Высунув язык, Тейлор старалась дышать как можно глубже, чтобы кусок вяленого мяса, который она несколько минут назад жадно съела, не вышел у нее обратно. Она усердно глотала слюну, чтобы хоть как-то сдержать приближающуюся рвоту. Тем временем Лони-Нуто находился рядом и рассказывал о их стае. - Наша стая не помогает людям, ровно также как и не помогает волкам в этой битве. Мы стараемся прекратить эту кровавую бойню, уничтожаем оружие, не даем людям выйти на след волков. Людей мы не убиваем... Хотя в некоторых случаях следовало бы... Убить человека нам можно только в том случае, если он охотник и представляет прямую угрозу волку в данный момент... Хоть и желудок крутило, Тейлор старалась "взвесить" все сказанное волком. Предложение о вступление в стаю, было весьма заманчиво и вряд ли еще кто-то предоставит такой шанс. Это отличный способ заявить о себе, о том, что и собаки могут служить волкам и быть независимыми от людей. Тейлор явно загорелась этой идей, но тот факт, что людей нельзя убивать целенаправленно, её немного огорчил.
- Охотников очень трудно сбить со следа...впрочем, для этого надо сначала сбить со следа его собаку. Тейлор вспоминала моменты, когда она сама сбивалась со следа. Теперь, если все пройдет хорошо, то сука наконец-то узнает, как волкам удавалось улизнуть от неё.
- Я считаю, что двуногие заслужили смерти - отрезала она и увела взгляд в сторону. Ей сейчас меньше всего хотелось думать о этих подонках. - Для того, чтобы убить меня надо сначала догнать, а это сложная задача! - с плохо скрытой гордостью вскинулся волк, но тут же умерил пыл, когда увидел, что доберману совсем паршиво. Собака сквозь боль ухмыльнулась, ей нравился этот малый. Он был не такой озлобленный, как все, видимо ему неважно кто ты, собака или волк. - Но все-таки тебе нужна помощь травника, поэтому сейчас отлежишься и вместе пойдем к нему. И не возражай, потом сможешь уйти, если захочешь, сразу как примешь все нужные травы или что там тебе лекарь даст... Тейлор уже представляла, как волки на нее посмотрят, когда узнают, что в их стаю хочет вступить собака. Вот и удивятся они. Собака не стала сопротивляться, она с трудом поднялась и побрела к выходу. Они были предельно осторожны, чтобы не привлекать к себе внимание.  Лони-Нуто тем временем шел с ней рядом и по дороги к катакомбам, изредка спрашивал как доберман себя чувствует.

>>>> Катакомбы (Лони-Нуто; Тейлор)

off: действия Лони обговорены, поэтому я пишу, что мы вместе ушли из локации.

Начало Сезона.
Ты слышишь песню, друг, ты слышишь песню? Песню души моей, в которой так много тоски... Ты слышишь в песне этой мою боль, ты чувствуешь ее, дружище? Я не могу передать ее, не в силах я... А ветер, старый мой товарищ, такой же вольный, как и я, разносит песнь эту далеко-далеко, несет над землями... И слышат ее чужаки, и на душе становится все так же им тоскливо, но вовсе не мою тоску с собой они берут. Ведь эта песня напоминает им о своей боли, о том, что так старательно пытаются те скрыть...
Ты слышишь песню, друг, ты слышишь песню? О нет, ты глух, и в том твое спасение.
_________________________________________________________________

Я растолкал Элазара еще под покровом ночи. Солнце должно было настигнуть нас уже в пути по моим меркам, но никак не разбудить своими лучами. Спал я неспокойно, то и дело просыпаясь от своих же снов. Причем наяву сны продолжались. Так случилось и сейчас. Все мои попытки заснуть снова оказались тщетны, потому я решил, что это знак, и стоит двигаться с Шуйского берега... куда? На юг. Там и теплее будет.
Убедившись, что Скорбящий покинул мир грез, я стал выбираться из кустов, куда предложил залечь, что бы первородные не заметили нас. То и дело ударяясь о стволы деревьев боками, потому что меня шатало, наверное, из-за недосыпа, я желал, как можно скорее покинуть холодный север. Выбравшись, я увидел, что к моему счастью на берегу было пусто. Осмотревшись, я заметил, что и на противоположном тоже волков не наблюдалась. Тоже к лучшему. Значит, никто не мог заприметить меня. Всегда я тщательно выбирал места для ночлега. Принюхивался, давно ли здесь были волки, то есть узнавал, какова вероятность, что кто-либо сможет потревожить сон. И даже убедившись, что на местности бывают не часто, я спешил укрыться среди деревьев, кустов или просто высокой травы.
-Пошли, Элазар. Отправляемся на юг, близь города найдем себе пропитание. Лапа болит, сегодня я буду плохим охотником.
Сухо сказал я и, прихрамывая, но при этом стараясь как можно живее идти, я тронулся с места и вдоль реки отправился по намеченному курсу.

