-Люди порой невероятно глупы.
Волчица срау же обратилась в слух: всё, что ни говорил этот мудрый серый волк, было интересным. Будь это сказка или просто ненароком оброненное слово - рыжая научилась находить смысл в любом слове Энью. Всё-таки слушать гораздо приятнее, чем говорить. Впрочем, ни Эмир, ни Энью, ни кто-либо другой из стаи ещё не слышал, чтобы Ми разговаривала. Некоторые даже поговаривали, что она немая от природы. Но конечно это всё выдумки. Просто Миу итак была неразговорчивая, ещё когда жила с мамой и братом с сестрой, а после долгих скитаний по Землям в одиночестве и вовсе ушла внутрь себя и практически разучилась общаться с родичами. Иногда, в полнолуние, можно услышать её слабое мяукающее завывание на окраине леса, но оно быстро прекращается.
Тем не менее, это не мешало Ми спокойно контактировать с другими членами стаи, с которыми она, честно говоря, благополучно не общалась. Единственные, к кому она была всецело привязана были: Солнечный и Авали, ибо именно они разрешили ей остаться в Городе, приютили, вылечили и обучили (хотя могли спокойно этого не делать), Энью, великий, прекрасный Энью, который спас ей жизнь и вытащил из жуткого стального леса, и.. В общем-то, здесь список и заканчивается, потому что других волков маленькая волчица всё ещё побаивалась.
Тем временем Дитрих продолжил, длинно растягивая слова:
-Как на счет того, чтобы найти этого выродка? Неплохая возможность убедить город в наших ми-ирных наме-ерениях.
Найти? Рыжая удивилась. Разве они что-то потеряли здесь?
Тут до её мягких подвижных ушек донёсся тихий, еле слышный чмокающий звук и странный запах. Такой запах она как-то раз почуяла в Городе, но не обратила тогда на него внимания. А сейчас от этого запаха стало на душе как-то тревожно и очень беспокойно.
Миу засуетилась и засеменила к Энью, как бы ища у того защиты. Она подпрыгнула и чуть лизнула его в щёку, скорее для своей же храбрости. К Эмиру подойти маленькая волчица так и не решилась: всё-таки Солнечный - божество, нельзя просто так лезть к нему с пустяками. Звук отдавался в ушах стенающим воем: так пищат волчата, оставшиеся без мамы. Интонацию Ми очень хорошо понимала, ведь и ей совсем недавно пришлось испытать нечто подобное.
Запах и всхлип так её взволновали и заинтересовали, что Миюва не могла усидеть на месте. Она даже чуть куснула своими мелкими зубками предплечье Дитриха, как бы приглашая пойти быстрее. Кончик её тонкого хвоста то и дело подёргивался.

Отредактировано Miumiuwa (2013-10-28 20:02:59)

офф; простите за задержку. себя чувствую, но плохо.

