Волчица вдруг отпихнула первого волчонка. Семенх сначала удивился, неужели она откажется от него? Но когда она изогнулась, он понял, что она не хотела придавить малыша. От носа Вепря до волчонка было расстояние, меньше чем длина одного уха. Не в силах противится инстинкту, волк осторожно лизнул малыша, надеясь, впрочем, что Горькая его не порвет за это. Ему хотелось прижать этот маленький комочек к себе, облизать, согреть... Но волк сдержался.
Волчица вроде как расслабилась, хотя ее тело дрожало от пеежитого напряжения.
Наверное, все.
Горькая занялась двумя волчатами, буто позабыв про первого. Слабо шевелящийся комочек тихонько попискивал. Семенхкара подполз буквально па дюйм ближе. Носом он аккуратно подтолкнул детеныша к матери. Тот инстинктивно пополз к ней. А Вепрь тут же отполз назад довольно поскуливая. Кончик его хвоста ходил из стороны в сторону выражая радость волка.
Горькая выглядела не важно. Шерсть вокруг пасти волчицы была мокрой, шерсть взлохмоченной, глаза блестели как-то лихорадочно. Но не смотря на все это, Семенху новоиспеченная мать казалась прекрасной.На миг, ему вдруг почудилось, что это Кайлих. Дернувшийся вперед, самец уперся в посторонний запах. Горькая. Мастерица. Тряхнув головой, самец тут же отполз назад, вжался в землю и замер.

Двое. Двое. Двое. Она ощущала какую-то смутную неправильность своего вывода. Какую-то собственную неловкость, свой промах. Смотрела на эти маленькие комочки и не чувствовала ничего, кроме опустошения и странной тревоги, что грызла её изнутри, подбиралась к жизненно важным органам. Еще немного и сердце позорно пропустит удар, после - еще один. И она не сможет ничего сделать. Ни-че-го.
Какая-то возня в стороне привлекла её внимание. Резко повернула голову, встретилась взглядом с Вепрем и удивленно замерла, сфокусировав взгляд на чем-то маленьком, шевелящемся, совсем недалеко от морды бурого волка. Всё встало на свои места. Трое. Трое. Их - трое. Яростная волна раздражения на саму себя, на этих двух истуканов поднялась в Горькой, но она была слишком слаба еще, чтобы кусать и рвать. Просто встала, едва не упав снова, подошла; осторожно, нежно схватила малыша и отнесла к двум другим.
И наконец... Тепло. Она видела это тепло в глазах двух самцов, чужих ей, смотрящих вроде с опаской, но всё-таки с неясным, смутным умилением. И этот свет, что горел в их душах, с опозданием, но вспыхнул в ней. Вероятно, именно вспышка ярости, спонтанной и стихийной, подожгла фитилек материнского инстинкта.
Легла, немного грубовато, но таки пододвинула, подтолкнула малышей к животу. Те закопошились уже увереннее: ощущали запах молока, ощущали тепло тела. Им не на кого сейчас надеться, маленьким и беззащитным, слепым и таким слабым, кроме как на неё. Интересно, как она воспринимается сейчас ими? Как нечто громадное, непостижимое, вечное? Нечто такое, что дарует им возможность? Какую возможность? Выжить? Стать кем-то?
Она не выдержала - улыбнулась. Они не могут думать сейчас. Сейчас ими правят лишь их желания и ничего более. Но скоро придет время, когда она сможет увидеть саму себя на дне их зрачков. Быть может, увидеть другие грани своей души. Познать себя через кровь и плоть от её плоти и крови.
Поворот головы. Тишина. Такая зыбкая, такая страшная, но одновременно умиротворяющая. Прерываемая лишь писком новых душ, что пришли в этот мир. Прикрыть глаза, вздохнуть. Сектанта нет рядом. Хорошо. Вероятно, дела... Но он обязан знать. Обязан.
- Вы... - голос слишком слаб, дрожит. Ей, мастерице, это не нравится. Матери же - всё равно. Легкая ухмылка.