***
Солнце начинало медленно всходить. В общем-то, как я и рассчитывал. Мы прибыли на Городские поляны. Я принюхался. Здесь кто-то был. Оглянувшись, я правда заметил какого-то волка, но он меня не интересовал совершенно. Все-таки сейчас не хотелось проливать кровь. Да, кремовый был явно молод и я бы смог одолеть его может быть даже с больной лапой, но смысла в этом я не видел. Потому я покрутился на месте, понимая, что дальше идти на юг смысла нет. Надо было поворачивать. И повернул я на восток. Если мне не изменяла память, там были склады, на которых и можно было поискать пропитание. Не самое приятное для волка питаться отходами, но вопрос звучит так: кого волную я, и то, что я ем?
Максимально ускорившись, я поспешил к Городу, который так мне сейчас был нужен.

***
От холодного ветра, который дул с севера, меня передергивало. Сейчас я мог укрыться от него. Да, я был у входа в склады.
-Мы пришли.
Спокойно сказал я Элазару, который, я был уверен, следует за мной. Не прогадал. Мой единственный собеседник в странствиях не так часто выбирал курс для нас и перечил мне. То и хорошо. Я мог сам решать, куда отправляться, и в то же время был уверен, что не совсем одинок.
Пробравшись в здание, чтобы ветер не добрался до меня, я втянул носом воздух. Стоило заняться поиском того, что я мог бы поглотить. И что, несомненно, должно было утолить мой голод. Да, человеческие продукты были самой легкой добычей для городских волков, псов и, наконец, для меня. Я бы рад поохотиться конечно, но когда ты хромой особо зайцев в лесу не погоняешь.

Отредактировано Cannibal (2013-03-04 13:06:24)

Начало игры.

Бытие тщетно. Боги повержены, идолы сожжены, язычники торопливо купаются в чистой ключевой воде, смывая с кожи остатки глупой (теперь уже глупой) веры. Камень упал в воду, пошли по воде круги, искривляя пространство. Реальность подернулась дымкой и...
Он проснулся от толчка. Каннибал возился где-то рядом, серый силуэт в неприятной, липкой тьме. Пару мгновений Элазар пребывал в некоторой прострации: созерцал тупо какую-то колючую ветвь, что шевелилась от его дыхания, чуть покачивалась, напоминая про что-то неясное, смутно знакомое, туманное. Опомнился, очнулся резко, вскинул голову, зевнул протяжно, пытаясь подавить тот поток негатива, что неведомым образом организовался где-то там, в сознании. Кажется, сородич говорил что-то, вероятно, умное и полезное, но Элазар, сколько ни пытался, смысла не уловил. Но тем не менее послушно направился за серой фигурой, что в последнее время стала куда ближе и привычней, чем тот же многоуважаемый младший братец. Развал ассасинов оказался не настолько сильным ударом для Элазара, как могли бы подумать окружающие; вероятно, причина крылась в его вере даже не в эту стаю наемников, а в самого бога. Последний, кстати, был недосягаем для лап врагов, поэтому Элазар был относительно спокоен. Его, правда, несколько расстраивал тот факт, что у него ни крова, ни пищи, ни-че-го. Остался у разбитого корыта.
- Иду-у, иду-у. Мы снова в пу-уть, - то ли провыл, то ли проскрипел бурый волк, привычно наклоняя голову к земле. Та не пахла ничем особенным, так что вскоре Элазару надоело; он вновь вскинул голову к небу, черному и тяжелому, а после перевел взгляд на Каннибала, идущего чуть впереди.
Их путь лежал к городу, к тому самому городу, что отпечатался в его сознании как сборище глупых человеколюбивых созданий и их прихвостней. Ужасно, ужасно, что судьба вновь привела его к этим каменным лабиринтам. Но, Каннибал прав: еду поискать было бы не лишним, а этот хромающий ассасин даже курицы не поймает. Задумчиво фыркнув, Элазар продолжил путь.
... Скоро, очень скоро, нет, слишком скоро появилось во мгле здание, а за ним - еще одно. Каннибал остановился, показывая тем самым, что это и есть пункт назначения. Переступив с лапы на лапу, Элазар вновь опустил голову к земле, а после открыл пасть, дабы сказать что-нибудь уныло-высокопарное, но... Не успел. В поле зрения появилась худая фигура; наклонив голову, ассасин внимательно смотрел на эту несуразное (по его мнению) создание.
- Хм, доброй ночи, - негромко пророкотал он, ощущая себя большим и сильным по сравнению с этими двумя.

Отредактировано Элазар (2013-03-08 12:50:37)

Ты ненавидишь меня. Ведь я повторяю твои движения. Ты улыбаешься, и я фальшиво, так мерзко, улыбнусь в ответ. Ты смеешься, и неожиданно услышишь мой смех, он будет отвратителен тебе. Ты протянешь руку ко мне, а я протяну к тебе. Наши руки соприкоснутся и зеркало треснет. Хрупкое стекло посыпется на землю. Ты улыбнешься снова, ты засмеешься снова, ты протянешь ко мне свою руку снова. И тысячи теней повторят твои движение. Снова.
Ты ненавидишь меня. А я лишь твое отражение.
________________________________________________________

