Огромный порт Понт Ваниса, был, пожалуй, самым большим портом на севере, что неудивительно для отдаленного Ковира, жемчужины севера, жившей морской торговлей. Но, в отличие от остального города, здесь царил хаос, гнетущей атмосферой вгонявший в отчаяние любого. Дома, выстроенные в большинстве своем из рассохшегося дерева, прижимались друг к другу так плотно, что трудно было различить, где заканчивалось одно строение, и начиналось другое. Если случался пожар, подчас выгорали целые улицы, которые затем возводились заново на своих же скелетах, чтобы однажды повторить ровно ту же участь. В воздухе стоял не свежий запах соленой воды, приносимый бризом, но душный смрад городских каналов, сшибавший с ног богатым букетом ароматов – реки Понт Ваниса текли в порт через весь город, наполняясь всевозможными отходами. В самом порту велось нехитрое производство: дымили коптильни, выделывали кожу, полоскали шерсть, красили сукно, из мутной воды даже варили дешевое пиво и самогон, пользовавшиеся спросом, потому как питие во все времена являлось самым доступным способом уйти от реальности. За день на улицах скапливались приличные кучи мусора из помоев, крови больной скотины, забиваемой мясником, тухлой рыбы, что не успели продать на местной площади, и в этом «благоухавшем» раздолье резвились жирные крысы, едва ли боявшиеся людей. Местами наглых грызунов было так много, что казалось, будто в один прекрасный день они, окончательно потеряв страх, пожрут местных. Тут же располагался большой верфь, работа в нем кипела, стук молотков, визг пил и рубанков не смолкали от рассвета до заката. Внушительный причал не ведал отдыха, как не знает его висельник в ночь перед казнью. Порт не затихал ни на минуту, здесь всегда что-то происходило, даже по ночам в этом прогнившем живом мертвеце копошились черви. Пьяные матросы горланили песни и резались в кости, бесчисленные нищие жалобно просили милостыню, проститутки стонали в дешевых борделях и подворотнях, в темных закоулках кого-то грабили. Портовые законы мало походили на те правила, что насаждала стража в других кварталах. Рано или поздно сюда попадали все слабые, но выживал в итоге сильнейший, и доблестные охранники правопорядка на многое закрывали глаза, либо вовсе предпочитали не казать носу, давая свободно разгуливать преступности. Кому в здравом уме захочется перейти дорогу бандитам, чтобы те вырезали ночью всю твою семью, а дом сожгли? Уголовники делили территорию, и, держа беспомощных горожан в страхе, наживались всеми возможными способами, отбирая последние гроши. Бедность поражала воображение, потому что деньги в руках местной дешевой рабочей силы не оседали, их считали в купеческом квартале, где обосновались сытые дворяне, паразитировавшие на всем этом безобразии. Тем временем, настоящая ковирская жизнь без прикрас, своей тщетностью походившая на загробную, кипела не в дорогих поместьях, о которых грезили наивные чужестранцы, прибывавшие издалека в поисках лучшей доли, а здесь, в тесноте, грязи, смраде и беззаконии. Добро пожаловать домой, Реданец!
Только дома у него не было. Одним из убежищ ему служил чердак "Золотой лисы" - трехэтажного портового борделя. Верзила, стоявший на входе за звонкую монету и теплую дырку, сперва не признал в косматом оборванце в лохмотьях матерого вора, не сразу пустил внутрь. Девки и клиентура от него шарахались, как от прокаженного, бросая вслед презренные взгляды. Маман не захотела говорить, и тогда Реданцу пришлось напомнить даме, что за ней должок, а долг это для уголовника святое, иначе ночью нежданный гость спалит всю эту богадельню. То, что он был вором, никак не мешало ему угрожать и калечить людей по существу. И угроза сработала, теперь у бездомного Конрада было место для ночлега, он, пройдя в конец коридора верхнего этажа, поднимался на чердак по знакомым крутым ступенькам, упиравшимся в люк. Приятной новостью стало то, что на пыльном, окутанном по углам паутиной чердаке жить будет не он один. В лучах искрившегося пылью солнечного света, пробивавшегося через открытое окно, грелась кошка, черная как ночь любительница погулять по крышам. Значит, мыши вора не побеспокоят.
