуха, смеется в никуда, держась на сжатых лапах, наблюдая за этим нелепым цирком, представшим перед ним. Его цель не имеет смысла, бессмысленность роли продажного критика в шкуре падшего короля в центре бойцовского клуба, смотрящего без тени страха и озабоченности на борьбу безумия и страха - еще совсем недавно это казалось недосягаемой ролью, а сейчас мы стали такими наяву.
Я захожу за спину этому человеческому бесстрашному отродью, пока он занят рассматриванием своих врагов в этом неравном бою, сейчас невольно выловив из моря текущих разрывно мыслей голос о том, что вряд ли моя дражайшая стая будет рада, если я помогу этим ребятам прикончить этого глупца, но резко мне стало безразлично, на глаза наплыла пелена меланхолии, вечной отстраненности - о, как я по тебе скучал. Он обнимал меня, стараясь подтолкнуть к этому убийству, но оно было бы поистине ужасным, что вызывало надуманные нами самими рвотные позывы, отвращение, достойное ненависти к к своей второй ипостаси, слившейся с нами в одно.
Я хотел пойти к ней, пусть и роль ее сейчас была незавидна - мы боялись потерять зрение, думая, что жизнь без видения мира будет намного проще. Конечно, в этом есть своя прелесть, прелесть в неразрывной темноте, но мы нуждались в том. чтобы видеть глаза, очертания, новые и новые неживые картинки в целлофане, заботливо нами же сохраненные. Сделав неуверенный шаг по направлению к Овенцим, я резко обернулся, стараясь держаться в курсе боя, не утерять дорогие, ценные моменты, но даже сейчас я просто упустил его, и сейчас этот человек, настолько видел, дрожащей рукой постарался резануть волка, которого я так неосторожно сумел полюбить, в буквальном смысле, за красивые глаза. О. я не смог смириться с тем, что его тело пронзит нож, покрытый неуловимым налетом чужой крови, меня трясло, дыхание остановилось в тот момент, когда он /то есть общее тело/ бросился широкими скачками поперек, стараясь ухватить за рукав, оттянуть в сторону и свалить с ног. Тогда это показалось лучшим решением - пока он возвышался над нами, он ощущал свои выдуманные им же самим привилегии, и я не мог видеть, как глубоко он в них поверил, замахнувшись на осколок прошлого. Когда-то я ему говорил о том, что он весь и есть осколки, которые сыпятся вниз и режут ему лапы - и даже сейчас я сумел увидеть мелкие шрамы на его лапах.
- Осторожнее, - отзываемся мы в никуда параноидальным шепотом, мысли сжимают дыхательные пути титановыми цепями, напряжение уходит в желудок, тянет к земле, режет.
В общем-то, жизнь этого человека была нам глубоко безразлична. Пока одна часть грезила о пафосной должности правой лапы, другая просила дать безумцу прикончить ублюдка, и я никогда не любил людей, нет,несмотря на то, что старик был крайне дружелюбен и обходителен. Эти улицы не дали позабыть, что все мы двулики, и ждет нас с теплотой каменное, каменное дно, скрытое белыми перьями.
Осталось только вновь и вновь ждать глухих приказов, ставшими образом жизни.

Отредактировано Ennui (2013-03-24 22:33:23)

И одиночество. Нас так много. Рядом тоже личность. Но серая. Ты заставишь ее уйти. Тебе она не нравится. Лицемерная пустышка и та еще дрянь. И ты продолжаешь рыскать. Ты воешь на луну и слышишь ответ, но тебе не интересно. Ты ищешь одного в этой куче безжизненных тел. Разгрызая глотки тем, кто не прошли кастинг. И беззащитный, испуганный щенок сворачивается клубком посреди равнины, не имеющей конца. И ты ожидаешь. Томительное ожидание. Год за годом, время не щадит. Тогда ты поднимаешь глаза и пред тобой его фигура. Он убеждает тебя подняться, и ты следуешь за ним, не отпуская ни на шаг. И ты боишься, ты дрожишь от страха. Он может уйти... И он уходит. Но ты не смирился. И все тот же одинокий вой разрывает тишину. Тебе ответят. Но они не интересны тебе. Ты желаешь услышать лишь один голос. Только один…
__________________________________________________________________