Я принюхивался снова и снова. Я улавливал великое множество запахов. Запахов еды. И неожиданно почувствовал что-то еще... Запах волка. Нет. Двоих. Я услышал шум и резко развернулся. Оскалил клыки, готовясь отразить атаку. Наступил на больную лапу. Я проглотил эту боль, но она была невыносима. Когда же она заживет... Глубокая рана затягивается, но так медленно...
А предо мной уж была тощая фигура незнакомой волчицы. На плече ее была рана. Я медленно стал подходить к ней. Прихрамывая, я все равно шел вскинув голову, пусть на трех лапах, пусть не так устрашающе. Но не стоило забывать о другом волке, чей запах почуял я. Я не мог увидеть его. Потому я становился все ближе к рыжей. Сейчас она интересует куда больше. Я услышал Элазара. Он всегда успокаивал своими краткими фразами или непринужденными речами. Наконец остановившись, встав к чужой чуть ли ни нос к носу, я хотел было плюнуть ей несколько слов в лицо, но не тут то было. Подал голос тот, кого я заприметил ранее, и который до этого времени молчал. Мои глаза больше не смотрели в упор на волчицу. Я стоял все так же, но взгляд мой будто пытался увидеть того, кто стоял позади.
-Тишшше, серый...
Как я определил, что он серый? Никак. Догадка. В конце концов, почти во всех волках есть хоть что-то серое. Но... смотря на рыжую или на Элазара кто угодно мог бы сомневаться. Но не я, нет.
-Мы пришли не ища драки... Мы пришли что бы узреть город... Который является человеческим... Чужим... Непригодным для жизни диким... Тут есть только двуногие... И шавки... Шавки... Кровь их сладка на вкус...
Я говорил медленно, с расстановками. Отрешенно, задумчиво. И это ласкало уши собеседников. Очень часто говоря вот так вот можно было скрыть смысл сказанного. Так и сейчас. Далеко не каждый мог обратить внимание на это сравнение, сравнение с шавками всех городских волков. И скрытую угрозу в словах этих.
Ох, сладки речи мои, но горьки, горьки на вкус...

Колючие солнечные лучи разрывали туманную дымку над их головами. Еще одна живая душа обрелась рядом с серым, равнодушным зданием; прозвучали слова, кажется, пустые; Каннибал тоже что-то говорил, говорил отрывисто, словно не в силах совладать с теми словами, что теснились в его глотке. Рыжая волчица привалилась к стене, серый крупный волк замер в некотором отдалении. Элазар вздохнул тяжело, печально, с тоской. Опять разгребать всё это, опять выяснять мотивы и причины действий... Как же всё это утомительно. Гнилью несло от этих разговоров, что были цепями, лишающими свободы действий. Безумия, вот чего здесь не хватает, да-а. Хорошей толики безумия.
Провел языком по губам, сощурился, весь такой поникший и жалкий, с хмурой и тоскливой миной глянул на крупного волка, от коего просто несло людьми и стаей городских. Помнится, когда-то Элазар мог назвать их своими братьями, но сейчас уже не то время, не тот момент. Вспоминать былое кажется слишком жалким и непоследовательным.
Ага.
Он не помнил, что именно говорил Каннибал, ибо в ту секунду весь был в своих мыслях: блуждал по переулочкам извилин, думая о богах, еде и ночи, что отступала неторопливо, с величием, но всё-таки отступала. Солнечные лучи были пиками, на чьи острия уже были нанизаны тела мрака. Воображение настолько живо рисовало эту кровавую картину, что Элазар забеспокоился: разноцветные глаза полыхнули тревожным огнем, заблестели; с пасти протянулась на холодный асфальт нитка слюны. После - вжал голову в плечи, судорожно облизнулся снова, перевел взгляд на серого волка, выбрав его наиболее опасной целью. Крупный, опытный, представляющий угрозу. Очередной вздох, сожалеющий вздох, а после разноцветные глаза вперились в морду светло-серого волка.
- Мы не причиним неприятностей. Как видишь, - кивок на волчицу и Каннибала, - ранены они. Им бы дотащить свои тушки до убежища какого, а там поспят, отдохнут... А я их сон постерегу, - замолк, думая о чем-то совершенно постороннем; привлекла внимание Элазара пролетевшая низко чайка. Мысли тотчас испарились, исчезли, увлекаемые бездумным созерцанием полета белокрылой птицы.