Жизнь коротка, смерть бесконечна.
Рыжая волчица едва дернулась, однако движение застать ее мы не успели - пропустили мимо пусть и полуслепого, но цепкого внимания. На каменной щеке - тепло. Обернемся резко, с непонятным придыханием - в зрачки ударит огненным, но теплым, отчего-то родным, приятным, как кухонный запах под подоконником, под которым и погибло юное, вернувшись в застарелое, уродливое, рассеянное.
Через чуть приоткрытые губы вдохнем воздух, расправим стянутые легкие, расправим ребра - ожили, ожили. Вновь.
Языки пламени неуклонно движутся к нам, глаза закрываются, сжимаются веки.
В очередной вымышленный мирок. Один, почти один.
Легкий укус в предплечье. Едва шевельнем плечом, отмечая приятное чувство работы костей/жил/мышц, пока еще справляющихся, перекатывание лопатки.
Миу словно состояла из одного большого се-ердца, бьющегося нервно, не в такт, но до боли очаровательно - именно до боли. Сердцечко под тонким слоем льда, ибо говорила мало, но не прекрасно ли?
Из-под бока взгляд Эмира полоснул по скулам. С легким, внутренним дребезжанием мы выплыли, отступили немного назад, дабы лицезреть. Его слова вы приняли, оставили на потом, дабы разобрать с фантастичной дотошностью, маниакальностью, и от этого наш лик был очаровательно пуст, пока темно-зеленое его освещало. Неосознанная, неточная улыбка ползла, рвала щеки, таяла медленно; причиной ее возникновения больше была маленькая волчица сбоку, которую научились ощущать издалека.
Выслушав про ребенка, мы равнодушно вкусили воздух, переварили его гиблый, мерзкий привкус. Детский запах был нам неприятен. Однако сами предложили, да и от тоски готовы были идти куда угодно - не дорожить же таким худосочным телом?
Вам не говорили, что наши боги давно мертвы?
За нами светится мягким светом наши дороги, наши идеалы, наши цели. Наш экран потух.
Осколки носили с собой, переставляли. Странная приязнь к разбитому стеклу, оплавленному; смотришь - жизни, кто-то пляшет там, внутри.
Улыбка с морды сползла, оставив неуместную безмятежность, жутко пасть с краю зияет желтым.
Все поняли?
Кивок головы. Уши к голове прижав, совершим привычную манипуляцию, вовлекая свое нутро в чужое, пусть и не более красивое, тело - хотя, конечно, оно сохранилось лучше нашего. Человек, который возникал дымным образом с нашего на то разрешения, кисло, зябко поморщился, провел рукой по спине рыжего божка - хотя это лишь наша худая лапа мягко легла ей чуть ниже плеч.
Пародия на сочувствие, карикатура на величие.
Морок дрожал, обрел уверенность минутами позже. Шаг, еще шаг - держись.
Обернувшись на Эмира и перебрав его слова вновь, заново, вопреки, тихим шагом поплелись вперед, слепо опираясь на указания.
Вероятно, с потерей зрения видишь лучше, моральное мировоззрение меняешь.

Отредактировано Ennui (2013-11-03 22:27:28)

- Конечно же мы найдём детёныша. Чёрт знает, что с ним может в лесу приключиться.
"Детёныша…"
Рыжая чуть приостановилась. "Детёныш" - такое слово сказал Солнечный. В то время как Энью сказал "выродок"..
Стало быть, их двое? Или это просто слова, означающие одно и то же?
Скрывать нечего, Миу нетерпелось побыстрее посмотреть на этого диковинного зверя (или зверей, если их много). Поэтому, когда ко всему прочему в воздухе послышался громкий всхлип и приглушённое карканье, она чуть ли не кинулась на поводу у ветра, несущего аромат ребёнка. Но вдруг ярко заискрившийся Эмир мягко осадил её:
- Итак, слушайте. Нам во что бы то ни стало нужно защитить человечьего детёныша. А главное – не напугать его, я думаю, он уже и без нас натерпелся. Энью, нам с тобой придётся накинуть морок, - Тут Предводитель еда заметно вздохнул, словно сожалея о чём-то. – Миу, я знаю, ты ещё не освоила эту способность до конца, но я не думаю, что ты сможешь напугать ребёнка. Будь с ним  осторожна.

Последние слова, однако, не только не испугали рыжую, но даже, наоборот, обрадовали. Ей нравилась эта игра в двуногих существ, и она никогда не упускала случая "попревращаться". К тому же, Богине Авали это нравилось, потому что во время тренировок с Ми она всегда тихо посмеивалась. А тут сам Божественный Солнечный сказал! Не то чтобы Ми любила кого-то больше из главных, просто авторитет к волку был чуточку больше. Нечего скрывать, Миюве нравилось, что цвет её шкурки хоть немного походил на лоснящуюся огненную шубку Эмира. Поэтому она с двойным усердием принялась за дело, дабы побыстрее выполнить приказание.
В этот же момент чьё-то осторожное прикосновение заставило её повернуть голову. Это был тот самый двуногий, который спас тогда её из клети, а потом превратился в родного и хорошего Дитриха. Миу задрожала. Снова, снова безумные глаза псины встали у неё перед глазами и перенесли в тот страшный день: полуразложившееся тело, запах крови, оглушительный гром среди ясного неба и горячая, обжигающая каменная дорога… Волчица в ужасе свернулась в маленький беззащитный клубок, но тепло Энью вернуло её в реальность. Как она была ему благодарна! Энью, прекрасный Энью, он всегда приходит на помощь ей, маленькой Миу.
Всё это лишь сон, кошмар, страшный медведь, который приходит ночью к логову, и больше ничего. Она открыла глаза и посмотрела на лапы. Теперь это не лапы, а безволосые руки с пятью смешными отростками и голубоватыми змейками на запястьях. И вот кошмар забыт и Миу снова счастлива и бежит навстречу, иногда оглядываясь на спутников.
С каждым скачком вперёд запах всё усиливался. Теперь уже не нужно было ловить потоки ветра - потерянный зверь был совсем рядом. Миюва подбежала к какому-то колючему кусту и затаилась, осторожно выглядывая из-за него: что-то там ждёт их, впереди?