Долго мы будем продолжать представление, которое никому не интересно? Дешевые актеры, на которых никто не желает смотреть. Морда искривлена усмешкой, для человека больше напоминающая кривой оскал. Я застыл. Даже хвост не ходил из стороны в сторону. Застыл и мой взгляд. Глаза будто покрылись корочкой льда. И я упорно продолжал глядеть в глаза человека, пытаясь понять. Возможно, я пугал его. Возможно, никогда для него волк не был так похож на бездушного человека. Возможно, все возможно. Но мне неинтересно. Я жду лишь одно. Атаки. Нападай, нападай, пока я добрый. Нападай, нападай, пока я разрешаю. Нападай, нападай, иначе будет поздно.
И вот она! Прекрасная, долгожданная атака! Я подпустил его очень близко, но был наготове. Влево, вправо... Ничто не имеет значение. Я напрягаюсь и отлетаю в сторону. Изо рта вылетает лающий смех. Да, мне смешно. Я насмехаюсь над ним. Злит ли его это? Возможно, ведь все возможно в это утро, господа. А может быть, он просто не понимает волчих эмоций.
Мелкий неожиданно хватает человека за руку. Я щурюсь. Думаю, он нарывается. И не дело в этом полоумном мужичке. Дело в его стае, в которой, я уверен, за подобное нападение могли порядком настучать по голове. Это было весьма... весьма странный поступок с его стороны. Но как ни крути, я был благодарен. Теперь внимание человека было приковано к нему, а не ко мне. Я попятился и оказался на прилично расстоянии. Надо было уходить со складов. Боль от лапы током пробивала по всему телу. Я не мог драться, я был не в форме.
-Спасибо, Отважный.
Я склонил голову и круто развернулся. Я спешил покинуть склады. И как можно быстрее с хромающей лапой я несся навстречу солнцу. Скорее из мерзкого города, скорее, скорее, как можно скорее. Отныне маленькое создание я не звал так пренебрежительно "мелкий", он получил новую кличку. Я бы не был так удивлен его поступком, если бы он был кто угодно, но не городской. И потому я знал, если хоть раз еще сведет нас судьба, я оплачу ему той же монетой. Так надо, так просто надо.
А сейчас надо найти. Найти, отыскать Элазара. Он нужен. Он очень нужен. Он необходим мне. Да, тогда я еще не знал. Не знал, что за несколько километров отсюда лежит его разорванное на куски тело. Но мне не суждено знать. Ведь сбился со следа.
------>Лисьи холмы.