- Вы, - прекрасно, уже тверже, уже более властно, без просящих ноток. Мастерица внутри довольна. Матери - всё равно.
- Найдите Сектанта. Не зовите его сюда, если занят... - да, эгоизм придавлен к земле свинцовой плитой воли, - но сообщите, что их трое.
Выдох. Вдох. Пора успокоиться. Вот только беспокойство продолжает грызть. Наверное, это обычное состояние матери. Но как это всё отразится на ней как на мастерице? Сощурилась. Мысли мелькают, блестя чешуей. То ли рыбы, то ли змеи, то ли твари невиданные... Интересно, поспешат оба выполнять приказ или кто-то останется беречь её покой? Прикрыла глаза. Наблюдать. Ждать.

Река Скорби
Знаете, то ощущение чего-то необыкновенного? Вроде бы вы и уже догадываетесь о случившемся, но все-таки продолжаете до конца не верить в происходящее? С Сектантом происходило именно это: щербатый волк замедлил бег уже в самом сердце собственной территории: чуткий нос позволил волку безошибочно определить запах Горькой, но еще явственнее он ощущал аромат ее крови. Поначалу он испугался: первая мысль была ужасной - он представил любимую в луже крови, и уже готов был мстить тому, кто мог причинить боль Сихе. Но... Приближаясь все ближе к логову стаи, он начал ощущать и другие ароматы. Присутствие двух братьев не осталось незамеченным, но сейчас они интересовали Сектанта в последнюю очередь - он ощущал какой-то приторный запах внутренностей, запах выделений, который ни с чем нельзя было перепутать: его волчица сегодня стала матерью, а он, в свою очередь, вновь стал отцом...
Щенки при рождении не имели запаха, именно поэтому беломордый не мог с самого начала почуять их, они приобретут аромат матери немногим позже, затем - впитают его запах, и лишь потом - запах стаи. Но все равно не видя и не зная их, Сектант уже безумно любил их... Глаза волка так и блестели от счастья, когда он продолжал двигаться вглубь пещеры, чтобы достичь своей любимой. И пока он шел, воспоминания обуревали его.
Сектант помнил, как серая не крупная самка отгоняла его от черного клочка шерсти - Ирика была первородкой и очень боялась, что инстинкт отцовства не проснется в Сектанте и белый одиночка убьет свое собственное дитя. Однако, когда щербатый увидел этот маленький комок шерсти, он не то, чтобы не мог подумать о том, как сожрет его, но просто потерял голову от счастья. И Ирика тогда хоть и с опаской, но позволила отцу коснуться носом сына в его первые минуты. Сектант осторожно ползком приблизился к родной самке и лизнул крошечного Кольята, под легкое предупреждающее рычание Ирики, щербатый впитывал в себя ничейный пока аромат первенца, и с любовью разглядывал на удивление темную шерстку сына... Сектант помнил все его взлеты и падения, помнил, как маленький волчонок впервые отправился исследовать территории их логова - все это было настолько прекрасно, но, увы, это ушло...
Сейчас он не был одиночкой, который жил и выживал только благодаря себе, он был Мастером, который готов был на все ради собственной стаи, ради белоснежной суровой волчицы с глазами цвета янтаря, которая сегодня подарила ему детей. Мастер не задумывался о том, что это мог быть последний выводок Горькой, но, тем не менее, он был очень счастлив.
Вот показался вход в пещеру, даже оттуда чуткие уши беломордого ловили шорохи и ворчание со скулежом - волчата пытались отвоевать друг у друга источник корма, старались, чтобы именно на них Горькая обратила внимание... Сектант представлял это как в живую, но никак не мог быть готов к тому прекрасному зрелищу, которое должен был узреть воочию: беломордый медленно вошел в покои Сихи и огляделся - он узнал и Вепря, и Моргана - оба волка были здесь, и в щербатом невольно проснулась ревность - они застали самое прекрасное событие на земле, а он пропустил его, бегая, как шестерка, по поручениям Богинь... Однако, Сектант встрепенулся, отгоняя посторонние мысли - злиться не хотелось, напротив, хотелось довольно урчать от восторга. Бесцеремонно протиснувшись между братьев и грозно зыркнув на лебезившего перед Горькой Семенха, Мастер приблизился к ложу самки - она выглядела неважно: белоснежная и красивая шерсть свалялась, подстилка была грязной и влажной от крови, морда ее выражала уставшее и измученное выражение, но глаза... Сектант не видел еще настолько живого взгляда, но он уже знал - в сознании Горькой что-то поменялось и три волчонка, которые лежали у нее под брюхом, теперь стали для нее самым значимым и главным сокровищем в жизни...