Прекрасно. Под лапами скользит. Неприятный запах застыл вязким клубком во рту, на нёбе, между зубов. Глаза привычно опухшие, плачущие. Зрачки почти неподвижны. Морок окутывает, аки вязкий туман - такая пародия, карикатура. Он растворяется во мне. Чувствуется движения тощих, долгих рук, хлипких пальцев. Все управляется нами самими, и это тешит какое-то неуместное самолюбие. Безжизненное тело. Скользкое, невзрачное. Ты видел его на улицах. Он так похож, так похож на тебя самого-о-о; жирная копировальная бумага вырисовывала его тонкие контуры с жадностью, линии вышли кривыми, нервными, трепетными. Типичный затворник, коим ты сам и являлся, не так ли, старина? Ты его видел. Он чувствовал твои прикосновения. Он из тех, что сами себя закрыли для мира. Он тот, кто питается материальными ценностями. Глубоко где-то несчастный, но не понимающий этого. Хороший, славный. Он умел быть верным, но променял свою верность на то, что называют "стабильностью" и "уверенностью в завтрашнем дне". У него все есть. Его щуплая фигура стояла на пороге дома, в котором жил старик. Подошли к нему, едва коснулись. И он растворялся во тьме дверного проема, растворялся, как сейчас его лицо в твоем уродливом лике. Ты его запомнил до мелочей, что позволяло вновь и вновь воссоздавать поверх себя, и это чувство, когда ты - кто-то, кроме себя, дурманит, как-то странно, отрешенно.
Руки. Большие и маленькие. Не бойся. Мы не боялись. Каждая наша часть не боялась.
Снаружи мы все герои. Герои, воспитанные в страхе. Герои, о которых не говорят.
Городские-городские. Мы смотрели лениво по бокам, по сторонам, равномерно и расчетливо, даже скупо размеряя шаги. Миу. Теплая, мягкая, своя, чужая, славная, сказочная, безумная. Девочка со спичками. Великолепная. Мы правда ее любили, по своему, искаженно. На правах отеческих, но неправильно однажды понятных. На чувствах, однажды неправильно преподнесенных окружением.
Собаки не умеют плакать. Собаки не умеют любить. А верность - ее никто не оценит.
Эмир золотистым отливом остался на оливковом фоне леса. Размышления о людях застыли камнем, никак не проваливались в желудке и неудобно висели в гортани. Почти сказанные, почти лишенные почвы для дум. Глаза устремлены вдаль. Хвост лижет брюхо. Тонкий, крысиный. Они восстают, прогрызают дыры в твоем сердечке. Все выливается через эти дыры щедро на полотно. Художник без красок. Монохромные миры. Мы дернем не в такт вяло головой, губы приоткрыты привычно, навязчивый шум на заднем плане будит раздражение. Плач слышен. Всхлипы. Людские рыдания, оо. Смута, хаос, страдания; глаза томно прикрываются, на человеческом поверх наспех рисованном лице (наспех, ибо тут не оно - центр композиции) - почти святая улыбка.
Шумно дыхание рыжего. Выворачивает. Всякое напоминание телесной жизни жутко бесило.
Где-то вдали показалось, что на картине из дырявых органов краска темная вылилась в силуэт. Маленький, сжатый. Человек поежился. Его руки скользнули по нашей холке и ниже, по плечам. Звуки заставляют уши ходить ходуном. Большой мир, а как жалок! Больной рассудок сморщился в истеричном смехе, снаружи лишь неспешная кривая улыбка. Пройдя несколько добрых метров вперед, мы уставились на лопатки рыжего, что шел уже впереди, а не сбоку - тот паршивый интеллигент заметно поотстал. Миу рядом - дырявые артерии со скрипом горят.
Дети, дети, дети - у них еще не все потеряно в их-то умах, но ты уже раскинул карты, старая гадалка.
Остановлюсь на секунду, ринусь, сверяя шаг с ритмом первых - человек проваливается в грязь.
И снова, и снова.