>> Нижний Сумрачный лес

Долгая дорога, и всегда ни о чем. Я не знаю, зачем проходил столько дорог, истирая дражайшие лапы в кровь, чтобы потом часы подряд чистить их от пыли и грязи. Здоровье ни к черту, силенок слишком мало в мелком теле специалиста, исхудавшем после зимы, можно считать тонкие косточки. Однако не позволяли себе припасть к мокрой земле всей узкой грудью, чтобы отдохнуть - гордость, желание быть лучше, чем есть, хотя и понимали всегда собственные слабости, собственную физическую жалость и никчемность. Аки заклятые ненавистники окружения, кем и являлись, старались держаться надменно и высокомерно, что получалось, в общем, но рушилось под собственной актерской игрой, наполненной напыщенными, мутными фразами, резкими движениями, где к земле пригибались, проявляя остатки былой грации и гибкости, озираясь и раня взглядом всех неугодных /да и не было таких/. Ненависть ко всем всплывала время от времени, но была рассеянной, нацеленной на всех и на никого. Хах, мы сами придумали себе смысл существования, и это - подражание придуманным образам, хотя истиной личины это и не скроет, но разве вы не слышали, что если долго носить маску, она прирастет к коже навеки, нет? Я верил в это, и терять было нечего, даже себя терять уже слишком поздно.
Мы есть все и ничего в этой вселенной.
Мы есть все и ничего в этой вселенной.
И этот город принадлежит мне. Пусть и сейчас только, но асфальт греет меня холодом, блаженный холодок электрическим током прошел по лапам и вдоль отчетливо проступающего хребта. Мы шли, мерно размеряя размашистые шаги, и тяжелое наше дыхание нарушало тишину. Раннее утро встречало нас сдержанной улыбкой, холодные пальцы забирались под кожу иглами, приятно, очень. И мы не скрывали, что нам приятна боль, только спросит ли кто-нибудь, о, конечно нет. Чужие жизни не интересны, если только они не касаются твоей какой-нибудь гранью, и это можно было простить и понять, ведь все таковы, и это же причина для ненависти, но только среди таких мы могли ощутить себя героями. Ловцы дух, демоны, ведь лучше ощущать себя демонами, чем просто трупами, это тешит самолюбие и напускную гордость, которой и не было, все, как привычно нам, придумано с целью создать вокруг себя окружение, пусть состоящее напрочь из иллюзий.
Сие - самовнушение, ведь благодаря ему мы можем видеть себя, идти вперед, или же назад - кто куда.
После ухода от Весты мы чувствовали себя подавленно. Своей припадочной жизнерадостной она зацепила памятные струнки, оказывается, они еще не до конца порваны, при желании на них можно еще и играть мелодии прошлого. Мы видели старика, прокладывающего себе дорогу сквозь эти дебри, невольно усмехнулись. Вернулся с невиданных островов, на которые тебя отправила псина после кончины? О, перестань. Заметив меня, старик аккуратно, замедленно опускает свои сумки на снег, старается обнять мои тонкие плечи, словно припоминая меня, нет, конечно, он помнил меня бы, если жив был бы.
- Энью.
Я смотрю прямо ему в глаза, они заплыли от болезней возраста. но еще видящие. Старик улыбается. Стараясь прошипеть что-нибудь в ответ, мы терпим поражение и бежим. Мыльные картины прошлого, нет, я вас давно забыл. И мы уходим судорожным бегом, земля уходит прочь, и мы ненавидели сейчас себя за память; старик стоял позади нас, просил вернуться назад, махая руками, которые мы сами и представили, именно такие, покрытые мертвенной гнилью с проступами костей, и ведь тебя уже давным-давно нет, с тех самых пор, когда я ступил на улицы серого города, который станет пристанищем до определенного времени, очерченного красной чертой поперек. Мы не знали даты, как и не могли ничего знать, мы не были богами, как отели когда-то в детстве, которое мы сами себе написали в надежде обрести прошлое, обрести свое рождение и появление, и не имеет значение слово "надежда" - оно никогда не имело веса в наших сердцах, и ничего не значит, смысла не имеет.
Что такое надежда?
О, забавно. Дохлые рыбы внутри отравляют наш организм, и не спасешь уже, а виной этому все вы, вокруг. Мы не тыкаем пальцами, да и никто не знает о своей вине, как каждый из нас вынашивает внутри свои обиды, отравляя себя, некоторые кричат, выворачивая себя наизнанку. И мы любим вас все равно, беззаветно, и ваши личности не важны нам, и пусть это глупо.
Нам ничего не остается, как отвечать на стандартные вопросы холодным утром, и сейчас приходится вспомнить, что мы давно уже убиты изнутри. Если изнутри все съедено, то есть смысл хранить тело, каким бы оно не было красивым? Если что для выгоды, для призрачных целей, но мы давно потеряли в этом правду. Да, будем спиваться и болеть с каждым разом все тяжелее и дольше, может, умрем от туберкулеза /помнишь острожные предостережения?/, но мир внутри это уже никак не изменит. Учиться относится к жизни как к данности, остраненно никогда не поздно, даже после смерти, и мы будем пропагандировать смертные грехи, ведь это и есть несуществующая идеология жизни, которую мы себе выбрали, чтобы казаться кем-то, хотя и никто на деле, как и вы.
О, бессвязные рассуждения о псевдосуществовании, и лишь о себе, как о центре мироздания. Всеобщий порок.
Мы скользим, плавно плывем вдоль стен родного склада, изгибая тело, чтобы ощутить текстуру камня всей душой. Оставить душу в камне, даже если бы она была - и пусть жила бы вечность, единственное, что хоть чуть имеет право остаться. Только теорема не терпела отступов. И король - король до конца, конец - всего лишь слово, разве не так? Смерть идет неотступно, пусть в этой мясорубке сломается все, ведь таков смысл, пока я его не забыл.
Ненависть - не к ситуации, но единственное, что ощущаю. Ненависть к себе, всепоглощающая любовь и есть ненависть, только полный мудак может делать именно так. Трусливым шагом идем на огонек, заглядывая внутрь себя и отмечая, что те самые деревья еще не погибли, вероятно, еще живы и мы. Вечная любовь, смешно, но и есть наше проклятие как убийцы, и эти парадоксы въелись глубоко.
Притворись, что ты мертв, быстрее.
Этот огонек - блеск их больных глаз. Четверо, друг напротив друга, в единственном месте, которое лишь мне принадлежит. Хорошо; мы подходим к ним, близоруко уставившись на светло-серого волка, узнавая в нем Сизого, старшего стража, тело которого напряглось вплоть до жилки. Мы смеемся за его спиной, бросая беглый взгляд на рыжую волчицу. Конечно, я знаю, кто ты, а ты знаешь, кто я, только имеет ли смысл мне бежать к нагретой тобой стене? Ты убегаешь от всего, мне ли не знать? Прекращая свой больной смех, мы оставляем на морде лишь тень высокомерной усмешки - то, что привычно уже многие года, не подводило, чужая теплая шкура, истинное лицо, исковерканное безучастным смехом, отстраненным взглядом.
Мы заходим сбоку, самих себя пугая резкими движениями и шумным дыханием, прерывающим мертвенную тишину утра, восставшую в момент моего прибытия. Да мы и так слышали историю, глупые бродяги.
- Сизый, - омерзительно протягиваем мы, кидая беглые взгляды на волка, - Тише.
Сейчас смотрим лишь на Венц. Естественно, не будем говорить ее имени, но по нам видно, как глаза застелила пелена узнавания, как цепи сжимают наше горло, чтобы остановить сердцебиение. Рядом с ней мы перестаем быть живыми, пусть должно быть наоборот. Но в этом своя прелесть, за что мы были рядом, внимая ее словам и преследуя тенями. Иногда мания доходила до абсурда, но такова наша натура, и она знает об этом. С горестной улыбкой мы отмечает ранения на ее плече, склонив на бок набитую металлоломом голову. Ночная теплота сковала наши души, и это место, столь значимое, но почему именно сейчас? Привычно открыв пасть, киваю головой, подавая признаки существования. Оу, мы все еще помним и не забудем никогда, и ты это знаешь.
Рядом стояла еще пара волков, один раненый, и да, знакомы мы уже, давно это было, но из памяти не ушло. Имени я его не знал, но мне не нужно это было, имена лишь пустая формальность, никчемный элемент. Третьего не знали мы, но это лишь дело уходящего времени. Оглядев всех косым, пустым от слепоты взглядом, вы вновь оборачиваемся на стоящего рядом совсем Сизого и смотрим сквозь него на склады, улыбаясь себе, прежде всего, сдержанно так, деловито, хотя это слово сюда и не подходит. Он был выше нас довольно прилично, да и старше, но и в свои /сколько лет?/ неизвестные нам года мы были стары.
- О, пусть будут тут, - простодушно, в никуда отзываемся, подавляя отдышку, - Разве ты не видишь? Просто закрой глаза на это, они же больны все.
Уставшая усмешка. Спасибо, что вы тут.
Я так давно ждал именно вас.