Что можно было сказать о его жилье? Простой чердак, как и любой другой. Две толстые деревянные распорки, поддерживающие косые своды крыши, два окна в стенах друг напротив друга, одно смотрит на причал и море, другое - в город. Одна из распорок, что высилась (насколько это слово вообще применимо к чердаку) возле нескольких пустых ящиков, аккуратно сложенных друг на друга, была испещрена следами ножа и вмятинами - Реданец тренировался кулаками и сталью. На другой распорке, что ближе к незагроможденному жилому углу, висел умывальник с небольшим осколком мутного зеркала. Вся нехитрая мебель у окна, смотревшего на город, ограничивалась крепкой кроватью, массивной тумбой, грубым стулом и маленькой полкой с запылившимися книгами - последним напоминанием о давней жизни дворянина.
- Здравствуй, мама, вот он я, явился, - окидывая взглядом знакомое место, не особенно радостно подвел промежуточные итоги вор, - Малость только, сука, запылился.
Кошка на его слова отреагировала, навострив уши и оторвав от пола мордочку, но затем, так и не узнав для себя ничего интересного, вернулась к своим кошачьим делам, по-хозяйски позволяя Реданцу заниматься своими. Первым делом мужчина, открыв для проветривания сквозняком оба окна, взглянул на себя в зеркало и безмолвно ужаснулся. Он не видел собственного отражения два года, и с лихвой не гляделся бы в него еще столько же. То был не человек - дикое животное. Неудивительно, что все его шугались. Приводить себя в порядок Реданец принялся, отыскав под кроватью свой сундук с вещами. Там нашлись ножницы и острый нож, какой он не упустил шанса резко метнуть в дальнюю распорку, по совместительству служившую мишенью. Нож воткнулся под нужным углом, но немного не там, где хотелось. Ерунда, главное, что руки помнят. Затем вор состриг лишние патлы и косматую бороду, почти что начисто соскоблил щетину острием ножа. Так-то лучше, даже поблекшие оспины, не контрастируя с густой темной растительностью, уже не столь бросались в глаза. Покончив с бритьем, Реданец хорошенько вымылся, набрав пару тазов горячей воды, и сжег во дворе свои лохмотья, переодевшись в то, что нашлось в сундуке. Его черная кожаная одежда с капюшоном и укреплениями из вываренной кожи, под стать вору, промышлявшему в ночи. Подпоясанный ремнем с коротким мечом и добротным ножом, повязав темный платок на шее, он выглядел внушительно и даже грозно, как и подобает знатоку своего дела. Реданец вернулся.
И с наступлением темноты это следовало отметить. В сундуке отыскалась давняя заначка в виде бутылки недорогого, но крепкого красного вина, какое вор неторопливо цедил до самой полуночи, наглаживая мурчавшую на коленях кошку, вглядываясь в огни ночного города, вдыхая его запахи, слушая его знакомую тихую мелодию. Это была музыка свободы, и в одиночестве вор пил за то, чтобы более она не смолкала.
Наконец, в полночь раздался стук в увесистый люк в полу чердака. Когда вор его открыл, внизу на ступеньках стояла Вигдис. Вывод напрашивался сам собой: если нашла, значит, искала и потому была настроена серьезно.
- Ну, проходи, милсдарыня. Как говорится, добро пожаловать, а на добро не жалуйся - не княжеские тут палаты, сама видишь. - Скромно пригласил Конрад гостью, закрывая за ней люк, пузатой бутылкой указывая на единственный на чердаке стул, а сам вернулся на свое место на подоконнике, прогоняя дремавшую кошку, - Присаживайся, рассказывай, стоя о делах не говорят. Выпьешь со мной? Только стаканов у меня и не водится... Как тебе наш замечательный порт, правда, похож на жемчужину севера?