Отредактировано Ennui (2013-11-17 22:03:20)

Глазам Ми предстало потрясающее зрелище: на краю усыпанной блестящими от капелек росы листьями поляне когда-то стояло высокое и могучее дерево.
Оно росло и росло, пока не обогнало всех своих товарищей по соседству. Но всему приходит конец, и стройный гигант иссохся, обнажил свои прекрасные корни. Так ещё долго стоял он, старый и никому не нужный, пока сильный ветер не сломил его почти на корню. Жизнь дерева была прекращена, но сухое тело его осталось, преображая ландшафт до неузнаваемости. И ещё долго будет находиться оно в такой причудливой позе, до тех пор, пока дожди и ветер не источат его.. Или же до тех пор, пока человек не осмелится войти в лес, в этот священный храм, в который он пока не может попасть.
Но волчица не думала ни о жизни старого дерева, ни о том, что произойдёт с ним в далёком будущем. Это и не должно было интересовать её - те, у кого есть ноги и голос, не роднятся с молчаливыми лесными стражами.
Кое-что взволновало её гораздо больше, когда Миюва заметила маленький трепещущий комочек, прижавшийся к сломленному стволу.
Он был весь в ямочках, мягкий и наверное, очень тёплый. Свернувшийся клубочком, он очень сильно напоминал обычного волчьего щенка, разве что только безволосого. Миу повела носом: уж кого кого, а такого беззащитного существа даже она не испугается! Правда, когда мальчик дёрнул плечом, беззвучно сотрясаясь всем тельцем от душивших его безудержных рыданий, рыжая сразу же спряталась за спины своих провожатых. Однако вскоре она осмелела и даже шагнула вперёд, выбираясь из спасительной тени леса. Подойти первой она всё же не решалась. Это была её первая настоящая вылазка на встречу с самым настоящим человеком, который построил тот холодный и жутковатый лес, в котором они, городские, сейчас проживают.
Интерес к этому несчастному, позабытому всеми и чрезвычайно грязному детёнышу был очень силён. Может быть, этот "че-ло-век" болен,ведь не будет же здоровый детёныш так пищать и дрожать? А может быть он голоден, пытался охотиться за мышами и испачкался и поранился? Ми беззвучно повернулась к мудрым провожатым, глядя на Эмира и Энью вопрошающими глазами, но они знали лишь чуть больше, чем она, поэтому вряд ли могли всё объяснить.

- Настало время смелых мыслей.
Смелых поступков, смелых идей.

Мы не прекращали терзать спину Эмира до того момента, как не вышли на поляну, которая, видимо, и оказалась концом этого пути. Мы пожали плечами, словно отвечая на несуществующий вопрос, провели глазами скоро. Миюва стояла неподалеку, и мы то и дело касались ее взглядом, но старались удерживать себя от слишком частых нападок взора.
Фигура ребенка проявилась четче. Маленький совсем. Мы уже выучились узнавать в детях примерный возраст, и этому было не больше пяти, вероятно. Право же, столько бок о бок со стариком прожили. Фыркнув, мы остановились немного поодаль уже от начавшего отходить от нас-с Эмира, который сам же и намеревался поговорить с ребенком. Пускай. У нас это всегда выходило криво, поэтому путь делают это более дипломатичный народ.
Наблюдение быстро надоедало, но мы, словно перебарывая себя в этом балансе, продолжали стоять неподвижно, зависая на паре лап диагональных, меняя точку опоры то и дело. Человеческий туман выражал ярко, жирно подчеркнутое безразличие, но когда Эмир предоставил взору молочного дитя в перспективе нас, то сменили лик на более дружелюбный, растянув уста в полуумной, мерзоватой полуулыбке. Волос взъерошен, черные иглы в гриве свалялись, что сказалось на мороке, жаль конечно. Рука прошлась над спиной Миу буквально в миллиметрах, поглаживая воздух. Проделав путь, венозная рука свернулась, пальцы вжались в ладонь и так же быстро оттаяли, растянули суставы. Грозились сойти на раздражение, но эта граница чувств нас неуклонно зачаровывала — чем еще занять скучающее сознание, очаровательно пустое, в эти минуты бездействия? Ни одной мысли, да и те, что были — болезненно чисты, кристально вычищены тоской и накапливающемся в ранках раздражением.
Так и остались стоять, замерев, застыв, выслеживая.