Волк осторожно приблизился, стараясь не потревожить и без того уставшую любимую, медленно подогнув под себя лапы, он улегся недалеко от постели Сихи и внимательно принялся наблюдать за жадно сосущими малышами - Сектант улыбался, счастливо и довольно, во всю пасть. Однако, он не тянулся к детям, пока Горькая лично не позволит ему - он знал, что сейчас для матери все были врагами, которые могут обидеть ее малышей, поэтому терпеливо ждал согласия и разрешения. Безусловно, беломордому хотелось с бешеной прытью броситься вперед и облобызать свою любимую и новорожденных, но Мастер сохранял достоинство, более того, он повернул голову к братьям и тихо проговорил, стараясь не потревожить Горькую:
- Для вас есть работа в Кристальных пещерах. То, что найдете в самом дальнем углу скиньте в пасть Калахиры, и прошу - не поднимайте шум. Идите, - с этими словами он вновь вернул взгляд на детей и любимую, зная, что волки поспешат выполнить приказ, пусть пока не догадываясь о том, что ждет их в красивой пещере...
- Они такие красивые, родная, - мягко произнес волк, улыбнувшись самке, - ты подарила Ордену прекрасных воинов, ты подарила мне счастье... - с этими словами он не сдержался и прикоснулся носом к взмыленной щеке Горькой, провел языком вдоль ее переносицы, стараясь успокоить и поддержать

Слова бурого волка еле пробились сквозь вату усталости и какого-то тупого безразличия ко всему окружающему. В душе пело, в душе грело, но в голове вновь обрелась блаженная пустота. Всегда бы так... Не думать. Задумчивый, несколько рассеянный взор мазнул по говорившему. Кайлих. Кайлих... Матери - плевать. Мастерица - помнила.
- Семенх, - проглотила окончание имени, не важно, - утром она была здесь, - помнится, я дала ей поручение. Только какое? Не вспомнить. Туман. Тума-ан. И знакомый силуэт где-то совсем рядом, близко, шевельнется шерсть от чужого, жаркого дыхания.
Она пропустила момент, когда Сектант появился в логове, пропустила, когда он отдавал приказы, подняла на него неуверенный, какой-то туманный взгляд лишь в то мгновение, когда он оказался совсем рядом. Выдохнула хрипло, ощущая, как неведомое напряжение отпускает. Что-то неясное творилось в душе, словно рождая еще одно живое существо, но на сей раз обреченное на длительное пленение в утробе матери. Всё это было абстрактно, всё это было слишком призрачно, чтобы думать об этом долго. В Горькой по-прежнему боролись Мастерица и Мать, последняя пока вырывалась вперед. И потому-то она с какой-то неуловимой, но всё же гордостью взглянула на своих детей, когда белый волк негромко шептал ей о том, что она и так уже знала.
От него пахло кровью, этот непередаваемый прогорклый, солоноватый запах окутал его пасть, но она слишком устала, чтобы спрашивать. Вероятно, пока она в таком состоянии, он не скажет ей ничего, уйдет от ответа, отшутится, обманет... Лучше промолчать, так спокойнее. Рано или поздно она вновь вольется в жизнь Ордена, без сомнений. И узнает всё то, что от неё скрывают...
Тем временем, черный волк, стоящий у входа, кажется, Морган, что-то проговорил негромко; Горькая безучастно взглянула на него, не испытывая ни малейшего любопытства. Просто кукла, основной задачей которой является забота о трех новых душах, что отныне будут гордостью всей стаи.