Отредактировано Ennui (2013-03-14 13:45:36)

Что-то окутало лапы, дальше - вверх, вверх по телу добралось до горла, сковав его приятными, чуть режущими оковами и предав весь разум гневу.
Я смотрела на высокого волка, ибо тот голубоглазый, что стоял поблизости, желая он того, раздавил бы меня одной лапой. К слову, о лапе. Не сразу мною было подмечено, что тот хромоват на переднюю ногу. Тем не менее, желания расплющить рыжую у того не возникло. Да я бы и не расстраивалась сильно, ибо за сие могу взяться ещё волка два.
Городской волк. Да, я знала этого, поняла, как только он здесь очутился, но полное осознание того, что убогая жизнь моя отчасти зависит от людской блохастой шавки навела на меня уныние. Вспомнился вкус городских волков. Как всегда, очень кстати. Солёный вкус их алой крови. Тогда казалось мне, что и кровь их провоняла людьми. И тело, мозг, их души. Они нарекли как-то странно. Вида, коли память вовсе не отказалась функционировать.
Он не узнал меня. А на глаз он стар весьма, отсюда должен было помнить или хоть слышать. Быть может, видел и не раз, но даже если так - забыл. Оно и к лучшему, ведь будь обратное, он был лишил двух других нужды избавляться от присутствующей лишней морды.
- Мы не причиним неприятностей. Как видишь, ранены они. Им бы дотащить свои тушки до убежища какого, а там поспят, отдохнут... А я их сон постерегу.
В любом ином обстоятельстве, в любом другом месте и любом другом моём физическом здоровье сей тип отнюдь бы не пришёлся мне по вкусу, но наличие у того благих намерений не могло не радовать. Я перевела взгляд на него: немолодой разноглазый волк с рыжей шерстью.
Плечо дёрнуло, по коже устремилась вниз струя. Тонкая, тонкая тёплая струя спустилась по коже и опустилась на бетон, разбавив серо однообразие. Не столько боли люди могут нанести, однако, и если бы не кровь, а то есть скоро возможное её отсутствие в теле, подписалась бы на жизнь с ней.
- Да даже если вы были троицей безобидных белок, я бы все равно не позволил вам остаться здесь.
Промолвил городской. И имени того узнать хотелось не особо, ибо память всё равно отсеет его вместе с прочей лишней информацией.
Я было хотела ответить тому. Но вряд ли бы мне стоило и дальше выжидать особой щедрости с него на вовсе тому незнакомых. Прервал меня голос. До чего-то, до костей и мозга знакомый.
О, как мне знаком ты, серый, что стоял ныне неподалёку. Знаком мне больше, чем хотелось и, тем более, больше, чем было бы разумно. Ты было узнал меня, но, понимая,не подал виду: увы, ты знал меня не меньше.
Я сдержанно кивнула, но что-то даже радо было тебя встретить, что-то отразившееся в прозрачных зеркальных глазах ярким огоньком, коий пропал так же стремительно, как появился.
Хотела было сделать несколько шагов вперёд, но сил не стала тратить попусту - отсюда надо бы и выйти, и живой. Будь лапы все - не будь уже меня на складах.
-Злобный серый волк... Чего ты разошелся? Мы пришли не что бы донимать тебя и подобных тебе... Мы просто хотим... Немного поесть... Раненному волку мало что поймать... А вы в малине... Так позволь...
Неужто думал тот хромой, что слова его возымеют эффект должный? О, да ладно. Нет в памяти моей и городских хорошего понятия. Пожалуй, есть тому исключение, но исключение это только что уже промолвило свои слова, хоть те и прошли мимо.