стиль повествования вернулся, вах вах

- Спасибо, Отважный.
Ну до чего же это было забавно, что мы не смогли сдержать улыбки. Мое внутреннее звонко рассмеялось, сотрясая грохотанием все внутри нашего тела, аж легкие свело, воздуха не вдохнуть. Пожалуй, так меня он называл давным-давно, да и то с сарказмом и мы скривились в недоверии, словно пытаясь сказать "ты серьезно?", но так и ничего не ответили ему, шумно выдохнули через открытую привычно пасть, старясь устоять на мягких лапах. Короткие, родные лапы, невольно отмечаем грязные пясти, что невольно раздражает; нервы исходят током, нас подергивает, лучше не смотреть на это. ну до чего же мы мелочны, что иногда зацикливаемся на таких неважных вещах, как чистота лап и прочем. На самом деле нет ничего важного, как и равной степени нет ничего такого, что недостойно внимания. Мир напоминает статичную картинку, плоскость, по которой мы идем, переходя со цвета на цвет, серый, черный, белый, черный, серый - вечные переходы, и лишь мы сами вольны переступать, если хотим. Но картинка может менять свой цвет, и в один момент у тебя не останется выбора, куда ступить следующим ходом, так как все станет черным, краска покроет узоры толстым слоем, и ты больше не увидишь ничего.
- Все твои пейзажи были миражами, и ты их сам придумал, веря в их существование настолько, что для тебя это и стало твоим миром.
А я уже начал скучать по тебе, когда ты затих в своей вечности, мертвый герой, мой проводчик, моя альтернативная вселенная в потрепанной шкуре. Я узнал твой голос, привык говорить "мы", даже когда ты молчишь, когда стоишь вдали, высматривая в этом чертовом мире для меня новый смысл существования, стараясь загнать все дальше и дальше, ты заставил меня верить в то, что хотел ты.
Я никогда не узнаю, кто ты, потому что я никогда не смогу узнать себя, ибо меня слишком много, нет одновременно, и мы уже не знаем, куда смотреть, чтобы уловить песочную нить здравого смысла, которую раздувает ветер твоего дурманящего дыхания. Иногда мне кажется, что я знаю, что ты есть на самом деле; вероятно, мое прошлое погибло, и ты стал его отражением в луже мазута, наглотался им в попытках вернуться к агонии, но был беспощадно мной выращен внутри, превратился там в паразита, смеялся, рассказывал что-то, сросся со мной в едино, как молодые деревца, растущие к единому солнцу. Слушай, я тебе правда говорю спасибо, пусть это лишь игра, нелепый спектакль на моей излюбленной сцене, - раздирай свою собственную душонку, - но я сказал тебе это, пусть и говорю самому себе.
Но нам пора вернуться к своей Эрато, и мы, клацая челюстями, возвращаемся к изображению своего божества, то и дело оглядываясь назад. Что на человека, что и на пройденную дорогу морального разложения. Признать, мы идем к успеху, зажигай огни, еще несколько шагов до того момента, когда мы сорвемся в пропасть свободы - ты так этого хотел, и ты так хотел иметь собственного идола, что я пошел тебе навстречу /пошел навстречу своим желаниям/ - он перед тобой, стоит, неловко опираясь на три здоровые лапы, смотрит косо прозрачными глазами, в них есть отражения тебя, которое я выглядываю с жадностью умирающего от голода.
Мы искоса смотрели на человека, хохоча и давясь своим величием, замирая на полуноте, стараясь выдавить новые ноты, бережно нанося их на старинные бумаги, подевали им, рассматривая в его многочисленных в никуда взглядах некую обиду, что нас смешило еще больше и больше. Мы захлебывались в собственном смехе, провожая опустевшим, обезумевшим взглядом говорящего "отважный" вслух, прямо нам в лицо, поклонились ему в ноги, пусть он стоял уже спиной, но сие нас нисколько не смущало.  Прошу, оглянись, застань нас в таком виде, но тебе подобное ни к чему, совершенно, ты уже видел когда-то, давно, как с с силой рвали лапы о бетон, доказывая свою очередную, безусловно, многогранную любовь, распираясь в односложный предложениях, и все ни о чем, все о пустоте в стократной степени, которую мы так доверенно и любовно тебе дарили, а ты даже и не помнишь нашего имени, и дело не в имени, а в самом образе, в самой памяти, очень жаль.
- Отважный? - смеемся мы, вкладывая свои последние гнилые силенки в сказанное в спину уже уходящему, - У нас всегда было глупое имя.