Наследники. Кажется, один из волчат пойдет по стопам матери, а не отца; следовало сообщить Сектанту. Но пока было просто хорошо вот так лежать, ощущая тепло, идущее от тела мастера, ощущая нежность, льющуюся из глаз цвета моря. Как же глупа была она тогда...
- Им нужно дать имена, - Горькая чуть улыбнулась, глядя на белого волка. В глазах вновь появилось отражение того нового, непривычного ощущения где-то внутри: там расцветал золотистый цветок веры в лучшее будущее.
- Вот эта, - кивок на малыша, что лежал чуть в стороне - именно его волчица оттолкнула в самом начале, а после, при помощи Семенха, вернула, - девочка.
Пауза. Перевести дыхание. Тяжело.

Ответ мастерицы не утешил волка. Наоборот, беспокойство все возрастало, Семенх словно прирос к камню. Его воображение рисовало чудовищные картины, радость от того, что ему было позволено прикоснуться к величайшей тайне - тайне рождения, сменилась ужасом, когда самец вдруг подумал, что боги могли специально отвлечь его от мыслей о той, которая стала для серого всем. И даже когда входивший в пещеру Сектант бесцеремонно толкнул его и сверкнул зловеще газами в его сторону, самец остался стоять на месте, глядя куда-то сквозь камень пещер, не оскалив клыков, не отведя взгляда и даже не дернувшись, чтобы опустить уши, но застыв, подобно каменному изваянию. И после, когда Мастер бросил задание, и когда Морган послушно ретировался, Вепрь оставался в пещере, тихой, незримой скалой застыв у выхода.
А потом из пасти бравого война вылилось тихое, едва различимое ухом поскуливание, настоящий, хоть и тчательно сдерживаемый и подавляемый плач. Тихий звук чуть возрос и оборвался, словно волк захлебнулся им. Будто очнувшись, Вепрь захлопнул пасть и она, отчего-то, громко щелкнула. Желтые глаза мигнули единожды, а потом волк медленно повернулся и тяжело, словно каждая лапа весила как он сам, ступая, сильно хромая на покалеченную лапу, двинулся вслед за Морганном.
--»> Кристальные пещеры

Волк молча наблюдал за своей волчицей - он и сам уже чувствовал присутствие незримой великой Богини - Калахира пришла, чтобы вознести их старшенькую в мир полный покоя и безмятежности - слишком рано безымянная дочь Мастера и Мастерицы пришла в этот мир, еще не ее время. Она обязательно вернется, ибо была чиста и безгрешна, такие не уходят бесследно. И Сектант знал это, в отличие от самки, которой волей-неволей пришлось отказаться от умирающего дитя, чье сердце все-таки ныло от боли потери, беломордый не испытывал тяжелой печали: выращенный со знанием, он знал, что дочь вернется в этот мир. В другом теле, у других родителей, но она будет жить - Калахира не была страшной. Ее образ был легок и невесом, именно поэтому малышка ушла так спокойно, будто бы уснула.
- Я встречусь с тобой за Морем, ты не долго будешь одна, - тихо прошептал белоснежный, склонив голову к быстро остывающему комочку и лизнув в последний раз опавший бок. Затем он поднял глаза на Горькую - волчица старательно избегала встречаться с ним взглядом, и невольно Сектант подумал, что она просто считает себя виновной. Но это же не так! Дернувшись к любимой, Сектант крепко прижался щекой к ее щеке, - все хорошо, Калахира присмотрит за ней, ее путь еще не окончен, с этими словами он горячо лизнул самку в щеку и внимательно уставился на светлый комочек.
- Закри, - твердым стальным голосом произнесла Мастерица. Он понял ее, его первый, старший сын получил свое имя, Мастер уважал решение Горькой, еще более он был польщен - ибо она предоставила ему выбор второго имени. Сектанту не стоило никаких сил и трудов дать имя младшему: он видел его уже во сне... Невольно волк вновь выпал из мира реального, вернувшись в воспоминаниях к своему иррациональному миру...