новое начало
----трактиры как бэ
     Как и всегда во время тяжелого рабочего дня приходиться покидать свой трактир, чтобы выкинуть мусор. Поэтому этот молодой человек, взяв два огромных ведра с помоями отправился сюда к складам. Шел он уверенно и насвистывал какую-то мелодию, если бы кто-то разбирался в музыке, то не узнал бы её. Это была мелодия собственного сочинения. Витая в облаках Йен не спеша и достаточно бесшумно дошел до места своего назначение. И каков был его шок, когда тут в куче мусора он заметил волков. Четверых, огромных, как ему казалось, безумно свирепых хищников. Так как мужчина был из гильдии охотников он не растерялся. Он кинул ведром(целясь прямо в голову)  самому страшному, как ему показалось, главному, хищнику на этой помойке. (в Канна) Второе ведро полетело в рыжего волка, который был изуродован, по меркам Йена, шрамами.(в Венц) Он не стал смотреть попал он или нет и достал из специального кармана на фартуке, он ведь трактирщик, острых и большой кухонный нож. Его сначала то ли от страха, то ли еще от чего-то ему хотелось запустить в низкого и чахлого серого волка.(в Энью) Но страх остаться без оружия перед хищниками, все же заставил передумать. Голубоглазый сделал три маленьких шага назад и встал в боевую позицию, готовясь отразить атаки хищников. Хотя в душе он уже начал молиться всем Богам которых знал, чтобы они спасли его. Больше всего он следил за тем волков в которого кинул ведро первым.