Обрываясь на последнем звуке, тяжело вдыхая глубоко-глубоко сальный воздух, распинаемся в выражениях, но имя у нас правда очень глупое, невероятно противное; была бы наша воля, мы бы предпочли остаться без этого нарекания, когда все они помнят лишь твое название, а не содержимое. Боже, кому интересно, что внутри продукта, который никому не принадлежит, нет смыла завидовать, значить, разбираться. Всеми ими руководят зависть, вожделение, за что их всех просто невозможно ненавидеть, ведь они так, словно нечаянно, посягают на нашу идеологию, даже не относясь к этому с должным уважением. Ооо, мы вас презираем, обрываем ничтожные фразы, внутри себя рвем ваше мировоззрение - такое же жалкое, как и вы сами, ведь мы-то знаем, что внутри вас, в отличии от их всех, вокруг стоящих, растягивающих в лицемерные, вежливые улыбки свои пасти.
Куски вашей духовной плоти внутри меня похоронены, помните об этом.
С нашей последней встречи не осталось ничего больше неловкого пренебрежения и потерянности, которую мы скроем, только что ты будешь делать, когда звено круга дойдет до тебя? Я с радостью послушаю тебя, даже тишину из твоей глотки, я ведь так самоотверженно любил тебя /когда - то/, мысленно убил, оставив навеки для себя, опекая хладный труп еще при вашей жизни - что может быть милее и абсурднее для вас?
Наша Эрато стоит рядом, так величественно смотрит с высоты своего роста, что дыхание сводит от гордости за божество, придуманное нами как возможный источник смысл жизни; мысли начисто, дотла выгорают, оставляя едкий пепел в глазах, они начинают слишком сильно слезиться, и мы опять плачем, оплакивая падение человечества в одиночном его проявлении, как это было неосторожно. Любить людей - одна из граней пути к разрушению, как любовь ко всему аморальному и отвратительному, люди отвратительны, честно, за всю жизнь мы могли вспомнить лишь старика, не разразившись высокомерным смехом, оглушая тишину вокруг, такую привычную и обыкновенную, родную тишину, которая нас породила, выносила в дурных районах, любила нас и опекала многочисленными мыслями, обвивавшими нас подобно путам, била в барабаны, лишь бы не умерли.
От тишины можно лишиться рассудка, если вы знали, вот почему мы так любим этот бесполезный бой шума, внося свою лепту, рассказывая никому не нужные истории, придуманные тот час же, молниеносно, оживляя их и с радостной, чуждой улыбочкой даря им жизнь. Единственное, что мы создали, кроме самих себя, умноженных на два.
Эрато медленно встает, смотрит строго и будто мимо нас, и мы пририсовываем ей любящую улыбку, оправдывая свое вроде как безумие, которое лишь тешило нас холодными дождливыми вечерами, когда я бросался в море и кричал что-то, не вспомнить - да и стоит ли? Мимолетно касаемся шкуры носом, зарываясь в него, как в убежище, закрывая глазки. чтобы не видеть все это царствующее навеки der'mo в нашем в ней однобоком мирке, который так заботливо создавали вдвоем, стараясь запечатлеть то, что могли бы видеть общими глазами в единый миг, миг эйфории. полета, падая на камни и замирая на полудвижении, смотря друг на друга злобно и ласково - мягкие, уютные полутона стали нашим домом. Божество коротко бросило мне свою глухую фразу, разбившуюся о стекло непонимания, но я кивнул, погрязая в чем-то липком, засасывающем, двинулся медленно следом, беспричинно оглядываясь на исчезнувшую фигуру волка, покорившего своим нелепым комплиментом - да и можно было бы это так называть? Мы вновь скривились, престранно размахивая грязным хвостом и выпустили на свободу из недр сгусток пара, звенящий переливами свистящего голоса, нам принадлежащего:
- Уже, - колокола кричат, надрываются вдалеке, - Мы есть твоя тень, не забыла?
Собственная фраза тотчас показалась нам слишком сопливой, поэтому мы незамедлительно сопроводили ее ехидной, кривой улыбкой, стараясь сравняться с плечами идола, идущего наперед; нотки выпали, скрипки сорвались на ревущий визг, струны их режут нам тело поперек, но это лишь кажется. Мы ступили на холодный бетон, продолжая свой путь, паломничество, можно даже сказать и так, нет? Говорят, люди идут к своему богу, чтобы увидеть лишь бездушное сооружение рук других людей, глупцы. Мы сами создаем себе бога, мы сами куем свою непоколебимую веру - в этом все мы, не так ли?
Аплодисменты стихли.