Рыжая мельком взглянула на своего повелителя. То, что вытворял Солнечный с своим прикрытием, было для городских волков и волчат обычным делом, и многому они научились ещё до того, как научились есть мясо. Но для Миу это была пока закрытая дверь. Каждый раз она с восторгом подбегала к наводящим морок патрульным, дабы в очередной раз поглядеть на "обыкновенное чудо". И поистине для неё это было чудом, как и для многих, впервые узнавших о такой способности городских.
Эмир же в это время осторожно подходил к дереву. Хотя нет, разве это волк медленно крадётся по поляне? Нет, человек, человек в идеально выглаженной, с иголочки, рубашке, облегающей стройное тело, в тёмных штанах и красивых блестящих ботинках. Как волк может создать такие красивые штуки? Миу до сих пор не могла понять, равно как и то, как волки могут "разговаривать по-человечьи" и "прямо держать морок." Сама же она едва ли могла передвигаться, каждую секунду боясь, что прекрасная иллюзия испарится и исчезнет, словно утренняя роса на солнце. Морок Миу был незавершённым, угловатым, равно как и она сама. Девочка, с которой она взяла образ, определённо была очень красивой и уж точно ходила прямо и ровно. Миюва же создала полную противоположность: морок словно кричал всему свету от том, что за ним прячется зверь. Худая девочка в затасканной юбчонке и со взъерошенными волосами так и норовила пригнуться и пойти на четвереньках. Движения её были почти такими же, как и у волчицы: резкие, быстрые, беспокойные. Даже вздёрнутый кончик носа двигался как у зверя: ни дать ни взять, лисица на ножках!
В этот момент Эмир подошёл к детёнышу, вжавшемуся в кору дерева:
-Где твоя мама, малыш?-голос Солнечного был тёплым и мягким, он грел как солнце на рассвете. Ми чуть расслабилась. Голос вожака успокоил её, внушил, что опасности нет. Конечно, сейчас Эмир поговорит с детёнышем, и всё будет хорошо.
Вот ребёнок удивлённо вытаращил глаза на лесных гостей. Рыжая внимательно наблюдала за ним. Сейчас его рот растянется в тонкую полоску-знак того, что он счастлив, а капельки солёной воды перестанут капать на одежду.. Но вместо этого тот снова зарыдал.
Это было странно и непонятно. Волчица никак не могла понять, почему детёныш опять грустит? Ведь сам Эмир подошёл к нему! То, что ребёнок не мог знать о том, что стоящий перед ним человек - вожак стаи городских, не укладывалось у рыжей в голове.
Тут к Миу приблизился Энью. Вот это хорошо. Энью всегда там, где Миу плохо. Она почувствовала, как бестелесная рука ложится ей на такую же бестелесную спину. На месте, где он ею прошёлся, в воздухе повисли мелкие частички, похожие на ртуть. Иллюзия, удерживаемая слабым зверем, стремительно рассыпалась, и вскоре у девочки появился хвост. Рыжий хвост. Это уже совсем никуда не годилось, но как исправить это, Ми не знала. В неё снова вселился ужас: что-то сейчас будет? Неужели она сейчас всё испортит? Ведь детёныш так близко, а спасительный лес так далеко! И лишь огромным усилием воли волчица снова спрятала позорный хвост за мороком.
Напряжение нарастало. Голос был только у Эмира. Миюва человечьего языка ещё не знала, а Энью кажется всем остальным страшным. Хотя, по мнению Миу, он совсем не страшный, а очень красивый. Но её никто не слушает..
На поляне воцарилась тишина, нарушаемая детским плачем. Ребёнок, кажется, был безутешен.