Был прекрасный день: морозный и светлый, молодой Сектант носился по полям за оленями, когда услышал тоненький писк. Слух его привел к небольшой аккуратной пещерке, в которой лежала пестрая волчица с голубыми глазами. От нее исходило потустороннее свечение - Мастер подобострастно склонил голову и даже торс, падая ниц перед Амонкирой. Уставшие глаза божественной волчицы светились от гордости: серо-белый комок шерсти лежал у ее живота, теплый взгляд прошел от волчонка к Сектанту и самка коснулась едва-едва губами лба малыша.
- Серватиус, - едва слышно прошептала она, и ветер охоты подхватил ее оклик: "Серватиус" прошептало вокруг. Сектант вздрогнул - волчица даровала имя его сыну, имя своего первенца.. Запах родного логова вернул волка из воспоминаний, пытливый взгляд Горькой был устремлен на пока безымянного малыша. Она ждала решения Сектанта.
- Одаренный поцелуем Амонкиры, - тихо прошептал белоснежный волк, - его имя Серватиус, в честь первого сына Богини Охоты.
Мягко улыбнувшись, волк посмотрел в глаза Горькой и осторожно приблизился к холодному тельцу. Он знал - она не будет против. Взяв бережно мертвую дочь, Сектант поднялся на лапы.
- Я окажу ей достойные проводы, Калахира не будет разгневана. Отдохни, моя хорошая, я скоро вернусь, - сквозь зубы проговорил щербатый, оставляя уставшую самку наедине с сыновьями. Он осторожно попятился назад и медленно двинулся прочь, гордо задрав голову с крошечным комочком белоснежной шерстки - пусть все видят, что дань Богиням оплачена, пусть знают - Калахира забрала лучшую из них всех...
- путь к Лисьим холмам

Отредактировано Сектант (2013-04-29 10:49:23)

Лисьи Холмы-------->>>
"В какой-то момент я даже почувствовал себя нужным, хотя необходимость во мне и продолжалась не более часа. Такие странные, смешанные чувства - ведь когда-то она предала стаю, когда-то я был на нее зол за это, когда-то не хотел более видеть ее. И снова, по волею судьбы, мы сталкиваемся с ней вновь, снова волею судьбы я веду ее в свой новый дом. Ирония судьбы, не правда ли?"
Мягкой поступью, медленно, осторожно, волк вел самку на территории ордена, то и дело направляя ее носом, толкая в нужную сторону, а то, иногда легким прикосновением лапы, предупреждая о возможном препятствии. Не смотря на то, что самка была слепа - оба волка дошли спокойно и без особых приключений, оно и к лучшему, правда? Шли вдобавок молча, без лишних звуков - и снова Скайверу это нравилось. Молча проще...
"Иногда мне было интересно знать о чем размышляют мои спутники, когда я иду с ними бок о бок, но молча. Даже хотел спросить пару раз, но не решался - то ли от невиданного страха за нарушенное молчание, то ли от отрицательного ответа, проще говоря от отказа поделиться мыслями. А я бы поделился, если бы меня спросили? Порою даже охотно, но, к сожалению, никто не спрашивал, никто не интересовался..."
Морган довел свою знакомую до логова и остановился, задумавшись на секунду. Он слышал, как Овиенцим сама зашла в пещеру, позвав Горькую. Черный понял, что обе самки скорее всего знакомы - что же, оно и к лучшему. Немного обождав, волк, на всякий случай, зашел следом за Венц, остановившись поодаль от входа в логово. В этом же темном углу, сливаясь с окружающей темной обстановкой, волк лег, закрывая от блаженства глаза. Наконец, можно расслабить мышцы, наконец можно немного отдохнуть. Положив голову на лапы, самец наблюдал за двумя самками с предельным интересом - что же нужно все-таки этой особе здесь? Неужели, решила вступить в стаю? Забавно, очень забавно...