--- катакомбы

Отредактировано Ennui (2013-03-28 21:35:22)

===>Лесопарк
Добралась, наконец, до складов. Вблизи это место оказалось еще страннее, чем когда виднелось из лесопарка. Волчица чуть сбавила шаг, принюхалась, пришла к выводу, что здесь никого нет, но недавно кто-то точно был. Ухмыльнувшись тому, что никто не потревожит покой валькирии, зашла в здание. Тихо, будто крадясь на охоте к кролику, прошла вперед, подняла голову, вновь оглянулась. Осторожность никогда не помешает.
- Странное место, но для отдыха сойдет. - вздохнула и стараясь не нарушать тишину, двинула дальше. Обнаружила множество неинтересных человеческих вещичек, видать люди любят это место. Нашла чистое хорошее и прикрытое место.
- Вот тут и буду отдыхать.
Удобно улеглась, подогнув лапы под себя и прикрывшись черным хвостом. Уложила голову на пол, прикрыв разноцветные глаза. Пора отдохнуть, время поспать.
Спала Хуммель всегда чутко, "ушки на макушке", как и полагается. А вот снилось всегда разное. В последнее время мать часто видеться стала. Это беспокоило воительницу. Может, знак какой?
Этот сон больше похож на сказку. Все цветно и причудливо, рядом мать и братья, а непоседа-Хуммель еще мелкий глупый волчонок, считающий, что мир прекрасен, все живущие в нем - удивительны и добры, что в мире добро всегда побеждает зло и ищущий сердцем вскоре находит то, что искал, представлялось, что бабочки, птички и кузнечики - довольно большие неведомые существа, страшные, но съедобные. А вроде ничего не покуривала. Просто сама слишком мала была. А мамин пушистый хвост и поводырь, за который уцепившись можно идти не боясь, и подушка, и одеяло, жестковатая шерсть не была таковой, а казалась мягкой и ласковой.
Сон прервался. Зачем вообще волкам нужны сны? И что снится обычно представителям этого же вида? Одним богам известно. Пришло время не спать, а решать глобальные проблемы божьего пантеона.

Решая все мировые глобальные проблемы, волчица совсем потеряла счет времени. Все впереди постепенно теряло резкость - расплываясь, волчица снова проваливалась в сон. Однако все это прервал адский грохот. Распахнув глаза, Хум начала выискивать ими источник грохота, но кроме какой-то непонятной жестяной банки, разноцветные глаза ничего не заметили. Воительница подняла голову, чтобы таки найти нарушителя спокойствия: обвела взглядом помещение и.. кажется, тут была банка? Куда же она делась?
Банки нет.. Но появились два глаза, выделяющихся в небольшой темноте.. Шкурки не видно.. Кто это? Внезапный толчок в в бок, и до носа донесся запах родного чада. Волчица по-доброму улыбнулась и помогла щенку приобрести нормальное положение в пространстве, а не удивительное, причудливое, неопознанное, прокувыркавшееся.
- Непоседа, ты откуда здесь взялась? Ты же в логове была.
Уже более строго взглянув на непоседливую дочь, Хум вздохнула.
- За тобой глаз да глаз нужен. И что же мне теперь с тобой делать? Воспитательную беседу дома проведем.
Прижав к себе пушистый темный непоседливый комок, волчица обвела взглядом помещение и, думая, что делать, решила, что нужно отвести чадо домой, где, собственно, и будет проведен разговор о том, как не хорошо сбегать от чутких нянек-валькирий, которые, к слову, наверное, уже обыскались.
- Что же ты за чудо такое? Это папа тебя сюда привел и научил этому всему? - улыбнулась Хуммель, вставая на лапы. - Пойдем, домой пора.
Волчица медленно отправилась к выходу из помещения, оглянулась, выжидая, когда волчонок отправится следом и не заблудится в банках. Наконец, выйдя на свежий воздух, лениво потянулась, разминая мышцы и отправилась в сторону городских полян, которые, к счастью, были не очень далеко, а значит и до дома не слишком долго топать.
Надеюсь, ты снова не затеряешься в ближайших кустах? Где ж я тебя потом искать буду?