Это мир ломаных линз, где мы становимся иными.
Воздух тут давно провонял мусором и гниением, ржавчина пылью висела на ветру, но обнаружили мы это только сейчас, покачиваясь, переваливаясь с одной стороны на другую, давая отдохнуть лапам. Сизый медлил, но мы уже не смотрели на него. Его мнение так же неважно, как любое слово старика, который вернулся миражем наяву. Небо вдалеке разливалось красками, дурно пахнущей акварелью, запах меда и протухшей рыбы; капли стекали вниз, к горизонту, оставляя кровавые следы за собой, которые небо впитывало, жаждущие небеса. Мы смотрим ввысь, задрав на мгновения голову, открыв пасть - при таком положении становится тяжело дышать. Если особо не вглядываться, можно увидеть, как голодные небесные рыбы пожирают звезды, но это не так, лишь оставшиеся звезды. Но придет время, и они утонут в этом молоке, когда день сменяет любимую нами ночь. Птицы из пяти звуков криками раздражают и заставляют им вторить - чайки режут крыльями облака. Ненавижу чаек, ведь целое море может им принадлежать. Для нас же существуют вечные оправдания, почему оно еще не наше. Мы не летаем / мы не птицы / это абсурдно / что ты несешь, мудак. Любое оправдание для любой своей слабости - этот мир так прекрасен, когда можно подобрать любые слова, чтобы укрыться за ними, как за щитом, от кислотного дождя любителей анонимной критики на краю сознания.
Я смотрю на небо, которое кричит мне : «убирайся!»
Мы смеемся, делая вид, что это лишь доброжелательная дружественная шутка, знаете, так многие говорят тем, с чем давно знакомы. Мы смеемся и воображаем, что этот мир придумали мы сами, забывая, что сами лишь нелепое его порождение. Брось, об этом нельзя забывать, и эти мысли приятны и этим раздражают. Не нужно себе такого позволять, поэтому мы остаемся сидеть, открыв, раззявив пасть, оглядывая тех, вокруг. Лишь бы слюна не потекла, как это бывает у новорожденных щенков, жалких последователей своих родителей.
Я смотрю на того, кого знал давно, когда-то - не вспомнить. Наверное, не нужно этого делать, то есть вспоминать. Его остекленевшие глаза уперлись в мое тельце, оставляя выдуманные нами шрамы, чтобы поставить себя еще более слабыми, чем есть - привычный образ многих лет, ведь мы всегда так делали, постепенно слабея, соответствуя нужному амплуа. Маска срослась с кожей, так часто бывает у неумелых актеров. Его взгляд навевал мысли о неизбежном конце. Сейчас больше всего этот кусок прошлого напоминал мне труп, нежели живое существо, и втайне я навсегда похоронил его среди своих надгробий, у себя внутри, оставляя сухие ветви как должное, как признак того, что я еще помнил. Сухие ветви - мои любимые цветы, чтобы вы знали. Его мех кажется жестким издали, когда вглядываешься, наделенный зрением ни к черту. Его клыки видны из-под губ и покрыты ржавой желтизной, а, может, мне лишь кажется от медного первого света. От него разит кровью и опустошением,  и мы идет кругом, как и все эти склады, пропадающие в туманном рассвете, который похож на желе, которое часто поглощал старик в свое дряблое от старости брюхо - вроде как желатин, слышать от него же, когда он говорил мне о своем питании, не замечая, что я сплю на холодном полу.
Легкими движениями я иду по кругу, временами останавливаясь, замирая, слушая стук сердца через вены в висках. Его взгляд обвил меня, мы ощущаем его мех в своем рту, а он лишь смотрит, сменяя видимую беззаботность на поглощающую пустоту. Его худое тело сносит ветер, или меня трясет; глаза стальные, как кусочки металла, начищенные наждаком. Его грудная клетка поднимается с каждым вдохом, и падает, падает, чтобы вновь подняться в жизненном цикле.
Не дышать, чтобы выразить протест - глупо, но об этом я думал, когда был рахитичным малым сопляком.
Ну, пусть так, это дело обречено лежать в архивах.
Чей-то размазанный голос отвлек нас. Обернувшись назад, через плечо, мы наткнулись на бурого волка, конечно же, крупнее, чем мы. Жадно поймали его взгляд, уловив что-то жизненно необходимое, чтобы после ответить скованной, но в полной мере взаимной улыбкой. 
Я полагаюсь на ваше благоразумие, говорил он, смотря на меня и Сизого, бросая по сторонам короткие взгляды. Ничего не осталось, как кивнуть, отметив про себя несоответствие взглядов и тел. Мы должны быть не теми, кем рождены, и наши тела ничего не стоят. Вдыхая грязный воздух, мы сжимаем глаза, улыбаясь. Вслушиваясь в голос бурого, представляем его другим. Пусть будет белоснежный, с короткой шерстью, жесткой, стоящей дыбом, аки щетина. Пусть будет обладателем вечно слезящихся красных глаз. И мы бы хотели смотреть, не поднимая головы, поэтому урезаем его рост, не давая знать никому. Никому не нужно знать. Они не хотят знать, пока это не касается лично их, а это история лишь одного чужого, который позволил мне заморозить его взгляд навечно.
А я - симулянт, отражатель, зеркало, маска - называйте как хотите.
- Вернусь, - выдыхает он, и я провожаю его, наблюдаю, как он тонет в тумане. Наши фантазии о бесконечной жизни.
Его мех пахнет морозом. От его уходящих шагов остается шлейф горных тропинок, которые не истерли своими ужасными следами грязные представители рода людского. Только когда фигура пропадает из виду, начинаем жалеть об этом, выдыхая в туман и усмехаясь собственной сентиментальности.
Резко хохотнув, мы оборачиваемся к зрителям, восседающим чуть поодаль. Они наблюдают, ловят движения, может, хотят увидеть смысл во всем этом. Нам не нужно аплодисментов, ведь мы любим их и так. Единственное, чему нас научила мать - всепоглощающей любви ко всему, даже морально слепому, и я до сих пор не знаю, проклятие это или дар /скажи, первое, и будешь прав/.
- Что же? - жалостливо отзываемся мы, кивая на хромоту Овенцим. Она знает, что это лишь представление, но вопрос в любом случае есть, несмотря на внешний дым. Ее глаза искрятся, а мех на плече смят, слипся в толстые волоски из тысячи тонких. Мы ощущаем боль в мышцах, ровно на том месте, где находится ее рана, и усмехаемся внутрь себя - лишний повод похвалить его за мое самовнушение.
Но нет, выворачивающий запах позади, и, конечно, это человек. В ведрах, которые он сжимает, тлеет вонью мусор, что-то такое. Он беззаботно свистит, чтобы в следующий миг шарахнуться, увидев серые шкуры. О, как же... неосторожно. Непродуманно. Что заставляет быть таким беспечным? Мы смотрим в его заплывшие от страха глаза и смеемся, не ожидая, что этот молокосос решит кинуть в нас свои дырявые ведра. Безусловно, это забавляет, ведь один против трех челюстей - довольно интересно, только, жаль, не ему сейчас. Внимательно смотрю на него, и он достает нож, одержимый своим испугом. Многие так ошибаются, стараясь принять бой, ведь бежать правильнее.
Небо продолжает кричать «убирайся!», чайки орут, внимая аромату протухшей жратвы и прочего мусора.
Ведра летят в моих преданных зрителей, и я ничем не могу им помочь. Жилы в лапах натянуты, чтобы отпрыгнуть; смотрю ему в его без капли ума глаза, конечно, сейчас он действует слишком спонтанно, на адреналине, выбрасываемом в кровь. Глаза его краснеют, лопаются капилляры. Лезвие ножа смотрит на нас, звенит в нерешительности.
О, твои боги вряд ли спасут тебя, ведь их не существует.
Он убирает свой нож, передумав убивать меня, видимо. Ладно, плюс еще одна твоя странная ошибка, жирно очерченный минус на твоей убитой плоти. Я внизу, ты наверху, но это не есть расклад. Растянутыми прыжками перемещаюсь вперед, пачкая свои дражайшие лапы в грязи и талом снеге. И вот, и я сбоку от него. Не хочу нападать первым, я - жертва стадного рефлекса. Воплощение масс, более экстравагантное. Меньше всего я хочу умереть от рук парня, от которого пахнет спиртным, просто разит. Даже не удивлюсь, что он окажется пьяным, мда. Хотя, так намного проще, ведь его сознание уплывает в никуда, если судить по бессмысленным взорам.