Слабость обволакивала всё тело, подобная удушающему, белесому кокону, сотканному из тумана или другой какой дымки. Собственно, всё это было лишь в её воображении: собравшиеся здесь не видели тех нитей, что опутывали её тело, не видели того, что она медленно, но верно проваливалась в забытье. Из зыбкой дремы её вырвал негромкий голос, её, собственно, окликнувший: взгляд карих глаз с потухшей золотой искрой в глубине лениво мазнул по рыжей худой волчице, остановился на морде. Взгляд стал острее: Горькая-мать отступала в самую глубь сознания, мастерица выбиралась наружу. Тонкие губы дрогнули, но белой пришлось сделать таки некоторое волевое усилие, чтобы начать говорить.
- Я помню тебя, - пауза, прерываемая вздохом, хриплым и грубым, обжигающим глотку, - я видела тебя. Где-то, - задумчиво протянула, пытаясь совладать с сопротивляющейся памятью. Наконец, осознание того, что эта волчица не является частью Ордена, заставило Горькую перевести на волка, стоящего чуть позади знакомой незнакомки. Морган.
- Как она нашла нас? - вопрос адресован волку, рыжая игнорируется. Пока что игнорируется. Сознание плывет, взгляд вновь обегает логово: боги, почему вы все здесь, неужели нельзя, нельзя... Воспоминание острым бликом разрывает вереницу мыслей: солоноватый запах, идущий от Сектанта, его быстрый взгляд в сторону, его голос, его облик - виноватый? Щурит глаза белая волчица, согревающая своим телом два маленьких комочка, щурит, раздумывая и пытаясь найти оправдание своим поступкам.
- Кьюос... Подойди, - перевела дыхание, качнула головой. Что же, хорошо. Она поступит так, как считает нужным. И пусть волк с глазами цвета моря не серчает на неё, волчицу, что очень не любит тайны. Туманная завеса неизвестности должна быть сорвана как можно скорее и плевать, если ей придется действовать за спиной у щербатого, дорогого ей волка.

простите за это. тт планшет уничтожил нормальный пост. :с
Наше сознание впитывалось в атмосферу, в атмосферу всего, что здесь царило. Мы утопали.
Мы опускаемся внутрь, находя на дне его.
Он помнит нас, храня нам верность. Ибо нет у него выбора - мы насильно спустили того с небес, заковав в своём бренном теле за бренной душе. Ибо он выпрямлял наши кости, ибо он вставлял наши части на место, когда те на бегу выпадали, ибо он заделывал бреши косматого парусника. Чтобы умереть в одной канаве, чтобы навеки сгнить там, внутри себя же, не сохранил королевство безумных моряков, чтобы сгинуть от песочных клыков одной вшивой шавки.
Наше осязание погрузилось в слух - отныне и впредь нам не осталось ничего другого, кроме как слышать. И наш слух погружается в чистую пустоту - теперь пустота для нас вечна.
Мы слышим то, что часов несколько назад являлось неотъемлемой частью Мастерицы. Мы ищем её в темноте, заведомо зная, что не увидим, но продолжаем искать.
Нас уничтожало то, что мы породили. Оно процветало на нашем гнилом побоище, отчего и заплатило гибелью своих не начавшихся судеб. О-о, мы помним.
- Я помню тебя. Я видела тебя. Где-то. - слышим усталый, изнемогший голос.
Прикрывая глаза, переминаемся с лапы на лапу, с уцелевший на ту, что мы перестали чувствовать совсем недавно. Иногда забываем, что нас-то видят.
- Что тут за собрание? Вы все - на выход. - властный голос со стороны, в нас вернулась привычка вертеть узкой морды в поисках бликов и отражений. Тщетно же всё, тщетно.
По слуху определяем, где находится вожак - не иначе, мы много стай встречали, слишком много, чтобы позволить себе сомнения.
- Останься, поговорим. - очередная фраза, брошенная с властной высоты. Мы выискиваем его.
Внутри борется он - он заставляет нас молчать, держа в себе своё тело. Выжидаем около минуты.
- Я пр-ришла прос-сить кров. - обычно хриплый змеиный голос звучал ниже, чем обычно, - Вам нужен л-лекарь? - скорее, это было утверждение; мы знали, - Ей он нужен. - мы хотели кивнуть, кивнуть в сторону самки, да не смогли, хоть и в том особой нужды не было.