===> Городские поляны

Начало
День близился к вечеру и солнце только-только начало клониться в сторону горизонта. Весна постепенно давала о себе знать, кое-где из-под снега уже проглядывала земля и прошлогодняя мокрая листва, хотя особого тепла пока не чувствовалось, а по ночам и вовсе ударял морозец. Из пасти Шайниса вырывались легкие едва заметные клубы пара, когда он выходил из редкого лесопарка перед городом. Очередная его попытка поохотиться окончилась неудачей - птицы в последний момент уносились в небо, а мелкая дичь убегала еще до того, как он смог к ней приблизиться. В погоне за зайцем он едва не ушел слишком далеко на север, на территории Первого Ветра, но вовремя заметил метки. Уже второй раз за неделю он едва не нарушил стайные границы, и это начинало его беспокоить. Куда подевалась его внимательность? Последнее время он часто внезапно понимал, что возвращается в мыслях к городской стае, что он приметил довольно давно. Шайнис понимал, что нет смысла далее тянуть, но каждый раз, как он думал о том, чтобы присоединиться к городским, легким уколом ему вспоминалась его прежняя и ее исход. Он до сих пор корил себя за это.
Из-за деревьев показались силуэты старых складов, говоривших о том, что он вот-вот пересечет черту, отделяющую людей от волков. Ту черту, которую видели люди, но которой не видели волки, бродившие среди людей. Шайнис хорошо знал, с какой стороны лучше подходить к городу, чтобы не натолкнуться на двуногих, и в этот раз его знания не подвели его - на складах не было никого. Подняв голову, он втянул носом воздух - пахло только весной, городом и землей - ни одна нотка не нарушала весеннего переплетения запахов. Остановившись оглядеться у ствола старого ясеня, волк, поводив ушами, широкой рысью двинулся к человеческим постройкам. Конкретно здесь, на складах, ему ничего не было нужно, но поиски стайной альфы - кажется, волчицы с именем, начинающимся на "А" - нужно было откуда-то начинать. Было очевидно, что он начал не с того места, но, возможно, какой-то след приведет его к вожаку. Истинной же причиной того, что Шайнис медлил, было его нежелание заходить в город. В последние месяцы он более-менее прилично использовал морок, но все равно ему было куда комфортнее быть в собственной шкуре. Значительно проще дождаться ночи. Темнеет еще довольно рано и, быть может, всего через пару часов солнце зайдет и тогда никто, кроме дворняг, не отличит его от собаки.
В последнее время Шайнис довольно часто наведывался в район складов - практически безлюдное место предоставляло безопасную площадку для волков, да и он сейчас фактически был в городе, но в то же время едва ли кто об этом знал. Бросив взгляд на ведущие к площади узкие проходы между домами, волк, махнув хвостом, припал носом к земле, пытаясь понять, кто, кроме него самого, здесь был в последний раз.