Отредактировано Ennui (2013-03-19 17:59:19)

Тьма порождает мерзких созданий, а свет их убивает. Благородства нет, а мир умирает в грязи. Засветит солнце, прольется свет. Молитва. Молитва множеству богов, мольба о том, что бы день был вечность, а ночь не наступала никогда. Но высшие создания не услышат. Ведь высших созданий нет вовсе. И снова уйдет солнце за горизонт. И снова мрак. И снова порождения дьявола выходят на свободу. Богов нет, так почему чертов Дьявол существует?
_______________________________________________________________

Я вздрогнул и очнулся ото сна. В мои глаза смотрел Элазар своим искусственным взглядом. Вернется... Я чувствовал опасность. Отпускать его одного нельзя было. Хотел было повернуться и крикнуть ему. Почему-то я разозлился. Погоди, ублюдок! Не смей уходить! Слышишь! Не смей уходить!... Я кричал ему вслед, но он не оборачивался. Должно быть потому, что я не кричал вовсе. Я обжегся и продолжал смотреть ему вслед. Мы бывает расходимся, но в этот раз... Предчувствие... Волк-исполин выскочил из моей головы и зарычал. Я оскалился на него. Он звал меня. Он приказывал пойти за тем немногим, что осталось в моей жизни. За тем, кем я дорожил. Я одернул себя. Я услышал, как серый уходит. Это хорошо. Меня порядком достала его рожа. Раз, и я кидаюсь вперед. Разгоняюсь, хватаю Элазара и останавливаю его. Два, и я стою прикованный к своему месту. Три, и я проклинаю мир.
Человек. Я замечаю его сразу и отлетаю на приличное расстояние. Оскал не сходит с лица, но я не обращаю внимание. Должно быть, это и испугало его. В меня летит ведро. Время останавливается. Я медленно опускаюсь. Коснулся животом пола, кажется. По крайней мере, меня обожгло холодом. Но это мало что значит. И снова запускаются гигантские часы, и ведро пролетает над моей головой. Рыжей повезло меньше. Ей ведро оделось на голову. Теперь я не мог бежать за товарищем. Я должен был остаться здесь и оторвать башку настолько противному созданию. Многие из моих знакомых умели наводить морок, я же таких презирал. Любая попытка стать похожим на человека была для меня противна. Абсурд. Потому я терпеть не мог городских. Люди нещадно отстреливают нас, а мы должно ползать перед ними на пузе? Нет, мы должны истреблять их, разрывать кожу зубами и смотреть, как те захлебываются собственной кровью.
Я замечаю в руках у двуногого нож. Мелкий подскакивает к нему, но не выпускает оружие из виду. Я готов защитить рыжую, если этот идиот решит напасть на нее, пока та в некотором замешательстве. Наверное, неплохо в ушах звенит. Я не смотрю за оружием. Я смотрю в человеческие глаза. Неосмотрительно? Верно. Но пусть только попробует пырнуть меня своим ножом. Тем более я возлагал надежду на мелкого, который возможно мог бы успеть схватить того за руку, если бы он замахнулся. Если такое случится, я не упущу моменту и брошусь на человека. Попробую прокусить ему глотку. Однако, к большому сожалению моему, городской святоша вряд ли что сделает.
Глаза как будто стеклянные, неживые. Пустым взглядом я ловлю взгляд его. Он испуган.
-Ты сам это затеял, отродье... Либо нападай сам, либо нападу я...
Шипел я. И вторили мне множество голосов. За моей спиной была армия, непобедимая армия, которая готова была растерзать человека, как только я дам знак.