Водя носом по земле, Шайнис чувствовал отдаленные старые запахи суки и, кажется, волчонка, или даже двух сук. Чувствовал запах гнилой колбасы, чьих-то старых сапог, дохлятины и кошек, но ничего из этого его не интересовало. Похоже, здесь давно не появлялось городских. Значит ли это, что они скоро придут патрулем?.. Увлекшись изучением запахов, волк бродил от здания к зданию, периодически оглядывая местность и не теряя бдительности. Фактически, склады были проходным двором для всякого зверья из разных стай, свор и общин, и особо попадаться на глаза ему не хотелось. Шайнису показалось, что он слышал какой-то звук, когда он увлекся изучением перевернутой коробки, но это был всего лишь филин где-то в лесах. Наверняка ему повезло в охоте больше, чем волку.
Пометив какой-то закуток, волк продолжил блуждать по складам, но, завернув за угол большого кирпичного строения с выбитыми окнами, он, кажется, краем глаза заметил какое-то движение где-то слева, рядом с границей леса. Движение было столь малозаметно и практически граничило с обманом зрения, если бы не легкий хруст снега, выдававший в этой галлюцинации реальность. Определенно, Шайнис был здесь не один, и он вовремя это заметил. И, скорее всего, этот кто-то заметил и Шайниса. Волк остановился, как вкопанный, припал носом к земле, повел им по ветру, но ничего не почувствовал, что, в общем-то было неудивительно - он стоял с подветренной стороны. Минутное промедление позволило ему увидеть незнакомца, скрывавшегося за стеной очередного склада - то был крупный белый пес. Цвет шкуры отлично маскировал его на том расстоянии, на котором его приметил Шайнис, и если бы пес не двигался, волк едва бы обратил на него внимание, даже если учитывать его размеры - белый был почти на голову выше самого волка, и с заметно более мощной конституцией тела. Шайнис сощурился, но холки не вздыбил. Хоть у него с собаками была и общая цель - защищать людей от заведомо агрессивных волков, все же он псам не доверял. Кто знает, не окажется ли этот не диванной псиной, а охотничьим? Если дело дойдет до драки, тогда разговор их будет короче, и явно не в пользу волка, как он успел быстро оценить. Шайнис был недостаточно юрким для своего роста, да и боец из него был посредственный по сравнению с натренированными охотниками. Однако, открытой агрессии волк не проявлял, надеясь решить дело миром. Лишь только хвост его немного дернулся.
- Чего тебе, белый? - спросил он, стараясь держаться спокойно и уверенно. Авось пес и отстанет.

Наигранная забота белого заставила волка скривиться. Пес явно был настроен на драку, хотя по каким-то причинам не нападал первым, решив, видимо, сначала потрепать нервы, а только потом - шкуру. Несомненно, подобное поведение раздражало волка - всей своей прямолинейной натурой он терпеть не мог таких хождений вокруг да около, перекидывания высокохудожественными фразами и прочих ужимок. Хочешь драки - нападай, а не занудствуй. Приподняв бровь со шрамом, волк слушал слова пса, боковым зрением на всякий случай проверяя пути к отступлению - нет ли там его, пса, товарищей. Снова бежишь? - возникла в голове непрошенная мысль, - все как в прошлый раз. Только в прошлый раз у него за спиной была стая, а теперь он был один.
- Ночью? - переспросил Шайнис, слегка отстранившись от собаки. Либо незнакомец был подслеповат - Шайнис знавал одного старого кобеля, которому даже при свете дня было темно - либо... Либо что? Где ты тут ночь увидел, белый?
В общем-то, весь сегодняшний паршивый день говорил о том, что просто так волка неудачи не оставят в покое. Неудачи в охоте, граница, теперь еще и пес, как снег на голову, нагрянул. Хотя ему и следовало ожидать чего-то подобного еще на входе в город, он все равно надеялся, что его не заметят, как это довольно часто бывало.
- Чем я тебе помешал, а? - устало выдохнул Шайнис. Быть может, если пес не сможет аргументировать свою агрессию, он отстанет?.. Зачем ты ко мне лезешь? Вроде как оно и было понятно, дескать, город - территория псов и двуногих, но это как-то не было сильным аргументом для Городской стаи. Иные люди и собаки вообще сочувствовали стае, шли на контакт и не были против ее присутствия в городе. Времена эти, правда, уже прошли, да и кто изничтожил всю стаю, уж не люди ли с их подручными? Не смотря на то, сколько времени Шайнис ходил в одиночках, он все равно считал город своей территорией, просто по привычке.
Пытаясь предугадать действия белого, он, не двигаясь с места, заглянул ему в глаза - там отражалась решимость, но, тем не менее, что-то сдерживало пса, что-то вынуждало его заводить бессмысленные разговоры и испытывать терпение Шайниса. В конце концов, если бы псу нужна была именно драка, он бы просто без лишних слов кинулся на него.

Брут